В прошлой жизни автор был китайцем…
Автор: Анна АлмазнаяВ последнее время я опять вернулась к «фоновому» просмотру. Когда работаешь, рисуешь, включаешь себе фильм, и если работа не требует особой концентрации, делаешь две вещи одновременно. И тут я и подсела, опять, на дорамы. Просмотрела две. Или полторы, скорее. Красивые, исторические, с красивыми костюмами, этими забавными поклонами, длинными рукавами, многослойными красочными одеждами, обильно осыпающимися лепестками и т.д. и по списку.
Но я не об этом. Я о том, что мы… слегка испорчены современной жизнью. И современным мышлением. И всеобщей сексуализацией, простите. В результате, в понимании большинства людей слово «пара» начало относиться к паре мужчина-женщина, связанными отношениями в постели. «Истинная пара» в произведениях это сто пудов женщина и мужчина, соединенные какими-то мистическими и магическими узами. «Две половинки одного яблока». В то время, как различных видов отношений на самом деле гораздо больше. Например то, что сейчас почти отмерло… служение.
У каждого аристократа в просмотренным мною дорамах, будь это мужчина или женщина, есть личная служанка или личный слуга. Которые бегают за своими господами с самого детства, служат им верой и правдой, которые даже за них умирают, если надо. Они живут своими исключительно благом того, кому служат. Без подтекстов.
Ну и тут я слегка и посмеялась… а ведь да. В одной из стран, где происходит действие моих романов, у каждого аристократа тоже есть свой личный слуга того же пола. Человек, который служит только ему, слушает только его да и слышит только его. Обидеть этого человека это обидеть господина. Его появление в жизни господина встречается как праздник – ведь такой верный человек это подарок богов аристократу, его верный друг, его тень, которую соединяют с господином магическими узами. А если этого подарка к совершеннолетию аристократу не достанется, значит, боги к нему не милостивы, и его убивают. Даже умереть слуга не может без разрешения господина, а если господин умирает, его слуга всходит на его погребальный костер. Одна из разновидностей «истинной пары». И тоже без подтекстов.
Таки не зря мне говорят временами, что мои романы это убойная смесь востока и запада, а, блин, наверное, меньше аниме в свое время надо было смотреть… все же меньше…
Виноватый найден, можно идти спать...
Первая встреча героев с их "подарками богов".
Он вылетел на улицу и застыл на крыльце, не осмеливаясь сделать и шагу в глухую темноту. Куда он пойдет? Зачем? Глотая слезы, он жарко взмолился. Боги, дайте ему проснуться! Дайте сесть на кровати с криком и тотчас же почувствовать, что его обнимают, успокаивают, вытирают слезы. Дайте вернуться туда, где было хорошо… знакомо. Пожалуйста! И пусть Клык не воет так натужно. И пусть невесть когда успевший подняться ветер не кидает в лицо мокрый снег… Не надо! Не хочу!
— Иди ко мне! — позвали из снега.
— Я…
— Иди ко мне, Лиин.
Лиин бесстрашно шагнул вперед, не заметил лестницы и, слетев по ступенькам, упал лицом в сугроб. Снег оказался жестким, крупинками льда расцарапал щеки. Поняв, что голос всего лишь привиделся, Лиин заплакал. Этот ужас никогда не закончится. И не придет старейшина. И не поговорит с отцом, как с отцом Мики, и ничего не будет хорошо. Даже на время. И назад больше нельзя. Лиин знал, что нельзя.
— Он колдун! — закричала с крыльца мать. — Чуть мужа моего не убил! Лю-ю-ю-юди! Ловите его! Ловите!
Пусть ловят… ему все равно. Если мама говорит, что он чудовище…
— Ты не чудовище, — мягко одернул чужой голос.
Лиин поверил. Сразу, безоговорочно, до дрожи в ногах мечтая, чтобы услышанное миг назад было правдой.
— Ты не чудовище… — пели снежинки знакомым и незнакомым голосом.
— Я никому не нужен.
— Ты мне нужен. Иди ко мне.
— Тебя нет!
— Я есть! Смотри!
Лиин медленно поднял голову, отчаянно боясь, что там, за пеленой снега, никого не будет. Ведь не может же быть… Был.
Как завороженный, он смотрел на темную фигуру в белоснежных сполохах и боялся моргать, боялся, что если хотя бы на миг закроет глаза, незнакомец исчезнет. Последняя надежда, последний человек в этом мире, который не считает чудовищем. Кто-то, кто душу заставлял петь от радости, кто-то, чьего лица Лиин не мог разглядеть под тенью капюшона, а все равно, казалось, знал до последней черточки. А еще знал, что та, прошлая жизнь осталась позади. Да и не важна она, ничего уже не важно. Вот она его жизнь. Стоит перед ним в снегу, протягивает руку, зовет за собой. Мой архан, моя душа, солнце жизни моей… наконец-то я тебя нашел… Нашел ради кого жить.
— Идем! — позвал незнакомый мальчик, протягивая Лиину руку.
— Убью! — орала за спиной мать.
Лиин услышал, как она сбегает по ступенькам. Знал, что она хватает его за плащ, что падает в снег, оттолкнутая чужой силой, стонет от боли. Ему было все равно. Он даже не обернулся, ведь старая жизнь от него отреклась, провожая криками ненависти. Новая сжала теплые пальцы на ладони и потянула за собой, под бушующее пламя снега.
А дальше Арман не помнил — просто в один миг залитый солнцем мир изменился, звуки, запахи стали ярче, резче. А потом все будто укуталось шалью сна. Холодила лапы вода в ручье, оглушающе горько пах багульник, желтыми звездами горела меж золотарника лесная груша.
Арман ошалел от нового мира, он бежал и бежал, сам не зная куда и зачем. Он несся по усыпанному ягодами брусничнику, по влажному мху, по высокой, по самые плечи, осоке. Он забыл кто он и зачем, он наслаждался бегом, отдавшись во власть бушующего золотом леса.
Он был голодным, безжалостным зверем. И он убил. И насладился последним писком зайчонка, хлынувшей в горло, казавшейся столь вкусной кровью. И ему было мало, но желание бежать оказалось сильнее.
А потом был залитый лунным светом лес и седые лучи, путающиеся в покрывающих землю листьях. Ударил в нос острый запах влаги, серебрянной скатертью развернулась гладь лесного озера. Тихо шелестел камыш, стоял по колено в воде человеческий детеныш, тянул тяжелые от запутавшейся рыбы сети. Хрустнула под лапами ветка, и детеныш вздрогнул, воровато обернулся, а, увидев Армана, вдруг засмеялся.
— Голодный? Зверь.
Зверь. Арман теперь зверь. А перед ним детеныш, кровь и плоть. И мясо, много мяса. И желание броситься в воду, добраться до мягкой плоти, вонзить клыки в беззащитное горло.
Только человек внутри, испуганный и беспомощный, тихо шептал: «Нельзя». Да и детеныш-то не простой был, не боялся, хотя и должен, смотрел приветливо, выпутал из сети оглушенного болью и страхом окуня и кинул его под лапы Армана.
Рыба дернулась, белое влажное брюхо блеснуло в лунном свете, и Арман, не спуская взгляда с человека, прижал ее передней лапой, нагнулся и вонзил зубы в нежную плоть.
Зайчонок был вкуснее. Человек в воде, которого Арман все так же не отпускал взглядом, наверное, тоже. Но и рыба сейчас казалась изумительной.
— Странный ты, зверь. Никогда таких не видел, — сказал человек, забыв вдруг о сетях и направившись к берегу.
Арман оставил недоеденную рыбу, прижал уши, опустил голову и, рыча, начал пятиться к лесу. Он и сам не знал, чего боялся. Сам не знал, почему не прыгнет на глупого, лысого детеныша, не рванет ему клыками горло, наслаждаясь теплой нежной кровью.
— Не бойся.
Это тебе надо бояться!
— Зверь, прекрасный зверь…
Издеваешься?
Взгляд, отразивший лунный свет, был нежным, каким-то тоскливым. И протянутая ладонь — такой хрупкой. Перекусить — раз плюнуть. И руки, обнявшие шею — такие ласковые. И человек внутри шепчет все громче, оглушающее громко.
— Ты ведь человек, — прошептал мальчик, и зверь ушам своим не поверил. — И тоже боишься… не бойся.
Он еще долго говорил, Арман слушал. Не все понимал, но слушал. Шептал рядом камыш, ласкали песчаный берег волны. Хорошо… спокойно… как давно не было спокойно. И уже не хотелось убить глупого человечка, хотелось приластиться носом к его ладоням, лизнуть желтый узор татуировок, довериться, как никому никогда не доверял. И просто… выплакаться?
Мир вновь мигнул, подернулся дымкой боли. Резанули по глазам лучи уходящей за лес луны, будто погасли запахи, утихли звуки, и шелест камыша больше не казался оглушающим.
Арман вновь был человеком, лежал на мягкой прибрежной траве, свернувшись клубком, а мальчик-рожанин все так же сидел рядом и успокаивающе гладил его по волосам:
— Мой архан.
Дерзкий, непростительно дерзкий. Одного с Арманом возраста, босой, в одной залатанной тунике до середины бедер.
— Все хорошо.
Хорошо? Арман прикусил губу, посмотрев на мальчишку. Потом схватил его за руку, крепко, и прохрипел:
— Как ты узнал, что я не зверь?
— Я… — мальчик опустил взгляд.
Да и так понятно, как. Арман еще зверем почувствовал — маг. Слабый, а все же маг. И опять рожанин. Отдать бы его жрецам, да вот только… Арман выпустил запястье мальчишки. Сам-то чем лучше?
— Уходи! — приказал Арман. — Забудь, что видел!
— Сгинешь тут один! — испугался неверия мальчика.
Арман тихонько засмеялся. За него боится, не за себя. Как можно быть таким глупым?
— По моему следу идут собаки, — пояснил глупцу Арман. — Не слышишь? Свора совсем близко, сейчас тут будет дозор. Мне ничего не сделают, а ты… рыбу ведь у архана воровал, правда? Еще и маг. Умереть хочешь?
Мальчик смутился, опустил взгляд. Не хочет.
— Иди! — приказал Арман, и тут же, сам не зная зачем, добавил:
— Будет совсем худо — приходи в мое поместье. Арманом меня зовут. Я добро помню. А будешь болтать о том, что видел…
— Я никогда, — испугался мальчик. — Никогда тебя не предам!
Арман поверил. Выдавил еще раз:
— Иди, — и поспешно встал на четвереньки.
Его долго и мучительно рвало съеденной рыбой. А когда он очнулся, мальчика-рожанина, на счастье, уже не было.
Обессиленный, Арман перекатился по траве и вновь свернулся в клубок. Он соврал мальчишке, он далеко не был уверен, что ему ничего не сделают, но он подумает об этом позднее. Сейчас его лихорадило. Расцарапанные ладони болели невыносимо, желудок сжимало в комок, горло пересохло, приближающийся лай отзывался в голове набатом боли.