Шел еврей в синагогу…

Заходит суббота, евреям  надо  в синагогу. Но пока – небольшая площадь сразу за Пальмовой аллеей, евреи бранятся на этой площади. Одни из  них  -ортодоксы  -  превозносят учение Адасии, раввина из Белза, знаменитый  Белзский раввин,  удравший  в Вену.  На ортодоксов наступают хасиды умеренного толка, ученики гуссятинского раввина Иуды. Евреи  спорят о  Каббале  и поминают в своих спорах имя Ильи, виленского гаона, гонителя хасидов... Хасиды поносят  самое  имя Ильи,  виленского первосвященника, громко кричит кондьеш, шамес, бородатый и говорливый еврей.

Заходит суббота. Еврей идет в синагогу, отрешаясь от мирского. Но мирское не отрешается от еврея. 

- Дай три шекеля, - просит прохожая. 

У нее испитое, мятое лицо, неряшливое платье, влажное там, где свисают усталые груди, растоптанные башмаки. От нее пахнет лежалыми вещами.

- Дай три шекеля, мне на автобус надо.

«Какой автобус в шабат?» - думает еврей, стараясь обойти женщину.

Он уже встречал ее на центральном вокзале, она держала в правой руке бутылку пива, а в левой – бумажный стаканчик, просила деньги. Бомжами Афулу не удивишь, обитают они тут, благо – есть бесплатная столовая и недостроенные здания для ночлега. Бомжиха же – явление редкое, причудливое. Он тогда заговорил с ней, и услышал сумбурную смесь вымысла и правды. О том, что ее счет в банке арестовали, что она не может устроиться на работу, что ей не на что снять жилье, что ей перестали платить пособие по инвалидности, хотя она еврейка по мужу (!), который удрал от нее в Канаду.

- Дай три шекеля на автобус, - кричит женщина ему в спину.

Еврей быстро поворачивает на следующую улицу. Если арестовали счет, значит есть, что арестовывать. Если перестали платить пособие, значит нет инвалидности. И что значит – еврейка по мужу… Тьфу! В синагогу надо зайти, отрешась от мирского.

- Шабат шолом! – говорят ему.

- Шабат шолом! – отвечает он.

Адвокат, человек уважаемый, с ним следует здороваться. Адвокат приехал из Сирии, он не ходит в синагогу, ему хочется поговорить, он идет рядом и рассказывает о том, как вручал повестку в суд.

Это было бы смешно, если б не было грустно. И вообще, сюжет почти детективный. Добропорядочный адвокат, как сыщик, подкрадывается к дому и стучит. Тишина. Но хозяин там, внутри. Адвокат в этом уверен.

Он стучит вторично, громче. И прижимается ухом к двери. Легкий шорох выдает присутствие разыскиваемого. Но дверь не открывают.

Тогда адвокат отходит, громко топая, спускается по лестнице и в подъезде, выждав минут пять, звонит по мобильному. Абонент поднимает трубку и адвокат раздраженно говорит:

- Вам извещение с почты о посылке, надо расписаться. Я подниматься не намерен, нога болит, вы не могли бы спуститься на улицу.

Абонент некоторое время колеблется, и адвокат подсекает наживку:

- У меня рабочий день кончается, я скажу, что получатель выбыл.

Разыскиваемый хочет посылку. Он просит подождать и бегом спускается на улицу. Адвокат протягивает сложенный лист и ручку:

- Вы – Рабинович.?

- Да.

- Распишитесь тут.

Рабинович расписывается.

- Теперь позвольте вам вручить… - адвокат не сдерживает улыбку – извещение, за которое вы только что расписались. Вы вызываетесь в суд на слушание дела о разводе!

- Не хочет, мерзавец, алименты платить, - говорит адвокат, - вот и прячется. А у жены трое детей от него, она уже год с ним не живет.

- Да, да, - кивает головой еврей, думая о том, что он уже опаздывает.  Что кантор уже затягивает: «Борух ато адонай…», - лица людей светлеют, а он все идет по городу и ему встречаются люди, загруженные проблемами. 

И он прощается с адвокатом, и движется быстрее, и смотрит под ноги, стараясь не встречаться глазами с прохожими, не узнавать знакомых. Но он идет через сквер, избежать встреч трудно. 

Сквер маленький, все друг друга знают, все одеты празднично, гуляют, сидят на лавочках, украдкой курят, хотят общаться. Девушка с малоподвижным лицом олигофрена, проходя,  задевает сумку какого-то мужчины, тот вскакивает, орет, хватает ее за плечо.

- Прекрати, - останавливается наш еврей, - как тебе не стыдно!

Неизвестно, становится ли крикуну стыдно, но он оставляет убогую в покое, уходит. Еврей продолжает свой путь. Город струится ему навстречу, живет не только отмеренной шабатом жизнью, но и собственной, нестандартной. Женщина в своеобразном одеянии эфиопов везет на тележке гигантского плюшевого медведя с оторванными лапами. Наверное – к мусорнику. Или - из мусорника. Ей нет никакого дела до еврея, идущего в синагогу.

Пожилая чета выгуливает крошечную собачку. На мужчине парусиновые туфли, которые носили в послевоенные годы еще в СССР, на даме – тоненький гарусный платок, признак хохлацкой демографии. Владелец коммерческого фургона, изрисованного товарными лейблами, громко припарковывается в узком проезде. Попробовал бы он так шуметь в Иерусалиме! 

Толстый дед идет с внуком и громко втолковывает ему: «Того, кого люблю… Кого же любит Израиль? – спрашивает Раше. Израиль любит Тору. Тору любит Израиль.» Еврей идет мимо, отрешаясь от мирского.

Синагога. Красота  алтаря, сделанного  каким-то ремесленником, великолепие зеленоватых люстр, изъеденные столики - видение старины. Слышен торжественный голос кантора: «Мизмойр лдовид!»

Заходит суббота…

Фотоколлаж автора