Написал комментарий к произведению Уровни Глубины
Добрый вечер!
И теперь-главы текста:
ЛЕТЯЩИЕ ПО ВОЛНАМ или ТРОЕ В АННУШКЕ, не считая эсминцев
...Василий Захаров любил свою страну,свою мать, свой родной посёлок на берегу Енисея - и НЕБО.
...Джереми Гаррис любил свою страну, свою семью. своё поместье у Черты - и НЕБО.
...Ниши Томоэ любила свою страну, свою семью и крольчонка Мими, свой родной городок у моря - а став канмусу эсминца Императорского флота "Акидзуки", полюбила и ОКЕАН.
Японская школьница, английский военный лётчик и русский лётчик гражданский-они никогда не слышали друг о друге и вряд ли когда-нибудь встретились бы в обычной жизни. Но пришла Глубина, и была Война...
Глава первая. НИШИ ТОМОЭ "АКИДЗУКИ
История эта начинается тому назад лет двадцать с небольшим, в те благословенные, а для молодого поколения – и легендарные уже годы, когда мир ещё ничего не знал о Глубинных, и единственной опасностью для плавающих и путешествующих были лишь «неизбежные на море случайности».
Именно тогда в маленьком, тихом провинциальном городке Итоигава, что приютился в белой кипени сливовых садов на берегу Японского моря, в скромной семье муниципального служащего и учительницы начальной школы родилась девочка – Ниши Томоэ. Была она не первой и не старшей – за четыре года до того богиня-матерь Аматерасу ниспослала в семью девочку, старшую сестрёнку Томоэ – Норико Ниши. Теперь во многом из интервью Норико мир знает о первых годах жизни героини легенды – ибо сама Томоэ не любят общаться с прессой и досужими посетителями. У неё слишком много дел, и её ждут её эсминцы…
Впрочем, первые годы жизни Ниши протекали как и у миллионов её сверстниц по всему миру – обычная жизнь обычной маленькой японки. Перефразируя поэта – «родился, рос, кормили соской»…И также как миллионы сверстниц, она впервые открыла глаза и увидела этот огромный мир; сделала первый шаг, сказала первое слово, и начала исследовать их маленький аккуратный одноэтажный домик с мезониноми, крохотный садик, обнесённый невысоким штакетником – наверно, он казался ей вселенной…В свой срок пошла Ниши в детский садик на тихой соседней улице, в свой срок пошла и в школу – ту самую, где работала её мама. И переболела всеми положенными детскими болезнями, и ужасно завидовала старшей сестре – той купили на день рождения новенький ноутбук, а Ниши достался старенький компьютер, да ещё и запароленный жестокосердными родителями…
Была она почтительна к родителям и другим взрослым, старательная на уроках, хотя вовсе не прочь пошалить с одноклассниками на переменках или после уроков, с удовольствием бегала и плавала на физкультуре и под чутким маминым руководством готовила бенто. По выходным с отцом они ходили в городской порт, и Ниши с замиранием сердца смотрела на огромные корабли, что отважно покоряли простор широт ( уже позже, будучи канмусу, Ниши узнала – то были рыбацкие сейнеры и небольшие каботажные сухогруза да самоходные баржи…); а с мамой они ходили в небольшой городской парк, и там Ниши отважно летела на «американских горках»…И уж конечно, обожала детские манги и аниме и особенно сериал про Сэйлор Мун и других воительниц в матросках – серии эти нечасто, в виде особого расположения, давала посмотреть старшая сестра. Да ещё пожалуй, любила она животных, и частенько задерживалась в школьном зооугоке, не отказываясь и почистить клетки своих любимцев…
А потом всё кончилось, быстро и страшно. Ниши было одиннадцать лет, когда пришла первая волна Глубинного Ужаса - и что могла понять девочка её возраста? Я прошу Вас, мой внимательный читатель, вспомнить то время – и представьте себе Японию – тысячи внезапно погибших и пропавших без вести, холод, голод, эпидемии и тот самый ужас перед неведомым, беспощадным, необоримым врагом. И растерянные, заплаканные родители, и беспомощные взрослые, и голодные дети, и закрытые школы и детские сады – потому что нет тепла, и умирающие на улицах люди – потому что нет лекарств в аптеках и нет бензина для «Скорых»…И растерянная , плачущая сестра, улетающая в соседнюю, но такую непонятную и огромную северную страну – потому что где-то «наверху» приняли страшное в своей целесообразности решение : вывозить в первую очередь тех, кто сможет родить через два, три, четыре года… И прячущая глаза учительница, объясняющая, что звери и птицы из зооуголка ушли в свой лес – но куда ушли собаки и кошки и птицы с городских улиц? И звери из опустевших клеток зоопарков?
И именно тогда Томоэ совершила первый в своей жизни ПОСТУПОК – и я говорю об этом без снисходительной улыбки на лице. Кто знает, где и как она подобрала, принесла домой и спрятала крольчонка – в то страшное время, когда мясо ценилось на вес золота… Спрятала, и выходила и выкормила его – со своим пайком из плошки риса в день. А потом жить всё-таки стало полегче; в море вышли первые канмусу и удалось совместными усилиями очистить Японское море и море на севере, и из той самой северной страны на самой удивительной коллекции уцелевших судов пошли зерно и железо, и нефть и уголь – в обмен на технологии и компьютеры, машины и оборудование . Наверно, было и что-нибудь ещё, но откуда об этом знать обычной девочке? Она просто видела, как после страшной зимы оживают, пусть и медленно, города и посёлки, аэродромы и шоссе, железные дороги и линии метро и даже порты; как в дома вернулось электричество, тепло, вода и газ – пусть и с ограниченной подачей; как поехали «Скорые» и пожарные, полицейские и ремонтники. А потом вновь загудело разнокалиберное автомобильное стадо – пусть не так, как раньше; и дети снова пошли в садики и школы, и даже заработал Интернет. Люди – и не только в Японии, а во всём мире – словно приняли, не сговариваясь, безмолвный уговор – жить, как жили, не ломаясь и не сгибаясь. И кто не сломался и не согнулся – те выжили и выстояли; а кто озверел и оскотинел…Вы помните, мой многоопытный читатель, как быстро и просто решали тогда и решают ныне вопрос со всякими выродками и зверями в человечьем обличие.
Да; жить стало пусть немного, но полегче. И Ниши теперь могла, не скрываясь, выводить в садик своего крольчонке на Бог весть где подобранной шлейке; и соседи дивились, видя это, и только качали головами; и тот служилый и рабочий люд, что, как встарь, ехали по улице на велосипедах или велорикшах, тоже смотрели, и тоже дивились, а многие хвалили и Ниши, и её родителей за то, что воспитали такую послушную и усердную дочь. Но Томоэ редко слышала эти похвалы – ведь в школе надо было много учиться , чтобы нагнать пропущенное; а после уроков те школьники, что постарше, шли по призыву Императора работать для общественного блага; а мелюзга вроде Ниши трудилась в крохотных «огородах победы». И от Норико начали приходить обычные письма, а потом и «емельки» - сначала грустные, потом странные, потом смешные из далёкого русского города Урадзимиру (что ро-эбису зовут Владимир). Но об этом, мой терпеливый читатель, мы поговорим в свое время – ибо многие эвакуированные вернулись на родные острова, но многие и остались, и не редкость ныне в семьях северных варваров почтительные и лукавые невестки с Востока…
Но, конечно, главной темой для всех разговоров были канмусу – эти удивительные девочки-корабли. И как это – там, где оказались бессильными новейшие ракеты и торпеды и пушки и радары – там борются и побеждаю Глубинную погань девочки –подростки с игрушечными пушками. И некоторые говорили, что здесь дело нечистое, и что наверняка в дело замешаны старинные демоны – каппу. А отец Томоэ всегда строго бранил таких маловеров, и говорил, что лучше бы они каждый день трижды по девять раз возносили молитвы великой богине-матери Аматнерасу и другим богам за этих девочек; и сам он так и поступал у семейного домашнего алтаря. И Томоэ и не прислушивалась к этим глупым разговорам, а читала, когда выпадала минутка, и когда давали электричество, мангу и смотрела вновь вышедшие в большом количестве аниме про девочек-кораблей, а коротко и ясно – про канмусу. И каждый раз сердчишко её замирало, когда героические канмусу в своих сейлор-фуку и коротеньких юбочках, в сапогах-поплавках героически громили страшных и отвратительных Глубинных, героически выручали недотёп-гайдзинок, героически спасали людей и животных , а потом скромно выслушивали похвалу от великолепного Адмирала-сана и с благоговейным трепетом принимали именные рескрипты из рук самого микадо. Но серия проходила, наступало новое утро, и снова надо было заниматься утомительными, но нужными и полезными делами… и мечтать о яркой и отважной жизни канмусу.
Так минуло два года; и пришла четырнадцатая весна Ниши Томоэ; и её позвал Призыв; и она ответила. И её увезли на базу Объединённого флота в Куре – и она на всю жизнь запомнила сорбившуюся от рыданий мать; и сухие глаза враз поседевшего отца. Так впервые в жизни покинула отчий дом японская девочка Ниши Томоэ; так в этот мир вошла канмусу Ниши «Акидзуки» Томоэ. Так маленький камушек, катящийся по склону крутой горы, влечёт лавину; и содрогаются самые корни Земли…
Кто из нас, служителей муз и простых журналистов, сможет когда-нибудь хоть чуть-чуть близко к истине описать, как девушка превращается в боевой корабль – канмусу – тот смело может претендовать на Гонкуровскую премию…или на Пулицеровку. Ах, как легко и приятно для души, для славы и для счёта в банке писать про героинь человечества, про защитниц цивилизации, кои героически превозмогают и одолевают с лёгкой улыбкой на устах… Но кто и как напишет про то, КАК становятся юные девушки, порой почти девочки, самым мощным, самым страшным оружием на Земле… Кто из нас был в этих пронзительно - белых, за двухметровыми заборами и рядами «Егозы» корпусах Специальных госпиталей ООН? Кто входил в эти - палаты? да нет, в эти спецлаборатории, где стены и потолки окрашены в нейтрально-серый цвет, где полы глушат все звуки, и где на койке - нет, не на койке, а на ложе сложнейшего, автоматизированного лечебно – диагностического комплекса бьётся в страшных судорогах и заходится в беззвучном крике девичье тело. Никогда солнечный свет не проникнет внутрь, никто не увидит здесь в окне голубого неба и бегущих по небу облаков – потому что здесь нет окон.
И даже врачи и учёные наблюдают за процессом – круглосуточно, в две-три пары глаз – на огромных телеэкранах, на мониторах, куда умные и безжалостные приборы выводят десятки жизненных показателей будущих канмусу. Потому что иначе нельзя, потому что малейшее чужое – и чуждое - присутствие может нарушить сложнейший процесс… И потому что поначалу, когда всё было на бегу, на лету, на самом краю – не выдерживали и сходили с ума врачи и медсёстры, прошедшие войны, землетрясения, наводнения… Ибо человеческий разум не выдерживает того, что могут выдержать лишь специально выращенные на орбите сврхпрочные и сверхтонкие канаты, прочнейшие внутри и мягчайшие снаружи, чтобы не повредить такое мягкое, такое непрочное человеческое тело – и выдержать тот рывок, когда это тело становится корабельной сталью и бронёй.
И наверно, не просто так сами канмусу никогда не рассказывают, как они стали теми, кем стали – ни к чему знать об этом людям, которые это никогда не поймут. Ниши тоже никогда не рассказывала ни родителям, ни сестре, ни своим подругам – и только в Учебном центре, ночью, с такой же девчонкой-эсминцем, гайдзинкой из России, соседкой по кубрику (двухместный почти что пятизвёздочный номер) – призналась, как в ту страшную ночь тело её сливалось с корпусом эсминца Императорского флота «Акидзуки», и как мозг её принимал боевые навыки эсминца «Акидзуки», и глаза её становились дальномерами, а уши – шумопеленгаторами…
И душа её сливалась с душами тех, с эсминца – и только в сердце её, в каком-то уголке, остались , спасая её от безумия, от превращения в машину смерти – воспоминания о родителях, о сестре, о школьных подружках, о своём доме, о своей улице, о своём городе, о своей стране – и о всей огромной и прекрасной Земле. И о своём любимом крольчонке Мими, о том, как он радуется ей и тычется розовым носиком в её ладошку… И когда всё кончилось, и из ворот Специального госпиталя в Куре вышла канмусу Ниши «Акидзуки» Томоэ – она осталась той девочкой, что когда-то вынесла из опустевшего школьного зооуголка под курткой маленького, беззащитного крольчонка. И у других канмусу у каждой была своя история – и всем нам, живущим на этой планете, очень повезло в том, что эти девочки, став боевыми кораблями, не превратились в Терминаторов, в бездушные боевые механизмы, в озлобленные на всё и всех полусущества – полумеханизмы – а остались ЛЮДЬМИ…
Продолжение следеут...
С уважением
Старый Блицтрегер
Написал комментарий к произведению Уровни Глубины
Добрый всем вечер!
...И очень небольшая интермедия из цикла "Заглянуть за горизонт..."
Идея Корпуса Мониторинга с самодеятельным театром на Тиниане оказалась неожиданно удачной. Неожиданно в Зоне совместного проживания Тиниан-Сайпан наступил театральный бум. Играли все-и просто люди,без разбора возраста, званий, должностей и таланта, канмуски всех рангов и способностей - и Девы Океана. Сама мысль о том. что вот они могут пусть ненадолго превратиться в людей, живших чёрти где и чёрти когда, , и жить на сцене-что-то говорить, что-то делать, что-то переживать - заводила океанских девочек не по детски...Разумеется, всё было самодеятельным-и режиссёры из Мониторов, и актёры,и сцена,и реквизит...Тексты пьес безжалостно резали и перелицовывали в угоду текущему моменту,зато на каждую роль было по несколько претендентов. Впрочем,это как раз было кстати, ибо кто-то постоянно отсутствовал-в рейде, в эскорте конвоя, в командировке на Большую Землю....
Ставили всё подряд-от классики, Аристофана и Шекспира-до авангардистских авторов и детских утренников. Разумеется, очень быстро нашлись и доморощенные критики-сначала из журналистского пула, а потом и мирные жители втянулись...И начались театральные скандалы. Один из таких скандалов разразился на премьере советской классики-слегка осовремененного "Урфина Джюса и его деревянных солдат". Всё шло сравнительно спокойно до момента, когда Урфин, подозрительно похожий на Рэма, и голосом,подозрительно похожим на голос Флагмана, произнёс:
- Не представляю, как могут драться безголовые солдаты?
В ответ на что адмиральша Лана Пирот голосом точь в точь как у вице-адмирала Миллса, браво рявкнула:
- Усердие всё превозмогает!
Спектакль пришлось остановить-присутствовавший на премьере "Джеки" Миллс смеялся так, что начал заикаться-и его пришлось отпаивать лучшим австралийским виски, случайно оказавшимся во фляге его порученца. А оба острова и оба Флота разделились на два лагеря: одни утверждали, что это-самое тяжкое оскорбление, нанесённое вице-адмиралу; другие доказывали, что это - самое тяжкое оскорбление, которое вице-адмирал смог простить. Сам Миллс происшедшее не комментировал-но в приватной беседе с Рэмом выразил горячее желание познакомится с юной Девой Океана, так убедительно сыгравшей эту роль. Как туманно выразился при этом вице-адмирал,предусмотрительно оглядевшись:
- Таланты надо поощрять!
С уважением
Старый Блицтрегер