Напиши мне "Первая глава"

Интересно, как Вам понравится?

Клац – клац 

− Если бы я вспоминал всё, что со мной было во время той самой прогулки с отцом, то рассказал бы, что…

Равнодушие.

− Мама в детстве требовала от меня, чтобы я никогда не врал, поэтому я всегда говорил правду.

Равнодушие.

− Ад – это другие, так ведь?

Насмешка.

− Если я что-то не могу сделать, то специально делаю это наперекор.

Презрение.

− Моя учительница часто журила меня, мол, почему я балуюсь, и я отвечал, но не ей, а себе, и поскольку это людей всегда устраивало, она успокаивалась. Ещё никто не переставал думать о табурете, говоря о камнях в почках, так ведь?

Цок-цок. Стук каблуков. Она ушла быстро и метафорически.

Клац-клац.

− Все давно знают все прописные истины. Мы их слышали, но не усваивали, не воспринимали осмысленно, просто поклонялись. Однажды кто-то заразился, чтобы заразить тех, кто не в силах выздороветь. Хи-хи-хи-хи-хи. Любая кампания – плохая кампания, не так ли? Хи-хи-хи-хи-хи.

Она ушла через шестнадцать секунд. Шестнадцать секунд мановения юбкой и сотрясания пола каблуками отделяет нас серой рябью. У меня было время, чтобы подумать о её красоте. Я мог бы повеселиться, если бы не прогнал её.

Клац-клац.

− В детстве у меня была собака по кличке Кукла. В мороз она сожрала своих щенков и моя семья думала, что она бешеная. Когда она меня укусила, меня возили прививать.

− У тебя всё нормально? – округлились её, кажущиеся смелыми, дерзкие глаза.

− Я представляю, как бы ты романтично выглядела без тормозов. Полная жизни, энергии…

Цок-цок.

Клац-клац.

Одиннадцать секунд на размышления, девять – на уход. Одиннадцать на девять: неплохое давление для двадцатиметрового гиганта. 

Пальцы побежали по клавишам.

− Встречалась когда-нибудь лицом к лицу со скальпом?

− Это была самая тупая шутка в моей жизни.

− Посмотрим, что ты скажешь, когда я вытащу из-под стола голову твоего папаши, − и начал рыскать там руками. Она улыбнулась, но, опомнившись, обиделась. Пока она уходила, я успел отпить из банки энергетик.

Клац-клац.

− Звёзды … − начал было я, но, передумав, с силой захлопнул ноутбук и отключил питание. 

           Я допил свой энергетик, отправился на кухню, и выкинул пустую банку в мусорное ведро. Та нисколько не помялась. Вот и я не помнусь, подумал я и упал на диван.
          Через три четверти часа я подошёл к окну, раздвигая занавески. Погода не располагала к прогулкам. Отлично, не люблю людей.

          Расхаживая по тротуарам, я закрывал голову капюшоном. Шагал быстро, и всякий раз менял направление, чтобы не ходить по одной и той же дороге. Десятки, если не сотни тысяч раз я переставлял ноги в каждом направлении. Когда я работал курьером, вычерчивал самыми разнообразными узорами дорожки невидимых следов, но со временем то, что знал наизусть, забываешь напрочь.  И Большой Город уже слишком маленький для меня одного. Как миллионы здесь уживаются?

          Хотя здесь всё было: загаженные по обочинам улицы, заметённый мусор в щели между домами, занимательного содержания публичные дома, куда, сбегая с уроков, заглядывали подростки, оставляя скопленные деньги с обедов на стенках кабинок, а уж гнилых и подгнивающих людей можно было встретить на каждом шагу.
          И всё же мне что-то не нравилось. Возможно, чувство дискомфорта вызывало несварение желудка, или вечная осень в душе, но факт того, что мне противен Большой Город, был очевиден. Одного взгляда на улицу мне хватало, чтобы кривить лицо.

          Однако я любил гулять. Добравшись до протекающего через Большой Город канала, я выбрал самое сухое, как мне показалось, место на скамье, под посеревшей от витающей в воздухе гари берёзкой, уставившись на противоположный берег.

          Такой вид мне нравился намного больше. Мягко текущая неизвестно куда вода, отражающая серое-серое небо грусти и печали. В тёмных тонах молчали деревья, ждущие, пока с ними вновь не заговорят светлые лучи, а трава, обычно истоптанная, напитывала корни влагой, готовясь к новому нападению смеющихся детей и улыбающихся родителей, любящих устраивать пикники на траве. Для моего уединения отлично подходила атмосфера мокрой скупости на краски. В солнечные же дни, особенно в выходные, набережная привлекала всех остальных: матерей с детьми, влюблённых или встречающихся пар, изысканно – одетых и воспитанно – ведущих себя людей, конечно, если не затрагивать их интересов. Сейчас дождливая погода почти всех отпугивала, позволяя погрузиться в одиночество «широкой комнаты» – пространство, моё личное и домашнее, только сопряжённое с природой.
          Гулять в одиночестве, это совсем не то, что валяться голым на ковре и под золотящие музыкантов славой, а мои русые волосы солнцем блещущих афиш Большого Города музыкой популярного инди-рока, зажмурившись, закинуть руки за голову, но в этом было своё, отделённое от шарма удовольствие. Раньше я этого не понимал. Раньше я радовался всему, как собака, теперь – только тому, что было у хозяйки – матери - природы. 

          С таким восторгом ходил я под деревьями ещё этой весной, с такой детским восхищением разглядывал кажущиеся бесчисленными маленькие изогнутые, перекручивающиеся, раздваивающиеся, расстраивающиеся, порой срастающиеся веточки, почки, распускающиеся бутоны, пчёл, траву, пробивающиеся из-под снега газоны, настолько поражала меня естественность, красота и шедевральность дикого и прежнего, что я больше не мог оставаться преданным миру грёз, держаться грязных привычек и грязных друзей, держащихся грязных привычек. Я остался один, в своей уютной, крохотной, пустой берлоге, и лишился всего, что радовало меня. Даже не знаю, правильно ли я сделал. 

          Я повернул голову, но девушки не было. Не факт, что она вообще была. Я мог разговаривать и просто так, монологи вошли в привычку. Когда у тебя богатое воображение, перестаешь нуждаться в общении: вместо людей у тебя есть более интересные копии. Им-то интересно будет тебя слушать.

          Долго на самой сухой части мокрой скамейки мне сидеть не пришлось – я слишком замёрз, промок и проголодался. Пора было отправляться туда, что я называл Берлогой. Когда даёшь вещам особенные названия, личные имена, они перестают казаться такими серыми. 

Улицы были слишком одинаковыми, чтобы их хоть как-то различать. Все они имели рядовые названия: Первое рядовое название, Второе рядовое название, Третье. Нужно стараться ходить новыми путями, всё-таки разнообразие – смысл жизни природы, а человек ей принадлежит, но почему тогда мы ставим левую ногу на землю точно также как правую?         ПОТОМУ ЧТО У НОГ НЕТ ЛИЧНЫХ ИМЁН С БОЛЬШОЙ БУКВЫ!

Дома попадались всё те же. Модные дети были одеты всё также. Дождь кончился, и на улицу начал высыпать народ. Поднялся шум, галдёж, рёв машин. У меня не было желания терпеть людей ещё сорок минут пешей прогулки, потому я побежал. Вовсе не по-спортивному: голова вниз, сжатые в кулаки руки ходят вдоль тела, нет. Моя голова задралась, открывая рот навстречу этому серому спокойствию в вышине, многие смотрели на меня, как на ненормального, или на преступника, но мне было всё равно. Руки с ногами вылетали вперёд тела, промокшие ступни выжимали промокшие носки в промокшие ботинки, пропитывая носки в следующую секунду вновь, но это меня тоже не волновало. Я хотел задохнуться, растянуть мышцы и забрызгать слюной лёгкие, хотел наказать себя за миллион грехов, всех связанных с ленью. Лицо выражало страх и удовольствие, удовольствие от страха потому, что бежал я оттого, что вызывало во мне страх. Бежал от самого себя.

Нет работы, нет знакомых, нет семьи, нет тех, с кем бы хотелось время провести

Есть немного сбережений, съёмная квартира, мысли. И развлечения в Соцсети.

          Запыхавшись по дороге до Берлоги, я вошёл в подъезд, в лифт, а не стал забегать по лестнице на восьмой этаж. Под конец я себя пожалел. Но в пощаде себя нет силы, я просто проявил слабостью. Зайдя на кухню, я разбил с досады тарелку, и при этом лицо скривилось, будто я съел грейпфрут. Секунду подумав, разбил ещё одну. В шкафу осталась одна. С болью я улыбнулся. Стало легче.

Так я делал нечасто. Седьмая и восьмая тарелки за год. На полу было много осколков, чуть меньше и молоток – от кружки с набора – в раковине. Завтра пойду покупать новый сервиз, чтобы хозяйка не возмущалась. Значит, есть дело на завтра.

          Ужин состоял из жареной картошки, лука и сладкого перца. Готовить я любил, но не умел. С пением, танцами и любой починкой было также. Если бы я не ненавидел беспорядок, сейчас вся квартира была бы завалена раскрученным барахлом: от чайника, до розеток и сушилок для обуви. Но так как я был порядочным, всё поломанное я сразу выкидывал. Потому в Берлоге было так мало вещей. Взяв молоко, я плюхнулся на кресло перед ноутбуком.

          − Привет.