Виктор Кратц

– Но я не знаю, кто был моим противником, – честно продолжил я. – Нам никогда не называли имён. Но его стиль… Стиль подобный ветру… и всё-таки, не знаю, кто им был. Но поражение оказалось настолько позорным, что от меня отреклись, как от наследника семьи. Горечь внутри усилилась настолько, что казалось, она вот-вот прорвется чёрной субстанцией через шрамы. Однако я продолжил, стараясь выдавить улыбку: – Но, хах, если бы этого всего не произошло, я может и не переехал сюда, – и провёл...

– Ник? – глаза её, голубые как водная гладь льдистых морей, дрожали и блестели то ли от отражающегося в них света тусклых свечей, то ли от подступающих слёз. А ведь я помню, как когда-то давно, в глубоком детстве, открыл глаза и встретил в них тебя, Матильда из семьи де’Рэм, моя драгоценная подруга. Ты всегда была прекраснее даже самых ярких звёзд и всегда сияла ярче солнца. Но почему сейчас ты так мрачна? Почему тень печали так искажает твой лик? Почему же нежные руки твои, покрытые...

Не прошло и минуты, как во двор школы въехал чёрный автомобиль неизвестной мне марки, но явно премиум сегмента. Тем временем все будто встали по стойке смирно. Было понятно, приехал кто-то очень важный. Из машины, сначала со стороны переднего пассажирского, вышел высокий мужчина в чёрном тренче в пол. Криминального вида лицо, обрамлённое чёрными патлами до плеч, прищурилось, оглядев толпу, кажется, не то тёмно янтарными, не то совсем красными глазами. Пройдя к двери заднего за водителем...

– О, мальчик с кладбища! – в странной, как будто хищной, улыбке скривились бледные губы. Девушка, поправив рыжую, почти алую чёлку, наклонила голову набок. – Привет! – Ой, Юми, здравствуй, – робко заблеял Кенджи. Не знаю, может мне показалось, но глаза у девушки будто светились. И, кажется, этот запах… – Эд! – сжал мои плечи знакомый. – Она, кажется, меня убьёт! – Ну что ты испугался, малыш? – эта девушка подошла ближе и положила подбородок мне на плечо. В нос ударил крепкий аромат спелой...

Мандраж отступил, когда в руках оказался клинок. Длинный, с широким лезвием, но отчего-то лёгкий и гибкий – он не боевой, спортивный, лишённый всех преимуществ оригинала. Это не мой меч, не часть меня, но он ключ, которым я должен открыть для себя дорогу в будущее. На время, всего на каких-то несколько мгновений он должен стать продолжением меня. Покручивая двуручник в руках, я всё больше убеждался в том, что он всего лишь костыль для уравнения наших с противником сил. Мы знали друг друга не...

Кто бы мог подумать, что всё обернётся именно так? Неужели мне всё-таки суждено умереть собачьей смертью где-то в переулке? Один, со вспоротым брюхом, лишённый наверно всякой крови – кажется, сейчас я упаду, запрокину голову набок, попытаюсь дрожащими руками высунуть сигарету, которая тут же намокнет. Кажется, я тщетно попытаюсь зажечь её, но осознав, что всё напрасно, улыбнусь и закрою глаза. А после настанет рассвет, который не оставит от меня даже пепла. Однако я почему-то иду. Волосы...

Странно, почему глаза всё ещё не адаптировались к темноте? Не нравится мне всё это. – Эрик, не нашёл выход отсюда? – где-то во мраке шептал Бертольд. – Да чёрт глаз сломает, – шипел Эрик, – и вообще, мы когда на шёпот перейти успели? – Аки, есть успехи? – Нет, – вздохнул я, стоя по-прежнему у стены. Такое чувство, будто чего-то не хватает, словно у меня отобрали что-то важное… Сделал шаг вперёд, осознав бессмысленность своих размышлений. Главное понять, где мы, но в этой темноте...

Вот бывает такое, сидишь день, два, три... ну вот хоть ты тресни, хоть порвись, но ни идей, ни желания работать над книгами нет. А если и пытаешься что-то эдакое написать, то выходит духота и вообще редкостная дрянь, от стыда за которую ещё неделю умываться приходиться. А иногда как штырнет, как словится лютый приход вдохновения, так всё, либо работать, либо вскрываться... Но если сам не вскроешься, так заставишь вскрыться какого-нибудь важного персонажа. Либо, как я очень люблю теперь...