Катя Кириллица

Продолжение истории Кэнди и Принца с Холма Пони.

1946 год. Лето. Французская Ривьера. Я приехал, чтобы подлечить старые раны, полученные в последней войне. Болела нога, и осколок в легком все чаще давал о себе знать тупой болью и хроническим воспалением. Родившись в Швейцарии, я привык думать, что нет целебнее воздуха, чем воздух Швейцарских Альп, но мой лечащий врач был иного мнения. Я не хотел ехать сюда. Слишком много тяжелых воспоминаний связано с этими местами. Память о любви к жене, с которой провели здесь медовый месяц, о лучшем друге, родившемся в окрестностях Марселя, о сыне, проведшем здесь последние месяцы своей жизни. Я не хотел ехать сюда…

1946 год. Осень. Октябрь вступил в права, заливая и без того унылый осенний Чикаго струями серого холодного дождя. У ворот кампуса Северо-Западного Университета стоял мужчина приятной наружности, на вид немного за тридцать. Он был одет вполне по-чикагски: светлый плащ расстегнут, а под ним — дорогой серый костюм-тройка. Довершали элегантный образ шляпа в тон костюму и крепкие модные ботинки, которым явно не страшна была осенняя погода. Его аккуратно причесанные темные волосы чуть завивались от сырости, что придавало ему еще более привлекательный вид. Мужчина стоял под зонтом и кого-то высматривал в толпе выходящих с территории кампуса студентов. Вдруг взгляд его серых глаз остановился на хорошенькой светловолосой девушке в зеленом плаще, застегнутом на все пуговицы. Она бежала под зонтом вместе с одной из своих сокурсниц, намереваясь успеть первой поймать такси.

Знакомясь с группой, Энтони был немного удивлен, заметив среди мужского коллектива свою вчерашнюю незнакомку из библиотеки. Мора О’Лири. Рыжая. Сероглазая. Белокожая. Худышка. И безумно красивая. Девушка была одета в простые джинсы, блузку и кроссовки, как вчера, когда он увидел ее впервые. Но ему вдруг захотелось переодеть ее в простое льняное платье оливкового цвета, заплести волосы в длинные косы, украсить прекрасную умную головку венком из ароматных весенних трав, и пустить босиком по вересковой пустоши. Фея. Прозрачная, как чистый болотный родник. До невозможности прекрасная…

Я сразу понял, что ее будут задирать. Тем более, когда увидел табель из ее прошлой школы, в котором практически по всем предметам, кроме алгебры и физкультуры, были пятерки. Невзрачная замкнутая отличница. Что может быть хуже для девочки в пятнадцать лет? Природная склонность жалеть слабых заставила меня испытать чувство сострадания к этому заморышу.

Женя сжалась в его руках так, что показалась ему совсем маленькой и беззащитной. От этого защемило сердце. Это совсем не плохо — испытывать жалость к собственной любимой женщине. Это трогает душу, будит желание защитить, во что бы то ни стало, и совсем не означает, что нет любви, а, напротив, — напоминает, что ты должен быть сильнее, потому что она в этом нуждается. Нежная… Хрупкая… Женька.

Тая не смогла стерпеть этого. Она вырвалась из его рук и стремительно выбежала из мастерской. Лицо горело огнем, сердце колотилось, норовя вот-вот вырваться из груди, а со всех сторон наползало такое прилипчивое, сладко-медовое, всепоглощающее и неистовое… СЧАСТЬЕ.

— Что я? Я не ангел. Я это знаю. Но я люблю тебя… Или я теперь для тебя чужой человек?
— Нет… Ты — мой Даня. Мое недоразумение. Мой нервный, вспыльчивый, неуравновешенный псих.
— Вот спасибо! Какая еще женщина тебе так в любви признается!
— Дань, давай подождем. Я должна подумать…
— Глупая… Так всю жизнь будешь думать, пока я не состарюсь и не стану импотентом и маразматиком.
— Дурак!
— Мне сорок два года, Жень…

Год как война началась. В нашем городе пока относительно тихо. Работа тут в основном связана с помощью армии - продовольствие, медицина. Несколько девушек из госпиталя не вернулись в срок. И никто не знает, вернутся ли. Меня в армию не призвали, да и сама я не особо высовывалась. Страшно, как всем. Я там и без ранения загнулась бы со страху.

Возвращение в места нашей юности - всегда испытание. Испытание для души, памяти и сердца.