Нанохулиганство

Я умудрилась глитчнуть на условиях Случайного рассказа и вместо антиутопии написала апок. Списываю на фрейдистские желания собирать пулеметы вместо детских колясочек. Ну и ладно, зато аннотацию писать не нужно.

Условия: антиутопия апокалипсис, Поводырь, Мышеловка. 

Нагруженный двумя одичавшими голубями, я пробирался обратно к интернату сквозь густые заросли, когда услышал басовитый рев. Я узнал Пашкин баритон, и прибавил ходу. Наградил же бог ребенка голосом.

Приближаясь к прогалине, где виднелось белесое пятно Пашкиной фуфайки, я обещал себе не ругаться, но, увидев восьмилетку лежащим ничком на земле с ногой, застрявшей в валежнике, начал выговаривать с прямо-таки родительскими интонациями, которые у себя просто ненавидел. 

— Я вам сколько раз говорил? А? Я говорил не высовываться? Ну ты что, тупой? 

— Вооодя… ну простиии…

— Фигодя. — пробурчал я, разглядывая ветку, впившуюся в худенькую голень. — Будешь всю жизнь хромать, будет тебе Водя. 

В ответ на это Паша басисто завыл. 

Разжимая ветки и пытаясь не слушать стенающего ребенка, я думал о том, что стоит зажить ноге, и мальчик все забудет, детская память легко отпускает неприятное. Сколько ни объясняй, сколько ни грози, Мышки будут по-прежнему рваться исследовать запретную и оттого такую манящую Мышеловку. На меня накатила специфическая безнадежность, с такой сталкивается любой человек, пытающийся объяснить ребенку рациональные идеи и стратегический подход. 

Это ощущение педагогического бессилия за почти два года работы в интернате, год ДО и восемь месяцев ПОСЛЕ, стало привычным. Предмет у меня был безобидный, такой, где ни оценки, ни дисциплина большой роли не играли — я преподавал ИЗО, в реалиях интерната керамику. Но даже с керамикой дети умудрялись доводить меня до белого каления и ощущения тотальной беспомощности. Вот как сейчас. 

Освободив Пашу, я грубо тряханул его и поставил его перед собой. Он не видел моего лица, и мне хотелось, чтобы он понял: я очень, очень зол. Поцарапанную ветками ногу Паша поджал и держал на весу и оттого был похож не на мышь, а на аистенка. 

Я открыл было рот, и тут же сдался. Слова не помогут, а ломать ребенку личность, чтобы добиться послушания, было как-то низко. 

Кое-как усыпив наревевшегося Пашку, я сошел вниз в кухню и сел на стул, наблюдая, как дети готовят ужин. Они двигались иначе, чем зрячие, но слепота не мешала им заниматься хозяйственными делами. Некоторые вещи на кухне обустроил я, расчистив пространство и налепив на разномерную утварь текстурные индикаторы. В остальном они ориентировались по ней сами. Я помог ошпарить голубей и ушел к себе. 

Утром я собрал всех Мышей в спортзале, для акустики. По тому, как дети слушали меня, можно было сказать, кто из них родился без зрения, а кто потерял его, уже умея видеть: рожденные зрячими повернули головы ко мне, в сторону источника звука, а остальные «смотрели» куда-то неопределенно перед собой. 

— Вы кто? 

— Слепые Мышки! — вразнобой отозвались дети. 

— А я кто?

— Ты наш Поводырь!

— Куда нельзя ходить одним?

— В Мышеловку! — веско сказала одна из детей постарше. Старшеклассники, мое спасение.

— Ой, а где это? — наивно спросил я. Раздались смешки.

— Снаружи!

Английскую сказку про слепых мышат я рассказал детям практически сразу после тех выходных, когда персонал разъехался по домам в город. Няня Шура, которая должна была дежурить вместо со мной, неделю лежала дома со зверским гриппом, и я остался один на все выходные. Помнится, еще злился, что не смогу сходить в магазин за кремом для бритья. Ну что сказать, привычку бриться я забросил. 

Когда утром понедельника никто из учителей не вернулся на работу, я был зол. К концу дня место злости заняла паника — никто так и не приехал, а я уже обнаружил обесточенные розетки и неработающий телефон. Мой поход до трассы в паре километров от интерната показал полное отсутствие машин и света от горящих фонарей, только густой туман полз из леса и закрывал собой серый бетон. Туман оказался безвредным, но это не помогало — вся область обезлюдела. А может, обезлюдел весь мир. У меня не было способа проверить. 

Наскоро оценив обстановку и собрав детей вокруг себя, я вкратце обрисовал им ситуацию и спел простую, но поучительную песенку: 

Три слепых мышки, три слепых мышки,

Смотри, как бегут, смотри, как бегут.

Бегут за страшным охотником,

Он отрежет им хвостики острым ножом.

Жену фермера я тогда заменил на охотника, посчитав, что это более понятный образ. Наружу назвал Мышеловкой. И строго-настрого запретил выходить без меня. 

Я оглядел собравшуюся горстку детей. Ну что ж, не можешь победить — возглавь. 

— Мышки! Я решил, что нам пора становиться ежиками. 

Дети озадаченно молчали, видимо, не знали этот анекдот. Ну и ладно. 

— Мы будем ходить в лес. 

Ух, визгу-то, визгу. 

— Ти-хо! — крикнул я, жалея, что у меня не Пашкин бас. — В лес будем ходить осторожно. Не будете слушаться, в лес никто не пойдет. Понятно?

Кивки в ответ. Лица, посветлевшие в предвкушении приключений. И тут я понял, что нечаянно изобрел новый пряник, гораздо лучший, чем те, что у меня были в распоряжении до этого. 

Я распустил возбужденно переговаривающихся детей и пошел осмотреть корпус снаружи. Нужно будет построить тренировочные тропы и оградить их чем-нибудь. Мне предстояло много работы.