Цианистое турне

Два абсолютно белых глаза 

я приоткрыл на потолок.

Они, как пара унитазов,

И между век, как между ног.

Не важно, что со мною было.

Что видел я, а что – отнюдь.

Меня предательски тошнило 

Одно желание вздохнуть.

Кровать, как женская прокладка,

Питала от затылка пот,

И отдавало кисло-сладко

В том месте, где я помнил рот.

Какое-то затишье в ухе

Копилки грохало в рояль…

Что это? Нервы? Или Духи?

Или уже рассудок – враль?

Вот языком похожим очень 

На кислотой размытый труп 

Совсем немного поворочал 

В обильной пене клочья губ,

И на седьмом затёрпшем нёбе,

Песком стеклянных звёзд бреня,

Почувствовал как ноги обе

Ушли, не взяв с собой меня.

Миндалины горчат миндалем…

Я огорчён? Пожалуй, нет.

Хотя в пожравшем ночь оскале

Желтеет старый лунный свет…

Я неподвижность ощущаю 

Сердечной мышцы и луны…

А руки словно ищут края…

А руки больше не нужны.

Чего сверлить ногтями склизкий

Мрак грани между сном и мной,

Когда уже концовка диска 

Хрипит и стонет под иглой?!

И ледяной захлопал ветер

Дверями в мозге нежилом,

А я в чуланчике, мне светит 

Зелёный мох, не льстя теплом.

Сквозь щели полные тумана

Слышноؘ скрипение шагов.

Там кто-то закрывает краны, 

В углы пускает пауков…

А я лежу и разумею,

Что это видимо и есть 

Хозяин дома, с толстой шеей,

Который скоро даст мне днесь!

Присутствие он в эхо прячет,

пространство из него кроя…

Я слышал – кто-то жарко плачет! 

И понял – это просто Я.

Ребёнок черезмерно тихий, 

Ведущий монодиалог.

Такое могут только психи

И дети, и, пожалуй, Бог.

Лунатик со второго шага, 

Что в полночь домики лепил,

Стоит на краешке оврага 

И видит сон о паре крыл,

О перьях налитых закатом,

О дымчатой земле вдали,

Что с алым солнечным гранатом 

Летит в космической пыли 

И растворяется в чернилах 

До голубого огонька...

Я помню яркое светило

И агрессивных зорь века.

Я оставляю рой частичек,

Чтобы тропу назад найти,

А беспредельность кличет, кличет

Отсутствием конца пути.

Я у бесплотных рук на ранах

И я наверно не один 

Такой, разлитый по стаканам,

Коктейль «Переворот глубин».

И это сон! Я это помню!

Я это чувствовал всегда 

В своей души каменоломне,

Где вдруг закончилась руда.

Кровь металлическая в жилах

Иссякла, обнажив базальт,

И это быстро прекратило 

горняцких кирок звонкий альт.

Тупые, рыхлые удары 

Перезвучали в голове,

И появились санитары, 

И тело предали игре.

Игра простая – поиск жизни.

Или азартная игра?

Ан сердце станет чуть капризней -

В нём вспыхнет  синяя искра́,

И вдруг окажется планетой,

Где за меня стоит свеча,

И я, несясь на море света,

Вдохну неона из луча.

Истлею страстно и мгновенно, 

Проникну в прорезь пустоты,

И пыльные потоки в венах

Сметут весь пепел и цветы…

Но приближался я к равнине

И рвал ромашки в лунный дым,

Сжав стебли в сочной середине,

Бежал к воротам золотым.

И в лёгких чувствовалась мята,

И тихо заменяла кровь…

Утрата горечи утраты! 

Экстаз! Слияние! Любовь!

Как вдруг недружелюбный голос

Раздался среди головы:

- Стой! Погляди, ячменный колос,

На серп тупой! Тупой – увы!

Смотри, зерно, в горнило печи

И радуйся, что нет огня!

За долгий взгляд короткой встречи

Ну – это, право, не пеня!

Послушай эту глушь, локатор,

На всех частотах – ноль частиц.

Сегодня ты получишь плату

Людьми без душ, людьми без лиц!..

Я отвечаю без раздумий:

- Да под ногтями кровь и пот!

Я нёс Его в объятья мумий,

В глубокий, тёмный, смрадный грот.

Там безысходность режет вены,

А мёртвый – пожелает смерть!

Там нет весны, там только стены!

Там быть… Там быть нельзя уметь!

- Но что же стало с этим трупом?

- Он встал и вышел, чуть дрожа.

- Кто это видел? 

- Дворник глупый

И два запущенных бомжа…

- Кто запустил бомжей? А ну ка!

Из кадра их убрать скорей!

Эй вы! Вы. Дворник с этой штукой!

Давайте, выметайтесь ей!

- Четвёртый дубль: Глаза слипались.

Вы влипли взглядом в мой лорнет!

Вы в мой платочек отсморкались.

Вы – это Я. Я – это бред.

- Как мне простить того, кто чище

Всегда прощенья самого? 

Как отыскать того, кто ищет 

Порою ищущих его?

- Зачем ты рассказал всё это? –

Сердился голос из глубин, –

Ведь нет трамвая у билета,

Пойми ты, мой и сукин сын!

Нет у тебя и шанса рая.

Твой ад – бежать к нему всегда,

Старея, корчась, умирая, 

и только это без труда.

За душу чёрную, как ниггер

В пейзаже антарктичных дней,

За недописанные книги,

За недопонятых людей!....

Он бормотал часов сердечком,

Листал дневник за двадцать лет,

Листал и жёг страницы в печке

И отрывался на омлет.

Плескала лампа керосином

В глаза обоих цвета беж.

Он даже волосы откинул 

Со лба за нимб себе на плешь.

Я помню – там резвились блохи. 

И он любил их до одной.

О, насекомые эпохи, 

Он приютил вас головой!

Железный стул был подо мною,

и на запястьях – кандалы.

Я чувствовал себя героем

В комедии про горсть золы.

Я был избит. Меня пытали. 

А мой спаситель и палач,

С улыбкой неплохого враля,

Сказал, что время – лучший врач.

Что у меня оно осталось 

В духовном банке на счету.

Как годовой процент на жалость 

Я вместе с ним во тьму расту

Грибом сырым и ядовитым…

Яд не смертельный – протошнит  

Того, кто сделается сытым,

Вкусив пыльцы моих молитв…

Он приподнялся вдруг и ловко

Себя ударил по губам.

На них устроили циновку 

Десятка два навозных дам.

И стало страшно рвать беднягу

Бумагой, тушью и пером!..

В застенке на четыре шага 

Запахло городским углом.

А я глядел, как в чёрной луже 

Идут кораблики на дно…

Холодный ветер обнаружил.

Холодный член висел у ног.

Вокруг же хлопали в ладоши,

Кричали : «Браво! Браво! Бис!»

Весь мир хотелось укокошить

Одним пожарищем кулис!

Я осмотрел источник хлопа

Внимательнее как-то так,

И понял – это дверь синкопу

Ритмит в потресканный косяк.

И проклял сразу эту гниду,

Что мне за банку первака

Толкнула склянку цианида,

Который выдохся. Пока.