Рецензия на повесть «Исекай? Не в мою смену!»
«Исекай? Не в мою смену!» — это случай, когда повесть с провокационной задумкой не просто держится на одной идее, а последовательно и с изрядной долей самоиронии эту идею разбирает на винтики. История интернет-тролля Влада Печёнкина, нанятого скучающим божеством для издевательств над шаблонными попаданцами, с первого взгляда кажется весёлой пародией. Но по мере развития сюжета становится ясно, что автор затеял нечто большее, чем просто сборник анекдотов про исекай. Здесь есть чёткая сверхзадача — исследовать природу самих этих клише, механизмы создания историй и даже отношения между автором, персонажем и читателем. Получается гибрид едкой сатиры, философской притчи и своеобразного исповедального текста о творческих муках.
Сила повести — в её неожиданной многослойности. Первый пласт — это, конечно, гэги. Мир, где герой должен спасти королевского пуделя, исполнив танец маленьких утят; академия магии, где главным экзаменом становится поиск «внутреннего суслика»; перерождение в табуретку, которая невольно становится объектом демонического культа — всё это смешно и узнаваемо для любого, кто знаком с массовой культурой попаданчества. Юмор здесь часто грубоват, построен на абсурде и гиперболе, но он почти всегда точен. Автор отлично чувствует болевые точки жанра: бесконечную прокачку характеристик, коллекционирование «нефритовых красавиц», пафосные речи злодеев, наивные попытки героев «исправить» мир. Каждая глава — как мастер-класс по деконструкции очередного поджанра, от отомэ-игры до постапокалиптического реализма. При этом повествование не скатывается в беспощадное высмеивание; сквозь призму абсурда проступает даже какое-то странное сочувствие к этим картонным, но искренне страдающим от нелепости мирам и их обитателям.
Но настоящая глубина открывается в финальных главах, где пародия оборачивается рефлексией. Мир-отстойник «Зажопинск», куда попадают самые невезучие души, — это уже не просто смешно, а по-настоящему тоскливо и метафорично сильно. Здесь автор меняет тональность, замедляет темп, заменяя громкие шутки тихим, холодным отчаянием от бессмысленной рутины. А кульминационный поворот, где Влад понимает, что сам является персонажем чьего-то (своего же?) небрежного черновика, — это смелый и рискованный ход. Он ломает всю построенную вселенную, превращая историю в метатекст, в разговор о природе творчества, графомании и тщетности попыток вырваться за рамки придуманного сюжета. Этот переход от внешнего троллинга к внутреннему самоедству — главная находка произведения, придающая ему вес и послевкусие.
Конечно, в столь амбициозном проекте не обошлось без шероховатостей. Порой кажется, что автор, увлёкшись потоком идей, жертвует цельностью отдельных глав. Некоторые миры проходные, остроты в них могут казаться одноразовыми, а юмор — намеренно плоским, будто в пику самому себе. Персонажи, кроме самого Влада и, отчасти, божества Боба, часто остаются функциональными марионетками, что, впрочем, может быть частью замысла. Иногда хочется чуть больше дыхания, чуть больше деталей в этих мирах-однодневках, чтобы их крах воспринимался не только как логичный итог шутки, но и с легкой ностальгией по несостоявшейся истории. Стилистика тоже может колебаться: где-то это живой, остроумный язык с идеально встроенными мемами и сленгом, а где-то проскальзывает некоторая усталость текста, словно автор и сам уже утомился от собственного троллинга. Финальная «Ода графомании», при всей её концептуальной оправданности, может оставить читателя в легком недоумении — резкий переход к «реальности» разрушает магию, но, возможно, в этом и был расчет.
В итоге перед нами — эксперимент, который удался. Это не просто пародия, а полноценное высказывание о состоянии жанра, о читательских и писательских ожиданиях, о том, как легко величественный эпос может рассыпаться в пыль от одного едкого комментария. Повесть заставляет смеяться, но также и задуматься о том, из чего сделаны истории, которые мы потребляем, и почему нам так нравится, когда их кто-то безжалостно разбирает. Она оставляет ощущение лёгкого творческого хаоса, в котором есть место и злорадству, и меланхолии, и странному уважению к тем самым клише, без которых этот троллинг был бы просто невозможен. После прочтения хочется перечитать первую главу — и увидеть в пафосных монологах «архитектора руин» уже не начало приключения, а его изящно завуалированный эпилог.