Насильно усадили меня за старинный стол из морёного дуба, щиколотку мою стальными кандалами приковали к витой ножке и говорят: — Пока не начертаешь мемуар, не выпустим. Хлеба-питья не дадим. Не для себя радеем, для Отечества! Испугался я, стал, было полицию кликать, а потом смирился, даже обрадовался, решил тряхнуть стариной, откинуть полог над воспоминаниями, кои я только что начертал, к чтению коих вы только что приступили.
Насильно усадили меня за старинный стол из морёного дуба, щиколотку мою стальными кандалами приковали к витой ножке и говорят: — Пока не начертаешь мемуар, не выпустим. Хлеба-питья не дадим. Не для себя радеем, для Отечества! Испугался я, стал, было полицию кликать, а потом смирился, даже обрадовался, решил тряхнуть стариной, откинуть полог над воспоминаниями, кои я только что начертал, к чтению коих вы только что приступили.