Рецензия на роман «Американец»
Это не роман — это ланчбокс эпохи: внутри жареная мечта, пригорелое детство и пластиковая ложка самоиронии. Корнеев берёт Америку не как страну, а как огромный супермаркет культурных штампов: скидки на свободу, акции на одиночество, купи два доллара — получи депрессию в подарок. И вот в этот супермаркет заходит наш парень — как будто вышел с московской подворотни, где ещё вчера спорили, что честнее: украсть велосипед или сердце соседки.
Герой вроде бы школьник, а внутри — ветеран трёх неудачных идеалов. Он подрабатывает, драит, лжет, философствует, рифмует слово «швабра» с «правда» и с лёгкостью превращает боссов в клоунов собственной внутренней революции. Это не «борьба за успех» — это лирика выживания. Когда ты не мечтаешь о свободе, а просто хочешь, чтобы твой бургер не пах как смерть бедного гамбургера.
И тут Корнеев делает трюк — он подмешивает в текст русскую гравитацию. Каждое американское «ОК» падает на землю, как бетонная гиря. Диалог «Ты можешь!» — превращается в «А хрен его знает, но попробуем». Слэнг и грубость работают как антисептик от фальши: где-нибудь у Диккенса слёзы, а у Корнеева — швабра, ведро и нервный смех. Он пишет как будто из подсобки, где пахнет жиром, потом и надеждой. И всё это — с любовью. Не к гламурной Америке, а к тому, кто стоит у плиты и мечтает хотя бы раз не сгореть.
Книга полна символов, но они не академические, а хозяйственные:
— швабра — крест;
— фритюр — ад;
— прачечная — чистилище;
— Бэтмен — бог мелкой мести, покровитель невидимых уборщиков.
Герой живёт по уставу уличного стоицизма: «Если не можешь победить систему — сделай вид, что моешь ей пол». И, знаете, работает. Там, где взрослые философствуют о ценностях, подросток Корнеева их сдаёт в ломбард и покупает себе новую совесть в кредит. У него кредо простое: «Лучше быть гопником с чувством, чем святым без чаевых».
Но между строк — пронзительность. За всеми шуточками и фастфудом текста вдруг вылезает тоска: та самая русская, с поджатыми губами и запахом мокрого асфальта после зарплаты. Она не жалуется — она просто сидит на обочине и смотрит, как герой снова идёт на смену. И именно в этом — сила «Американца»: в способности смеяться без разрешения и грустить без оркестра.
Стиль — как битая клавиатура после вечеринки: буквы прыгают, фразы дёргаются, но всё живое. Никакого лака, зато много вкуса. Иногда читаешь и ловишь себя на мысли, что вот бы так разговаривали учебники по экономике: коротко, нагло, с запахом картошки фри и философии.
