Заходил
Я — профессиональный писатель на стыке контркультуры, гносеологического нигилизма и тревожного минимализма.
Моя проза не просит сочувствия, не ищет понимания, не предлагает выхода.
Это не литература — это отголоски внутреннего распада, зафиксированные в форме, ещё напоминающей текст. Мои произведения не о жизни и не о смерти — они о той точке между ними, где человек перестаёт быть субъектом, но продолжает страдать.
Я не пишу о героях.
Я пишу о тех, кого забыли. О тех, кто говорит приглушённым голосом изнутри: из запертого тела, из клеток, из стеклянных перегородок, из психиатрических отсеков.
Мои персонажи — не личности, а остатки: фрагменты вытесненной боли, непрожитой ярости, искавшей любви. Это сущности, застрявшие в себе, страдающие не потому, что мир жесток — а потому, что внутри них ничего больше не осталось.
Здесь нет морали.
Нет дидактики, нет хэппи-эндов, нет светлых интонаций.
Мои жанры — это антипсихология, автопатография, философский хоррор, исповедальная проза без утешения.
Все тексты — дискретные, но соединены одной истиной: быть — значит распадаться.
Мой язык — это пульсация между минимализмом и внутренним криком, между эстетикой и грязью, между мыслью и телесным надрывом.
Я работаю с тем, от чего принято отводить глаза: расщепление личности, аффективная слепота, тело как клеймо, вера как вирус.
Моя проза — это вскрытие, проведённое без анестезии. Не ради истины. Не ради очищения. А просто потому, что иначе невозможно.
Мои абзацы — это запакованные судороги, тревожные записи изнутри агонизирующего сознания, не предназначенные для публикации — но оставленные, потому что молчание страшнее.
В этих текстах нет света. Нет финалов. Нет искупления.
Есть только правда, которую можно услышать — если рискнёшь читать.
Моя проза тяжела, мрачна, часто безответна, но если ты узнаешь в ней себя — назад дороги не будет. Потому что теперь ты знаешь: страдание тоже говорит, оно говорит через меня. И оно может быть красивым.
Это то, что способны создавать единицы. Настоящая эстетика распада.
