День Восьмой

Пока во всю идет демонизация авторов "Туманов" - а о чем-то похожем я знал еще на фантпрорыве, поэтому удивился, что мы вообще вошли в тридцадку, - продолжаем отчет.

Тизер из второй главы:

В общем-то, это память не о других, это память о себе. Эти вещи - старые декорации, в которых память норовит ещё раз сыграть уже отыгранную когда-то роль. Жалкое, по большому счёту, занятие, но Альберт тоже хранил старые вещи. Овеществлённое время, материальные доказательства того, что он существовал, что его жизнь не начиналась заново всякий раз после того, когда уходили люди, бывшие частью спектакля, а продолжалась.

Обычно, когда утихает боль, с ней вместе уходят и воспоминия. Во всяком случае, сбережённые письма редко извлекают на свет. Их хранят по инерции, из страха выронить кусочек мозаики из своего жизненного панно.У Альберта к этому было очень двойственное отношение. Он понимал  нелепость своей привычки, понимал, что эти предметы - всего лишь толчок для ассоциаций, что память, глубинная память, не нуждается в таких костылях. Но, наверное, на него оказала влияние давнишняя детская привычка шастать по музеям, особенно историческим. Его в музеи тянула не любознательность, а полумрак, прохлада и возможность побыть одному. Там, перед витринами с кремневыми наконечниками стрел и обломков копий, остатками кольчуг и дуэльными пистолетам, перед картинами и дагерротипами, сохранивших случайные осколки чужих, давно растворившихся в волнах времени жизней, эта привычка и родилась.

Кто тут еще хранит старые вещи? )