Рецензия на сборник поэзии «Бездна»

Поэтический сборник Сергея Твардовского «Бездна» — это путешествие к эпицентру распада. Распада времени, памяти, личности и, наконец, самого мира. Это не поэзия для утешения. Это — диагностика эпохи, души, памяти и окончательной тишины. Исследование территории конца отношений, жизни, разума или цивилизации. Сергей выступает не столько творцом, сколько регистратором, фиксирующим агонию с дотошной точностью. Он записывает хронику тотального распада:

1. времени

Часы застыли, не достигнув никакой отметки

2. памяти

На фотографиях, со временем теряясь,

Мой образ призрачным видением, обращаясь, пропадал.

3. личности

Моя тень меня ненавидит

И желает ужиться во мне.

и, наконец, самого мира

И где-то снова, в град без имени,

Вступает… Король.

Это не метафоры, а констатация состояний. Стирается не мир вокруг, а твоё место в нём. Как друзья перестают узнавать, как фотографии блекнут, как твоё имя становится просто набором звуков. Это не про смерть. Это про небытие при жизни.

Поэтика Сергея Твардовского ведёт интенсивный диалог с литературной традицией.

«Зов Мары ч. 1» погружен в стихию русской метели, напоминающей «Снежную маску» Блока. Однако метель страсти и гибели у Твардовского сгущается до метафизического холода, затягивая в небытие. Мотивы «страшного мира», переплавляясь с образом таинственной Незнакомки, обретают новое воплощение в абсолютно демонической Маре, «жрице хтонических сил».

Красной линией проходит влияние Чемберса и Лавкрафта. «Шествие короля» — прямая отсылка к проклятому городу «Каркоза». В «Пятом всаднике» гибель мира показана не как трагедия, а как тихое, незаметное событие в бесконечной вселенной («Мир заточён был в безвременья плен»). Природа и цели «Скитальца звёздного» непостижимы и враждебны человеческой психике.

Отзвуки Эдгара По ощущаются в гипнотическом ритме, ведущем к неизбежной катастрофе. Этот эффект во многом создается за счет лексических и синтаксических повторов, которые у Твардовского работают как эффект «заезженной пластинки», циклического кошмара, из которого нет выхода.

Повтор-призыв «Услышь» становится тем самым навязчивым стуком. Оно звучит в заглавии, а затем в тексте, как мантра, как отчаянная попытка пробиться через стену непонимания: «Услышь ты, прошу… Хватит слёз… Услышь ты меня. Услышь!»

Ритмика «Мы были» доведена до предела отчаяния. Повторы становятся спазматическими, почти истеричными, имитируя прерывистое дыхание и последние судорожные попытки ухватиться за жизнь:

Посмотри на меня, посмотри!

Запомни меня, я была.

Сожми мою руку… Крепче! Сожми!

Пока я сгораю дотла.

Повторяющийся крик «Запомни!» и навязчивое перечисление «Мы были… Он был… Я была» — это и есть тот самый «стук сердца», который нарастает и обрывается в момент смерти. Ритм ведёт к единственно возможному финалу — небытию.

Запомни! Запомни нас, Солнце!

Мы были! Он был! Я была.

…

Запомни! Запомни нас, небо!

…

Запомни! Запомни нас, космос!

Язык сборника — это язык констатации, нет эстетства, романтизации. Сергей Твардовский не украшает бездну. Он позволяет ей говорить самой.

Структура сборника — это нисхождение. Делая первый шаг в «Последнюю осень», вижу ещё узнаваемый, хоть и выцветший мир, где боль личная и осязаема.

И сотни важных слов тобой несказанных

Огромными абзацами текут меж пальцев строк.

Погружение в «Услышь» и «Мы были» — это уже попытка ухватиться за последнее, что связывает с жизнью: за другого человека. Но связь эта оказывается агонией.

Молю я — живи, забудь обо мне,

Сколь можно ещё страдать?

Ты же застряла в кошмарном сне,

И света здесь не видать.

Это не поэтический приём, это текстура подлинной боли — голос человека, находящегося в заложниках у собственной вины и чужой зависимости.

И вот реальность окончательно трескается, уступая место мифу, хтоническому ужасу, архитектуре кошмара. «Зов Мары», «Пустота», «Шествие Короля». Лирический герой больше не страдает — он становится частью пейзажа, проводником или жертвой в ритуале собственного стирания из памяти мира, и в этом — его высшая форма освобождения. 

Я умер в ту секунду. Пустота

«Пятый Всадник» по имени Забвение как тихий, окончательный конец, когда 

... тикали стрелки упорно,
Хоть тех не осталось, кто за ними смотрел.

В лабиринте «Последней строки» уже непонятно, кто кем управляет — автор демоном или демон автором. Лирический герой пытается контролировать неконтролируемое, но сам становится марионеткой в этом процессе.

Читая Твардовского, понимаешь: заглядывать в бездну — занятие не для слабых духом. Предупреждение

 Не читай, прошу — не читай. 

Скомкай лист, разорви и сожги.

— не литературный прием, а искреннее предостережение. 

«Бездна» — это зеркало, поднесенное к губам самоосознания, чтобы проверить, осталось ли в нём дыхание. И в её глубине обитают искажённые отражения нас самих, застигнутые в момент, когда стекло не запотело. Сборник не даёт ответов, потому что на его территории вопросов уже не существует — есть лишь констатация. И в этой честности — его главная и пугающая сила.