Рецензия на роман «Художник из 50х»
Очередная антисоветская агитка. Хромающая на обе ноги логика, картонные персонажи, штампы, антисоветская и лично антибериевско-антисталинская повесточка. Все это замешано на ложных фактах и перевирании, на псевдоинтелектуальных размышлениях о свободе и несвободе. При этом Союз – это строго про второе. Измазать коричневой субстанцией советскую власть и как можно гуще.
Ниже будет частичный разбор с пересказом, так что осторожно – спойлеры.
Все прямо с первой главы начинается. Ну вы знаете - этот репрессивно-депрессивный СССР! ВоронкИ, повальные аресты и атмосфера тотального террора советской власти по отношению ко всему своему народу. Подумаешь, Великую Отечественную выиграли. Под шконку их!
Автор сходу с козырей начинает заходить. Исторический момент попадания он вот так задал:
— Как какой? Пятидесятый. Товарищ Сталин обещал коммунизм к восьмидесятому году построить. И этого не помнишь уже?
Т.е. уже в начале первой же главы он хрущевское обещание на двенадцать лет назад перенес и Сталину вложил. Сразу достойную планку задрал, ничего не скажешь.
При этом даже главного героя автор толком не удосуживается продумать и прописать. Вот, например, в первой главе он продолжает его подавать через диалог с милиционером, который спрашивает у него документы:
На выходе из двора его остановил милиционер — молодой парень с честными глазами и новенькими погонами.
— Документы, — сказал он не очень уверенно.
Гоги машинально полез в карман и нащупал там потрёпанную красноармейскую книжку. Развернул — «Гогенцолер Георгий Валерьевич, 1922 года рождения». Фотография смотрела на него собственным лицом, только моложе.
— Демобилизованный, значит, — пробормотал милиционер, листая документ. — А работаете где?
Сцена – вообще яркий пример всего, что и дальше будет в книге твориться.
Во-первых - что это за милиционер? Почему он сам сначала не представился? Во-вторых - почему и милиционер и гг звание в красноармейской книжке проглатывают? Почему вообще у гг спустя пять лет после войны до сих пор красноармейская книжка в качестве документа? Где его паспорт? Как он без него прописался или на работу устроился? Вопрос - где и как он эти пять лет жил, работал так вроде и останется за кадром. Художничал на вольных хлебах без официального трудоустройства. И то, что с гг в его барачном доме происходит, выглядит будто он только сейчас вернулся с фронта. (К слову, то, что гг в барачной коммуналке живет это еще один обязательный характерный штрих нагнетания.)
Ах да, это же тот жуткий советский союз, где всех держали на рабском положении и не выдавали никаких паспортов.
В реальности же фронтовикам, особенно городским, старались выдать паспорта как можно быстрее и часто в торжественной обстановке. Выдача паспорта воспринималась как символ окончания войны и возвращения к миру.
И это только одна сцена. Дальше - больше. Тут у автора и упоминание карточной системы (и не единожды)
Ну, хлеба-то всегда есть. А вот масла бы...
Масло по карточкам. У меня ещё талончик остался с прошлого месяца.
Карточки. Талончики. Гоги вспомнил что-то из учебников истории — послевоенная разруха, нормированное снабжение. Но одно дело читать, другое — видеть собственными глазами.
Это когда карточную систему уже три года как отменили.
И сходу заявляются продолжающиеся репрессии:
— Ну что ж, бывает. — Старик отложил работу. — Живём, как можем. Кто работает, кто приспосабливается. Главное — чтобы не трогали. А трогают... — Он махнул рукой. — Недавно Ваську Портного взяли. Говорят, анекдот рассказывал неподходящий.
— Взяли?
— Ну да. На Лубянке он теперь, небось. А может, и дальше отправили. — Старик снова взялся за нож. — Ты, сынок, поосторожнее будь. Времена нынче такие — слово лишнее скажешь, и пиши пропало.
И тоже репрессии подаются, как неотьемлимая часть советского бытия
Зато свободы никакой, — возразил Василий Иванович. — План выполняй, на собрания ходи, отчёты пиши. Нет уж, лучше на себя работать.
На себя-то хорошо, да только попробуй. — Пётр Семёнович покачал головой. — Сейчас времена такие — либо с государством, либо против государства. Середины нет.
Разговор плавно перетёк на политику. Осторожно, намёками, но все понимали, о чём речь. Про аресты в соседних домах, про новые законы, про то, что «стены имеют уши».
Гоги слушал, постепенно понимая правила игры. Здесь нужно было быть осторожным со словами, доверять не всем, всегда помнить о том, что кто-то может донести.
Вообще эти самые массовые репрессии, да с расстрелами тут красной нитью через весь сюжет проходят. В пятидесятом году то.
А как вам такая сцена:
В мясном ряду торговали в основном требухой да костями для супа. Настоящее мясо было редкостью, его продавали по карточкам. Гоги достал свою — серая книжечка с талонами на март. Половина талонов уже оторвана.
— Товарищ, а колбаса будет? — спросила его женщина в очереди.
— Не знаю. Говорят, во вторник завозят.
— Ох, до вторника не дотянем. Дети есть просят, а дать нечего.
Ладно опять карточки, но что с логикой реплик мамаши случилось? У нее дети только колбасой питаются? Автор пытался создать картину голодающих детей, а вышла несуразица.
Еще один бросающийся в глаза неисторический момент, который во всей книге размазан – несоответствие уровня зарплат и цен историческим реалиям и логике вообще. Автор в сталинский 1950 год притащил околобрежневские цифры, но и в них умудряется путаться. Так за работу по выполнении одной вывески он 15 рублей берет, или картины-портреты в районе 50-150 рублей продает. При этом и костюм (или только пиджак?) с рубашкой он за 35 рублей покупает. В реальности же в это время и зарплаты и цены надо было в 5-10 раз умножать. Некоторые вещи (тот же костюм) из-за не такой развитой промышленности стоили непропорционально дороже. Т.е. зарплаты составляли 500-1000 рублей, цена буханки хлеба ок. 3 рублей, новый костюм мог стоить 1000+ рублей. При этом и та же Победа стоила 16000 рублей, т.е 16 костюмов.
Но и тут математика у автора в разнос идет. В какой то момент главный герой в кондитерском отоваривается: коробка конфет + плитка шоколада + пачка юбилейного + кг пряников + банка варенья = 43 рубля, даже больше и костюма выходят. Как по мне цифры все равно не сходятся. При этом в сцене фигурирует шоколад "Аленка", который назван в честь Терешковой.
Но не суть. Там и так без этого, чем дальше, тем больше градус неадеквата будет расти.
По ходу пьесы Гога натыкается на трех вооруженных грабителей, достает нож и зарезает всех трех. Не просто зарезает, а еще и грабит. При этом умудряется никак не испачкаться в крови, ни оставить никаких следов и не попасться никому на глаза. Вернее как не попасться. Сразу после этого тройного убийства его тут же неподалеку очередной милиционер остановит и снова документы проверит. Но эпизод на этом и завершится. Сам Гога и бровью не ведет. Подумаешь, трех граждан на тот свет отправил. Это к слову о картонности главного героя. И в глюпой-глюпой ленивой милиции никто два и два сложить не сможет.
Далее тот самый градус совсем в зону кипения подымется. Гога рисует около фэнтези картину. Зачем-то берет эту картину с собой погулять. Во время прогулки картина нечаянно открывается из завернутого состояния. И надо же такому случиться! Именно в этот момент и именно мимо гг по закрытой улице проезжает личный кортеж кровавого палача Берии, который замечает высунувшуюся картину и берет нашего художника на карандаш. Это жжж так просто не проходит. За Гошей сразу организовывают слежку. При чем не простую, а на черном ЗИС 110 (Карл! Их к тому моменту +/-1000 на весь СССР было). Слежка в итоге дает свои результаты и почти тут же Гожу злобное МГБ тащит на допрос. Увозит из дому на все том же ЗИСе. Допросы это тоже отдельная песня. Вы когда нибуть слышали, что бы подозреваемого в антисоветской деятельности и еще бог знает в чем, кровавое МГБ весь день допрашивало, а потом отпускало домой поспать, а на следующее утро опять на допрос тащило. И снова на правительственном лимузине! И так девять раз! У них что камеры отобрали? Раз уж это карикатурный кровавый совок, то с чего его каждый день в свою постель отпускали? Расстреливать без суда можно (как потом окажется), а в камеру засунуть нельзя? А ход с обыском? В первый же день, когда Гоша на допросе сидел, у него провели обыск. Но что это за обыск такой? Вместо сбора и изъятия улик мгбшники эти их сфотографировали. Во всяком случае, вместо предъявления Гоге его личного блокнота ему предъявили фотографии(!) страниц из этого блокнота. Видимо ребята фильмов про Джека Воробья пересмотрели.
На девятый день допросов гг сдается. Он заявляет, что
— Значит, сознательно вредите советской власти?
— Я создаю искусство. Если это вредит власти — значит, с властью что-то не так.
Слова сорвались сами собой. Гоги понял, что подписал себе приговор. Но отступать было поздно.
Карпов записал фразу, улыбнулся холодно.
— Спасибо за откровенность, Гогенцоллер. Теперь всё ясно.
Это майор МГБ воспринимает как признание в антисоветской деятельности и ставит тем самым точку в деле. Но гг все равно снова отпускают спать домой! На утро гг опять арестовывают (если это арестом можно назвать) и увозят.
Машина ехала не по привычному маршруту к Лубянке, а в другую сторону. За город, к лесу. Гоги знал эти места — здесь расстреливали врагов народа. Тысячи людей нашли здесь свой конец в безымянных ямах.
Суд? Нет не слышали. Зато точно знает место массовых расстрелов.
Сцена, в общем-то, апофеозом всей книги и является:
Лес встретил их утренней тишиной. Птицы пели в ветвях, роса блестела на траве. Красивое место для смерти - если смерть вообще может быть красивой.
Машина остановилась у поляны. Здесь уже ждали - группа людей в военной форме, прокурор с папками, фотограф с аппаратом. Всё было организовано по инструкции.
Выходите, - приказал Карпов.
Гоги вышел из машины, огляделся. Поляна была небольшой, окружённой соснами. У дальнего края виднелась свежевырытая яма - неглубокая, но достаточная для одного человека.
К нему подошёл прокурор - худой мужчина в очках, с папкой в руках.
Гогенцоллер Георгий Валерьевич?
-Я.
Приговор Военного трибунала Московского округа.
Прокурор развернул бумагу, начал читать монотонным голосом. - За антисоветскую агитацию, пропаганду буржуазного декаданса, космополитическую деятельность и подрыв основ социалистического реализма приговариваете к расстрелу с конфискацией имущества.
Слова звучали как в тумане. Гоги слушал и думал о странности момента. Утро было прекрасным, природа просыпалась к новому дню, а его жизнь подходила к концу из-за нескольких картин.
Далее, естественно, Гогу спасет лично кровавый палач Берия, выскочивший из кустов. По его личному устному приказу, приговор и расстрел отменяют. А мотивация-то какая! Дочке палача понадобился личный художник-иллюстратор! Собственно на Берию и его дочь гг потом и будет дальше трудится претерпевая все эти ужасы кровавой тиранической эпохи.
Вот такие пироги с котятами вышли у автора.