Рецензия на роман «Навьи сказочки. Сказ первый о том, как Кащей Жар-птицу поймал»
Aliis inserviendo consumor — Светя другим, сгораю сам
Латинская поговорка, старинный девиз медиков
Кащей, Мара, Явь, Навь, Правь, Макошь. Какие образы навевают нам эти имена-названия, что всплывает в памяти? Сказки далекого детства, славянские мифы и предания, мистические образы и зловещие картинки. Да и название повести «Навьи сказочки. Сказ первый о том, как Кащей Жар-птицу поймал» явственно намекает на это. И читатель, привыкший обращать внимание только самый верхний, самый понятный пласт, будет с уверенностью утверждать, что эта книга — прекрасная сказка на новый лад, сказка, в которой переплетаются мифологические образы и фольклорные мотивы, сказка, в которой добро торжествует, а зло — оно где-то там, за гранью, и рано или поздно будет побеждено. Согласен ли я со всем вышеперечисленным? Абсолютно, за исключением одного «но»: для меня эта история не о любви, которая долготерпит и в итоге побеждает, не о Добре и Зле, как таковых, не об устройстве миропорядка в том виде, как его представляли наши прапрадеды — это история Прометея, выкравшего для людей огонь, Данко, вырвавшего для людей собственное сердце, доктора Бартека, раздающего огонь своей свечи нуждающимся. И сколь бы не рассуждал герой повести — Кащей — о том, как он ненавидит людей, сама его суть — сострадание, и сострадание именно к людям, пусть и в их посмертии.
Но прежде чем объяснить, почему я увидел эту историю именно в таком ключе в подробностях и с авторскими цитатами, я скажу несколько слов о еще одной важной линии повествования, которую можно отнести к сюжетному приему «Вся любовь безответна».
ОСТОРОЖНО, СПОЙЛЕРЫ!
Чудовище, пленящее в своих садах Красавицу из сказки «Аленький цветочек», Великий инквизитор Клавдий Старж, влюбленный в рыжую девчонку Ивгу — будущую Ведьму-мать — из романа «Ведьмин век», Клод Фролло, похищающий Эсмеральду из «Собора Парижской Богоматери». Что объединяет всех этих героев? Запретная любовь, любовь несовместимая — зверь и человек, инквизитор и ведьма, священник и цыганка, — обусловленная либо физическими несоответствиями, либо религиозными обетом, либо кастовой враждой. И все же это всепоглощающая любовь, «ради которой и жизнь отдать не жалко». Конечно, еще можно провести прямую аналогию с повелителем Царства Мертвых Аидом и похищенной им Персефоной, там более что Кащей — такой же повелитель Загробной Обители, но романтические отношения Аида и Персефоны были вполне гармоничными, чего нельзя сказать о Кащее и Марьюшке — живой девушке, которую герой забрал к себе. Их союз оказался невозможен, потому как Кащей имеет божественную природу, а его избранница — всего лишь человек.
А вот ее обнять хотелось — и не в перчатках лица ее коснуться. А еще больше — губами к жилке малой что на виске ее бьется приникнуть. Всю свою нежность не словами, прикосновениями высказать. Нежностью своею укрыть.
Только нельзя. Прикосновения рук моих для живых смерть несут страшную. Касание левой — в камень-лед превратит, заморозит так, что в самый жаркий день не растает. Прикосновение правой и того хуже — кости от него обугливаются, кровь кипит. Сердце в груди горит белым пламенем. Заживо изнутри запекается человек, не уберу руки — так серым пеплом рассыплется. А от прикосновения губ моих плоть и вовсе сизым туманным дымом развеивается, душу — птицу освобождая.
И нельзя мне до красы ненаглядной даже случайно пальцем дотронуться, не то что поцеловать. Только неживым от моих прикосновений вреда нет — ни мавкам, ни лешачихам, ни банницам. Ни водяным, ни домовым, ни кикиморам… Но у них и души-то нет…
Невозможность мертвого прикоснуться к живому, невозможность разделить жар сердца на двоих, невозможность любви. Это ли не самое ужасное проклятье, которое может существовать на свете? Но именно оно и притягивает читателя. А еще — вопрос, который напрашивается сам собой: справятся ли герои с этим препятствием, смогут ли преодолеть злой рок или же это будет им не под силу?
Книга начинается с того, что герой — мы пока не ведаем его имени — встает на пути девушки, которая бежит от преследующих ее односельчан, жаждущих ее крови. Бежит, чтобы утопиться. Герой спасает ее, царственным жестом перевернув землю с ног на голову и уничтожив жителей деревеньки, которая из-за сплетен и наговоров ополчилась на девушку. И только в следующей главе мы узнаем, что добрый молодец, спасший красну девицу, и есть тот самый Кащей, повелитель Нави - Царства Мертвых, живущий за речкой Смородиной. После этой довольно жизнеутверждающей экспозиции происходит долгое и плодотворное взаимодействие героев, где раскрываются их характеры и чувства, чтобы в кульминационный момент — момент, когда Кащей осерчает и пойдет крушить грешный город, — Марьюшка выпила мертвой воды и окаменела.
Тесно мне в широком тереме, сама мечусь из угла в угол, как птица в клетке. Не хватает мне воздуха. Ни вдохнуть, не выдохнуть и не охнуть мне.
И душно мне, и горько — словно у самой на сердце черный камень растет.
Перехватило дыхание. К ковшу с водой потянулась я. Не заметила — вода в ковшичке не простая колодезная, а черная… Волшебная вода, мертвая…
Честно говоря, этот момент меня удивил: когда Кащей уничтожил ее деревню — всех тех людей, которых она знала и, возможно, даже любили, — она и бровью не повела, а когда увидела то же самое на тарелочке с яблочком наливным, это ее вдруг в такой ужас привело.
Дальше идет плавная подготовка к развязке, когда Кащей мается, не видя выхода и не находя решения (пересох ручей с живой водицей, никак не добыть, чтобы оживить возлюбленную), вместе с ним мается и читатель, поскольку уже прикипел душой к героям. И тут наступает сокрушительная развязка, в которой читатель в полной мере может увидеть трансформацию героя, которая происходила уже давно и подспудно, но в полной мере проявилась только в момент совершеннейшего отчаяния героя: Кащей совершает акт милосердия, жалеет мальчонку, который пришел в Царство Мертвых, чтобы вернуть свою неразумную мать. Душа ли мальчонки показалась Кащею чистой и безгрешной, что он согласился помочь, либо иная тяжесть камнем давила на сердце, но отослал он своего нечаянного гостя за живой водой — авось, смилостивится Мать Сыра Земля и даст хоть глоток безвинному созданию. Знал ли он, что вода появится? Скорее всего, нет. Да и, может, только Кащею она и была недоступна. Но именно в этот момент мы видим, что герой изменился и завершил свою арку. Признался сам себе, что жалеет не только души умерших людей, но сострадание, как таковое, ему тоже не чуждо. А ведь и Марьюшку он вначале спас именно из жалости, оправдав себя же тем, что душа у нее — Жар-птица, а не какой-нибудь петушок золотой гребешок или воробышек. И именно разговор про души плавно подводит нас к теме жертвенности и девизу докторов.
Итак, Кащей из «Навьих сказочек» — это вовсе не то злое злое и люто лютое из детских сказок, к которым мы привыкли с пеленок (к слову, в детстве Кащей был моим любимым персонажем), здесь он представлен, скорее, в образе лекаря-отшельника, мизантропа и затворника, разуверившегося в людях. Сам он о себе говорит так:
Кащей я. Чернобога младший сын. Зло. Лютое. Хозяин Нави.
Типичный образчик романтического героя, который противопоставляет себя миру и очерняет последними словами, чтобы в финале поступками доказать полное несоответствие тому образу и представлению, которое пытается внушить другим. Иногда и сказки прибегают к этому приему (например, тот же «Аленький цветочек»), но, по большому счету, это более глубокая проблема взаимодействия личности с социумом. Можно сколь угодно сторониться людей, ненавидить и презирать — на словах, в то же время всей душой страдать о судьбах и душах человечества в целом.
А мы ниже на ярус спустились — и вижу еще один стеклянный зал. И такой же огромный. И так же солнце за стенами зала этого светит. И тоже птицы на ветках сидят. Только невеселые птицы, да калечные — у какой крыло перебито, у которой лапка подломана. А уж полуощипанных, да словно кипятком обваренных и не сосчитать. И у всех глаза словно бы человечьи — грустные глаза, больные, отчаянные.
И берет их Кащеюшка, да омывает им лапки да крылышки мертвой водой. Сильной водой, волшебной.
Заживляет он раны их мертвой водицей, да что-то им, каждой, говорит тихонечко. На птичьем языке говорит. Что именно — не понять мне. Только смотрю я на них и чуть не плачу. До конца зала дошли и вовсе тошно мне стало — птиц тут меньше, но все перекручены, передавлены, у одной видно через прореху, как сердечко бьется едва-едва. И глаза затуманены.
А Кащеюшка мой, ничего, держится. Только руки трясутся с каждой минутой сильней. Омыл он птичьи раны, а сам на ногах едва держится. Крепится только, да самых больных с губ своих поит водой колодезной.
Я смотрю на него, чувствую как у самой слезы текут — вошел он в гору хрустальную добрым молодцем, да пока с птахами возился, опять стариком старым сделался. Стариком старым, ветхим. И руки трясутся и на ногах едва стоит.
Так даже болезнь — лихоманка за день не истреплет.
Скажите, положа руку на сердце, может так относиться к человеческим душам, метафорой которых в повести служат птицы, тот, кто ненавидит или презирает людей? Кащей осуждает людей за поступки, которые калечат их души, за то, что наступают на горло собственной песне и обрубают себе крылья, но только он один помогает душам человеческим пройти то условное Чистилище, которое не пускает их к Свету. Ангелы плачут на небе, видя грехи и беззакония человеческие, а герой повести не плачет — он лечит искалеченные души и омывает их от грехов, жертвуя днями, месяцами, годами собственной жизни. Каждый день — как на заклание. Изо дня в день, из века в век. Безропотно, с любовью.
— О чем плачешь, Марьюшка? Что я молодость свою каждый день растрачиваю, да старым стариком становлюсь? Не кручинься, краса моя ненаглядная. То — плата малая. Не сверх моих она сил.
А чтобы и дальше быть полезным — спасать и исцелять души людские, — есть у Кащея в саду волшебное деревце с молодильными яблоками. Вот вам и доктор Бартек, разливающий масло из плошки своей вечной жизни нуждающимся, вот вам и Прометей, ежедневно терпящий муки за человечество.
Много аналогий и аллюзий можно увидеть в этой книге, о многом говорить — например, о любви как взаимопомощи, о том, в кого в старости превратится Марьюшка, если судить по ее портрету в юности, да много еще о чем, а я лишь слегка приподнял завесу над тем, что вряд ли может броситься в глаза неподготовленному читателю.
Что касается авторского языка, он просто прекрасный, витиевато-напевный и погружающий в атмосферу повествования. Стилизация под сказочно-песенную лирику выполнена безупречно, мне бросились в глаза только несколько шероховатостей, выдающих современного автора. Рекомендую эту книгу читать всем, смыслов в ней — всем хватит!
А автору желаю вдохновения и новых прекрасных работ!