Рецензия на повесть «Шерсть»
Детство, искажённое злом
Повесть начинается прозрачными аллюзиями на «Тома Сойера»: в центре повествования два мальчика, и правда напоминающих Тома и Гека, да ещё, как и в начале романа Марка Твена, пацаны во дворе обсуждают, что делать с дохлой кошкой. Однако то, что обещало быть реалистической подростковой приключенческой прозой, вскоре оборачивается невесёлым и многослойным разговором о мире и человеке в нём, всё более превращаясь в какой-то бытовой сюрреалистический хоррор, напоминающий то ли Кафку, то ли Мамлеева.
Впрочем, «Шерсть» можно счесть также и социальным гротеском, и аллегорией взросления. Аллегорий и символов в повести достаточно, с основным мы сталкиваемся уже в первом абзаце: ГГ по кличке Суслик обнаруживает, что на его лобке начинают расти волосы, и это открытие вызывает у него тревогу. В дальнейшем же первая поросль будущего мужчины приобретёт черты чуть ли не апокалиптические.
Взрослеть – «вырастать» пацан не желает: это такой Питер Пэн, вернее, «анти» (почему, станет ясно дальше). А желает он со своим другом Димкой-Невидимкой удрать в Мир за железной дорогой. Волшебная детская страна – непременный элемент литературы о подростках, она появляется то в виде острова Джексона в том же «Томе Сойере», то Прерий в «Приключениях Калле Блюмквиста» Астрид Линдгрен или Леса в конце улицы Народной в произведениях Артура Болена. У Рящева страна эта несёт черты мрачноватые и даже зловещие, но главная функция этого сакрального пространства остаётся неизменной – суверенное владение детской души, место, где она спасается от мира взрослых:
«Суслик занес ногу и поставил ее на рельс. У него всегда возникало какое-то совершенно особенное чувство, когда он переходил через железнодорожные пути. Ему казалось, что он как будто бы исчезает в одном мире, обыденном и сером, и возникает в другом, в Мире за железной дорогой».
В пространстве этом происходят истинные чудеса и настоящие приключения:
«Кто-то бился там с инопланетянами и захватывал целые планеты, а кто-то воевал с самыми обыкновенными фашистами. Кто-то отправлялся в дальние экспедиции и открывал новые озера или взбирался на непролазные горные пики. Один умудрился обойти вокруг света, другой — спуститься в Марианскую впадину, а третий — провести десять лет на необитаемом острове».
Здесь следует прерваться на то, чтобы обрисовать бэкграунд ГГ – благо, то же самое делает и автор. Начать с того, почему Суслик? А потому что Исус:
«К Суслику пристала кличка Исус с одним И, просто потому, что никто не знал как надо правильно. А Сява принялся коверкать эту кличку, каждый раз обращаясь к Суслику новым именем: Исуся, Сусля, Исуслик и тому подобное. В результате всех этих переделок из Исуса получился Суслик».
Прозвище он получил благодаря своей матери, и автор углубляется в её нелёгкую, исковерканную жизнь обширным флешбэком. В юности Татьяну изнасиловал некий неизвестный подонок, и она понесла от него, наотрез отказав родителям делать аборт. Так Суслик и явился миру. Посттравматический эффект от изнасилования выразился в том, что после родов у Татьяны не было больше никакой личной жизни – вся она сосредоточилась на сыне.
«Теперь ей больше никогда не придется иметь дело ни с мужчинами, ни с их причиндалами. «Отстрелялась!» — так думала Таня об изнасиловании и была рада, что оно прошло не без последствий».
Более того: поскольку в ней на всю жизнь поселился страх перед повторным насилием, она делала всё, чтобы стать как можно более непривлекательной для противоположного пола. В основном много ела – очень много, превратившись в буквально необъятную матрону.
«Таня чувствовала себя в безопасности в своем теле за складчатой броней доспехов от изнасилования, ведь с ними ей нечего было бояться».
В повести есть сцена поглощения ею пищи, очень напоминающая по духу «прагматическое» питание подпольного миллионера Корейко из «Золотого телёнка» Ильфа и Петрова. Только если тот потреблял питательные вещества ради сохранения здоровья, то Таня – ради того, чтобы массой калорий сделать себя как можно более уродливой.
Это, конечно, свидетельство нездоровой психики – как и её религиозные идеи.
Плохо прочитанное и понятое Евангелие утвердило её в мысли, что зачатие и рождение Суслика было непорочным, следовательно, она сама является «богородицей». С этой идеей он пошла сперва в православной храм, попав к не слишком, по всей видимости, опытному батюшке, который не сумел вправить ей мозги. И ожидаемо оказалась в псевдохристианской секте, возглавляемой авторитарным «пастором». Дело происходит в 90-е годы, когда производство «мессий» было поставлено на поток, и вот так Татьяна была признана сектантами «богородицей», а сын её – «Исусом».
Если для Татьяны секта стала квазисемьёй, то сам Суслик своей ролью тяготился – особенно когда «пастор» Алексей Леонидович вбил себе в голову, что их «мессия» должен быть обрезан. К счастью, ни один врач на такую операцию не пошёл, но мальчишка был страшно напуган – эту коллизию при желании можно толковать и во фрейдистском ключе, но углубляться в это не хочется.
Мир за железной дорогой стал для Суслика отдушиной и средством побега от нездоровой реальности:
«Обычный мир был для Суслика скучным — школа, церковь, пара надоедливых кружков и бассейн, а вот в Мире за железной дорогой с Сусликом постоянно случалась какая-нибудь совершенно замечательная дичь — тут не заскучаешь».
Однако в этот раз «дичь» случилась тёмная и пугающая. Вероятно, это как-то связано с тревогой, которую ГГ ощутил, обнаружив своё оволосение.
Он с Невидимкой сбегает за железную дорогу, наврав матери, что переночует в приличной семье одноклассника. Димка тоже рад сбежать от алкоголиков матери и отчима, и от его мерзавца-приятеля, который в пьяном виде начинает трогать его – на что родители не обращают ни малейшего внимания.
Уже по всему этому очевидно, что эта страна детства, «остров Гдетотам», заражена и искажена злом мира взрослых и уже не может быть идеальным светлым убежищем. Что и происходит: игра мальчишек в волков-оборотней становится вовсе не игрой, Суслик без причины нападает на своего друга, избивает его и чуть ли не топит – словно Смеагол Деагола из-за Кольца Власти (упоминание в тексте «Властелина колец» явно не случайно).
Питер Пэн, чтобы не взрослеть, становится капитаном Крюком.
Мальчишеской дружбе на этом конец, но тут и возникает элемент мистического сюрреализма, роднящий повесть с произведениями, вроде «Превращения» Кафки. Поросль на лобке Суслика начинает стремительно распространяться по телу. Трудно сказать, действительно ли это фантдоп, или галлюцинация ГГ – во всяком случае, на первых порах никто, кроме него, этого не замечает. Но для самого Суслика его шерсть совершенно реальна. Он пытается сбривать её, но она непобедима. Мальчик заболевает и попадает в больницу, выписывается – и продолжает обрастать.
В финале повести он предстаёт уже мохнатым полуживотным – подобно Шарикову. Он бросает потрясённой матери упрёки и оскорбления – за то, что та породила его, а она в ужасе его отталкивает. Фальшивый мессия становится зверем.
«Мама! Мамочка! — хотел сказать он, но получалось только выть».
Повесть сильная – несмотря на определённую перегруженность символикой и отдельные структурные недостатки. В частности, некоторое злоупотребление диалогами (хотя сами по себе они написаны на хорошем уровне – как, собственно, и весь текст вообще).
Ещё в начале появляется слишком много персонажей-статистов – дворовых пацанов, от их имён, кличек и характеристик рябит в глазах, но дальше по ходу повествования они никак не задействованы. Несколько чужеродно, словно филлерный эпизод сериала, выглядит вставка про трёх стариков – сопалатников Суслика в больнице, хотя сама по себе она колоритна, забавна и сатирически остра.
Главный же недостаток: явная сюжетная незавершённость. Дело даже не в открытом финале – в данном случае он вполне уместен. Однако завершения не получила ни одна линия, ни один персонаж: ни Татьяна и её секта, ни Невидимка и его семья. Да и дальнейшая судьба ГГ не раскрывается даже намёком, и эта недосказанность оставляет у читателя чувство неудовлетворённости.
И ещё: настоятельно советую автору для публикации на АТ разделить повесть на главы – просто для удобства чтения.
Имею возможность, способности и желание написать за разумную плату рецензию на Ваше произведение.