Рецензия на роман «Великий и Ужасный»
И снова здравствуйте, друзья!
В моей библиотеке сегодня царит атмосфера хаотичного сборища, достойного ордынской таверны. В кресле у камина сидит Ним, с блокнотом и взглядом человека, разбирающего часы с кувалдой. На столе лежит целая стопка увесистых томов с яркой обложкой — цикл «Великий и Ужасный» - Евгения Капбы. А из кухни доносится грохот сковородок и ворчание под нос — это наша Дарья Петровна, видимо, борется с чем‑то столь же неукротимым, как хтонический ужас.
ИРО: Я, как всегда, восторженный читатель. Говорю образами и чувствами.
НИМ: А я, как всегда, скептик и критик. Буду искать, где в этом развесёлом карнавале кончается жанр и начинается авторский произвол.
ДАРЬЯ ПЕТРОВНА (появляясь в дверях с дымящейся сковородой в руке): А я, хоть и женщина необразованная, коли вы тут про орков, киборгов да прочих нечистей собрались судить, я и своё слово вставить могу! Только дайте блины эти с творогом со сковороды отодрать, пристали как банные листья, прости господи! Прямо как тот ваш… Бабайка, к любой заварушке липнет!
Одна сага, три взгляда. Погнали.
ИРО (сверкая глазами, хлопая по стопке книг): Ним, ты только вдумайся! Классическое попаданчество, да? Умер, проснулся в другом мире. Но сцена‑то какая! Не в теле графа или мага, а в шкуре молодого чёрного урука‑полукровки по имени Бабай Сархан! И его не на рыцарский турнир ведут — к нему сразу являются «мутные типы в броне космодеса, и с гербами Российской империи на груди» и ставят ультиматум: твори чудо или помирай. Это же гениальный старт! Сразу и протагонист, и антагонист, и сюрреализм мира! Это не экспозиция — это выстрел из огнемёта в лицо читателю!
НИМ (отмечая что‑то в блокноте): Начинаешь с динамики, это в твоём стиле. Но позволь начать с жанровой маркировки. Автор заявляет и «киберпанк», и «попаданцы», и «юмор». Уважаемый Владимир Угловский в своей рецензии метко назвал это «бояръ‑аниме». И он прав. Мой первый вопрос: не слишком ли автор злоупотребляет этим миксом? Мы видим здесь и магические рода, и имперских опричников с тачанками, и панельные пятиэтажки, и хтонических тварей, и футболки с принтами. Не кажется ли тебе, что это не цельный мир, а лоскутное одеяло из любимых автором отсылок? Где логика такого соседства? Где системность?
ИРО: Да в том‑то и магия, Ним! В этом и есть целостность! Это не «лоскутное одеяло» — это «пастиш», как верно подметил Елисей Ли! Мир Тверди — это живой, дышащий бардак, который не обязан подчиняться законам наших жанровых гетто. Это же весело! Когда снага‑врот говорит на своём сленге («Короче‑нах, пацаны, я вам так скажу!..»), а рядом гном‑кхазад матерится по‑гномьи («Думкопф!»), а киборг в броне достаёт стилос для тату — это не хаос. Это — стиль. Стиль мира, который пережил Средиземье, восьмидесятые, киберпанк и бог знает что ещё, и теперь живёт по своим правилам. И эти правила автор доносит не через сухие справки, а через действие, через быт! Через то, что герой, орк, варит лучший кофе в городе и изобретает шаурму! Это же гениальный ход проникновения в мир!
ДАРЬЯ ПЕТРОВНА (расставляя тарелки с дымящимися блинами): Бардак, говоришь… Ох, знаю я эти ваши пастиши! У нас в коммуналке тоже пастиш был — и грузин‑сосед с дудуком, и тётка‑библиотекарша, и студент‑химик, что вечно что‑то кипятил и вонял на всю квартиру. И все как‑то уживались. Пока трубы не рвануло. Так‑то и в книжке вашей: пока все кофе пьют да шаурму жуют — мир. А как хтонь полезет или опричники нагрянут — тут и выяснится, кто из какого «лоскута» и на что способен. Блины кушайте, с маслицем, сметанкой.
НИМ: Благодарю, Дарья Петровна. Перейдём к герою. Бабай Сархан, он же Бабаев‑попаданец. ИРО, твой восторг понятен, но как критик я обязан спросить: а где, собственно, драма попаданца? Где кризис идентичности? Где ужас от чужого тела? Герой, по словам Александра Быченина, почти мгновенно адаптируется и начинает «причинять добро и наносить радость». Не кажется ли тебе, что автор, дав герою тело орка с его гормональным фоном («орки не рефлексируют»), слишком легко списал все психологические сложности? Получился не трагичный двойной агент между мирами, а просто крутой чувак в очень крутом теле. Не упрощение ли это?
ИРО: Упрощение? Да это же и есть главная авторская находка! Это не «списывание» — это обоснуй, как сказал Тимофей Царенко! Да, Бабай (и автор) использует биологию расы как объяснение. Но суть‑то глубже! Бабаев — взрослый, сложившийся человек. Он не теряет себя, он находит наконец форму, адекватную своему внутреннему содержимому. Он был интеллигентом в мире, где это мешало жить. А стал орком в мире, где его знания, смекалка и тот самый «кодекс» — становятся суперсилой! Его сила не в том, что он «просто крутой», а в том, что он соединяет несочетаемое: ярость урука и стратегию нашего современника. Его «тату» — татау — это же внешнее выражение этого синтеза! Фиксация достижений, философия в рисунке на коже! Это не упрощение, Ним, это — метафора личного роста, доведённая до абсолютной, почти мифической, наглядности!
НИМ: Допустим, с философией тату и «кодексом орды» я согласен. Это действительно сильный, запоминающийся элемент. Но язык! Стилистика! Здесь смешаны нормальная литературная речь, орочий и гоблинский сленг («вать», «‑нах», «врот»), завуалированный мат и бесконечные отсылки. Рецензенты в восторге от пасхалок, но я, как стилист, спрашиваю: не раздражает ли эта какофония? Не начинает ли она напоминать не живой мир, а стену из мемов для «своих»? Не теряется ли за этим собственно повествование?
ДАРЬЯ ПЕТРОВНА (фыркая, пока Ним делает паузу): Стену из мемов, говоришь… А по‑моему, так это как раз и есть жизнь! Мы ж все не на чистоплюйском языке изъясняемся. Один — с прибаутками, другой — матом, третий — умными словами щеголяет. И все друг друга понимают, коли дело общее есть. А отсылки эти… Да я, грешным делом, не все и узнала. Но те, что поняла, — как родные! Как будто автор тебе пальцем мигнул: «Видишь, я свой». Это не стена, это — мост. Мост к читателю. А повествование‑то как раз из этого и состоит — из того, как эти все разные голоса сходятся в одном деле. В «Орде».
ИРО: Точно, Дарья Петровна! Ты попала в самую суть! Это не какофония — это полифония! Разноголосица мира, которая обретает гармонию в действии. И да, это повествование «про людей», как сказал Борис Ларицкий. Точнее, про разумных существ. И сила его не в идеальной прозрачности стиля, а в этой самой грубоватой, честной, «неприлизанной» энергии, которая бьёт со страниц. Когда гоблин Кузя снимает ролики на смартфон, а орк‑князь размышляет о франшизе — это не мем ради мема. Это способ показать, что этот фантастический мир живёт нашими, сегодняшними категориями. И через это он становится невероятно близким и понятным. Ты не наблюдаешь за миром — ты в него веришь. Потому что в нём, как в нашем, можно и бизнес построить, и зубы полечить, и за справедливость подраться.
НИМ (закрывая блокнот, но не до конца): Что ж, насчёт энергии и заразительности авторского веселья я спорить не буду. Владимир Угловский назвал это главной силой книги, и с ним сложно не согласиться. Однако мои претензии к некоторой вторичности мира и схематичности отдельных сюжетных ходов (герой слишком часто побеждает просто потому, что он герой) остаются. Автор, по мнению Александра Яманова, порой «топчется в песочнице», увлекаясь бытовухой и разборками в ущерб глобальному раскрытию вселенной. И это чувствуется. Но я готов признать главное: Евгений Капба создал не просто ещё одну боярку или попаданческий роман. Он создал яркий, харизматичный, абсолютно узнаваемый авторский мир и такого же героя — Бабая Сархана. Мир, в который хочется возвращаться не ради сложных интриг, а ради атмосферы этой «разумной, весёлой и местами очень кровожадной» компании, ради чувства правильного, пусть и достигаемого кулаками, пути.
ИРО: Значит, перемирие? «Великий и Ужасный» — это не книга для поиска глубинных философских истин. Это — литературный энергетик. Грубоватый, бодрящий, бесшабашный и до странности… душевный. После неё остаётся ощущение, что ты провёл время в отличной, шумной компании, где тебя приняли за своего. Где можно и морду набить, и душу высказать, и понять, что «своих не бросают» — это не пустые слова, а татуировка на предплечье. Это сказка для взрослых, которые в глубине души всё ещё верят, что самое сложное можно решить, если быть верным себе, варить хороший кофе и иметь рядом верную «Орду».
ДАРЬЯ ПЕТРОВНА (вытирая руки об фартук): Ну, вот и договорились. А я пока суд да дело, новый кофе поставлю. Крепкий, чтоб аж сердце ёкало. Как у того орка вашего. Только без этой вашей хтони, прости господи… А то глядишь — и правда, пока мы тут спорили, он, Бабай‑то ваш, уже и новую татуху себе наколол, и пол‑княжества к рукам прибрал. Живучий очень, зараза. Всякое, говорят, бывает…
Она уходит на кухню. Ним и Иро переглядываются. В воздухе витает запах жареных блинов, крепкого кофе и чего‑то неуловимого — то ли магического стилоса, то ли орочьей ярости, то ли просто заразительного авторского удовольствия. Именно такого, какое бывает, когда закрываешь хорошую, не претендующую на гениальность, но сделанную с душой и куражом книгу, и понимаешь — да, было весело. И ты теперь часть этой истории. Хочешь ты того или нет.