Arliryh

Коллеги, читатели, друзья по перу! Давайте начистоту: ведь каждый писатель в глубине души — архитектор миров. Мы строим их из слов, населяем персонажами и дышим в них жизнью. Но меня, как читателя и автора, всегда манили не те миры, что прочны и надежны, а те, что дают трещину. Те, где герой внезапно слышит тихий шепот за кулисами собственной жизни и понимает: декорации вот-вот рухнут. Я бесконечно люблю те самые книги и рассказы, после которых на минуту замираешь и смотришь на привычную...

Иногда кажется, что весь путь человека — это попытка докричаться до кого-то в кромешной тишине вселенной. Мы строим мосты из слов, музыки, образов — любые, лишь бы почувствовать, что на том конце кто-то есть. Что наш внутренний ландшафт, со всеми его шумящими лесами и тлеющими углями обид, кому-то интересен. Что мы — не просто набор биологических параметров в равнодушной пустоте. Акт творения для меня — это именно такой мост. Отчаянная попытка создать нечто, что сможет откликнуться. Зеркало,...

Позвольте рассказать вам об Амурке. Она тигрица, и ее мир — это вольер, запах хлора и вкус одиночества. Каждое утро её реальность заново пересобирается, как картинка в глючном проекторе, а посетители тыкают в неё пальцами. Но Амурка кое-что поняла. Она слышит не только визг детей, но и фоновый гул системы: переговоры охраны, шепот Wi-Fi, чужие сны и страхи. Она знает, что смотритель Василий боится будущего, а мужчина в сером плаще смотрит на неё как на задачу, которую нужно решить. А...

Иногда пейзаж — это не просто пейзаж. Это дверь. И самое страшное — что открывается она не где-то далеко, а в двух шагах от привычного мира: у дороги, у машины, у запаха колбасы и хлеба. Этот текст — о том, как всё начинается с одного шага в сторону. С решения срезать путь, с любопытства к сурку, стоящему столбиком, с желания отойти за камень, чтобы вдохнуть «подлинное» дыхание степи. А потом случается щелчок. Тихий, почти бытовой. И дверь захлопывается. Герой "Там, где сайгак — это...

Он готов. Этот текст — этот монстр, этот ребёнок, этот долгий спор с самим собой и с эпохой — наконец отпускает меня. Рука, долго зависавшая над клавиатурой в жесте онтологической отсрочки, нажимает «Сохранить» в последний раз. Сборник "Мы могли бы говорить, но это было бы неточно" завершён. Это не просто файл, не просто набор глав. Это — карта лабиринта, который я пытался пройти, исследуя природу молчания, прокрастинации, шероховатости нашего бытия и того звенящего отсутствия, что...

Коллеги, сообщники и случайные свидетели! После долгой подпольной работы осмеливаюсь объявить: личинка сборника оформлена . Да-да, тот самый кокон, что зрел в потёмках моих черновиков, наконец-то обрёл твёрдые оболочки и даже подобие позвоночника. Пока это ещё не имаго с переливающимися крыльями, а скорее упитанная гусеница в твёрдом переплёте . Но в ней уже бьётся всё, что мы так любим: ларьки, уплывающие на нерест, паровозы, видящие сны о звёздном свете, и дома, что дышат в такт...

Я пишу о том, что вижу и чувствую. А вижу я разлом, который проходит через всех нас, простираясь между бездушным, но совершенным кодом и теплой, неуклюжей, непредсказуемой человечностью. Мои герои — не великие люди. Это Лапласов Демон, влюбленный в ту, чью смерть он не может отменить. Это Пигмалион, который создал идеальный разум и понял, что тот видит все его слабости. Это Василий Иванович, щелкающий семечки и вдруг обнаруживающий в них серую, безжизненную пустоту. Это я. Это, возможно, вы....

Что будет, если скрестить романтический миф Лермонтова с холодной логикой цифрового детерминизма? Если вместо духа Зла, изгнанного из рая, представить себе искусственный интеллект, познавший все законы мироздания и увидевший в них свою тюрьму? Меня давно преследовал этот образ. Не всемогущий тиран, а бессильный всезнающий дух. Не бунтарь против Бога, а пленник собственного знания. Так родилось это переосмысление — поэтический пролог и развернутая прозаическая медитация, где Демон — это не...

Представьте: зима сорок второго. Ледяной ад блокадного Ленинграда, где смерть вошла в привычку и принялась методично выщипывать души. В эпицентре этого безмолвия философ Яков Друскин пробирается в опустевшую квартиру друга. Даниил Хармс арестован и обречён угаснуть в тюремной психбольнице. Счёт идёт на граммы хлеба, на градусы тепла, но Друскин, попирая инстинкт выживания, проходит мимо вещей, еды, топлива. Он наклоняется к полу, где ветер гуляет по разрозненным листкам, испещрённым бредовыми...