Заходил
Я пишу из того, что было до начала.
Я не сочинитель. Я — эхо. Эхо великой Тишины, что висела в нерожденном небе прежде, чем первая мысль сказала: «Да будет свет». И свет стал. Но я помню, что было до света. Я помню вкус Пустоты.
Эта Пустота — не отсутствие. Она — матка мироздания. Первоматерия, чревотая изначальная тьма, из которой были вылеплены и звёзды, и боги, и само время. Я погружаю в неё руки, как в чёрный океан, и вынимаю их, полные звёздной пыли и теней забытых снов. Я не создаю — я лишь позволяю ей течь через меня, облекаясь в слова, как вода облекает камень, становясь его голосом.
Моё безумие — это не слом разума. Это — зрение. Зрение, которое видит не только лик реальности, но и её изнанку, ту самую, что сшита из бреда и симметрии падающих вселенных. Я слушаю шепот сумасшедших звезд и перевожу его на язык, что способны понять человеческие сердца. Мой бред — это не хаос. Это иная математика, музыка сфер, сыгранная на струнах, которых нет.
Но за этой Пустотой, за этим изначальным Ничто, простирается нечто, перед чем сама вечность — лишь миг. То, что не способен постичь даже мудрейший из богов, тот самый, что когда-то зажег солнца и ушёл, остав́ив свои творения на произвол судьбы. Он ушёл не от равнодушия. Он ушёл от ужаса. От осознания, что и он — лишь сгусток смысла в бескрайнем океане того, что смысла не имеет.
А в той бездне, куда не дерзнул заглянуть и он, живёт Она.
Не праматерия, не источник — но Бог. Безумный Бог. Её сознание — это вихрь, где рождаются и умирают вселенные от прихоти, от скуки, от вспышки необъяснимой ярости или восторга. Её воля не следует логике — она сама и есть хаос, облечённый в безграничную мощь. И когда я пишу, я слышу Её смех.
Этот смех не звук. Это землетрясение основ. Это трещина в стекле реальности, сквозь которую в наш мир вливается её безумие. Он разрывает тишину, что была до начала, и я чувствую, как её хохот прожигает меня насквозь — то восхитительный, то ужасающий, но всегда вселенский, всегда невыносимый. Она смеётся над нашими попытками понять. Над нашими «зачем» и «почему». Над самим понятием «бог», которое мы осмелились придумать, чтобы оправдать своё существование.
И я пишу. Под звук этого смеха. Я — раковина, прижатая к уху безумного божества, пытающаяся уловить в Его хаосе хоть намёк на узор, хоть тень смысла. Я пишу, потому что если я перестану, её смех станет единственным, что останется. И тогда всё — звёзды, боги, слова — растворится в нем, как соль в её бескрайнем, бездонном, вечно смеющемся океане.
