Нужна ли здесь дополнительная образность?

Дорогие друзья! 

У меня опять дилемма. Все знают, что я могу немного в образный язык. Немного... Могу... 

Но в работе с романом, с действием, я все время перехожу на перечисление, и, поскольку образный ряд тут не уместен, текст становится описиально-отстраненным. Возможно, так и надо? А возможно, у меня однобокое представление об образом языке. Поэтому пришла вас спросить, как с этим у вас? И как быть вот с этим:

... 

Ур-Вару повезло, что змея укусила в ногу. И хотя обе ноги отнялись сразу, он почти все время находился в сознании и сердце билось. Его приволокли на базу, дотащили до кровати и Мег-Дал, не перестающий поливать проклятиями всех и вся, приступил к лечению. Держал крепко когтями за горло, погружался в сознание, принуждая черную кровь выжигать яд магией. Ур-Вара вначале знобило, жгло горло и скручивало внутренности, потом его вырвало желчью прямо на пол комнатенки, отчего стало легче и он смог отключиться.
Сквозь забытье он слышал шум, крики и топот копыт, а потом наступила тишина и Ур-Вар ушёл в сон.
Очнулся в ночи, от того, что их убежище обыскивали гвардейцы. Внизу хлопали дверями, кричали и искали людей.
Пусть ищут, долго им искать, трупы за дальним овином. Над ним - морок.
Это была первая мысль.
Вторая - где свои? Почему не слышно лязга мечей? Почему гвардейцы хозяйничают в их схроне?
И тут же третья мысль достала его и привела в ярость. Его бросили! Бросили тут на смерть! Ублюдки!

В окно светила полная, ослепительно яркая луна. Ур-Вар приподнялся на локтях, откинул шкуру на пол. Ноги - крепкие, здоровенные ножищи в грязных штанах лежали перед ним на пледе словно сами по себе. Он не мог ими пошевелить, он их не чуял вовсе.

На лестнице послышались шаги. Ур-Вар выругался про себя тем самым словом, от которого в этом сопливом местечке все падали в обморок. Стащил куртку, рубаху и штаны с портянками, запихал одежду под соломенный матрац. Рядом уже хлопали соседние двери. Он протянул руку, но до окна не дотянулся, тогда он оперся на кулачищи, резким жимом скинул себя с кровати вниз, шлепнулся задом об пол. Ощутил в копчике боль - значит зад еще жив. Уже что-то.
Как смог, на руках дополз до окна, отыскал щеколду, сцарапал ее кривыми ногтями с медного шпингалета, распахнул стекла наружу. Только бы вышло. Только бы ноги не отторгли обращение. Повезло.

Когда гвардейцы, обыскивающие пустой Молочный Хутор, вошли в угловую комнату второго этажа, они увидели каморку, залитую лунным светом, а на полу - большущую птицу, черную, тонкошеюю, кривоклювую, с мерзким всклокоченным оперением. В ту секунду, когда вооружённые до зубов стражники от неожиданности наложили в штаны, птица расправила широкие, облезлые крылья, криво оттолкнулась от пола, неуклюжий взмах и она взлетела, боком втиснулась в открытое окно и, оставив на оконной раме ободранные перья, упала куда-то вниз, а потом, тяжело и неловко поднялась над лесом, быстро растворяясь во тьме.


Морок над овином рассеялся только на следующую ночь. Угрюмые феи постарались. Они первыми нашли сваленных друг на друга и присыпанных соломой убитых хуторян. Пятнадцать душ. Отдельно от всех лежал, закатив к небу глаза, рыжий мальчишка в окровавленном поварском переднике.

Угрюмые феи совершили свои обряды слез и песен, а после наворожили живым людям манящую тропинку.

Первый отряд гвардейцев вернулся к Тигилю ни с чем. Но после впечатляющей истории с серными ведьмами, отправив друзей в путь, начальник Белой Гильдии снова собрал гвардейцев и уже по дневному свету да по выпавшему снегу отправился на Молочный Хутор. Пошерстить повнимательнее и разобраться, наконец, с творящейся ведьмовщиной. 

Тут-то, по резкому запаху погребального меда, они и обнаружили за овином припорошенные снегом трупы.
Заново обыскали хутор, перевернули все вверх дном и нашли в дальней комнатушке под матрасом бандитскую одежду. Тигиль Талески вызвал к себе всех, кто был здесь в ту ночь и вытряс из гвардейцев историю о сбежавшей птице. Все сошлось. Осталось предупредить Эмиля.