Каменная Вода. Шурай

Шурай - героиня. Не только потому, что персонаж. Потому что огромной силы воли и нравственной чистоты девочка. На её долю выпадает, как и положено - вода, огонь и медные трубы. Нет, не испытание греческим огнём, но настоящее служение живой водой, очистительным огнём и самым высоким постом, что может занимать женщина среди живущих. И везде Шурай придётся непросто. И везде придётся многим поступаться, чтобы принимать верные решения. 

Здесь, на обложке, она - первая. На самом острие атаки. Но и по жизни, хоть она и Мать, имеющая телохранителей и служителей, а она встревает в безнадёжный бой, чтобы спасти своих людей, готова лезть хоть к бесу в Красное Пекло, чтобы защитить близких. По её ладоням бежит пчелиный рой - благодать степных Матерей. И неспроста - она избрана ими. 

Её лицо для иллюстрации Валеда переделывала раза четыре - меня не устраивало его выражение и его излишняя правильность - всё-таки программа Даз "любит" избыточно шаблонно-красивые женские лица, а здесь нужна была природность, естественность и даже некоторая кривоватость. И детскость. Чтобы сразу было видно, что перед нами вчерашняя девочка. Неловкая, угловатая и неустроенная. А уж про выражение лица и вовсе молчу - добиться такой смеси страха, неуверенности в себе и отчаянного стремления защитить всех и вся - нужен был опыт и неслабая эмпатия! Валеда справилась на отлично с двумя плюсами )  

Отдельная благодарность Валеде за то, что Шурай сразу даёт ясное представление - перед нами не европейская девчушка средних веков! Это видно и по лицу, и по костюму. Чего только стоило Валеде навесить все эти монетки! А ведь это всего лишь имитация вполне существующего народного костюма. Народа, где женщины ещё помнят, что когда-то были воительницами ) И следы былой славы остатками вот такой кольчуги-украшения остаются на платье. ) 

Шурай шестнадцать лет. Возраст и ребёнка, и уже женщины... И дорога за Инициацией в Святые Жиги оказалась для неё тяжёлым испытанием. И вместо обряда возрастания Матери, она получила плен и рабский ошейник. Только Шурай не из тех птиц, что поют в клетке... 

А сегодня в третьей части романа выложена последняя глава первой лакуны. И она - про Шурай. ) Героиня первой книги возвращается! )

...Потом снова был бег. За неспешно идущими кониками кемарийцев, к седлу одного из которых была протянута верёвка, сковывающая её запястья. 

К тому дню, как они вошли в долину меж гряд холмов, в которые здесь, на правобережье Волье, постепенно превращались священные горы, Шурай уже отчаялась и помышляла только об одном – чтобы быстрее случился привал, и можно было получить свою горсть варёной кукурузы и ещё хоть немного воды. О побеге уже не думалось. 

А в долине оказался лагерь. Огромный. Пугающий. Военный. Словно сжатая пружина под неловкими пальцами. Вроде нет ещё опасности, нет движения, лишь возбуждённая суета повседневности вокруг. Но ты уже чувствуешь – чуть, и соскользнёт палец, и мощь развернётся, жаля и творя хаос. От того сердце стискивало страхом. 

Кемарийцы не встали со всеми, а ушли дальше, на самый край обжитой территории, в неудачные места, где и места ровного под шатёр не найдёшь, и трава колюча. Но только там, видно, им оставили возможность встать биваком. То, что люди других народов, идущие одним войском, презирали кемарийцев – она видела. Но однако видела и то, что их принимали и чтили, как важных для будущих сражений. И она понимала это. Будучи явными простолюдцами, без примесей благой крови, кемарийцы тем ни менее оказывались в битве тяжёлыми встречниками. Как вспомнишь, с какой натугой сражались с ними её верные мужи… И все пали! А, ведь, из них только Емель был совсем уж необструганный жизнью юнец! Остальные не раз и не два сходились в сражениях – кто в состязаниях за благосклонность Матери, а кто и защищая свою Крому и её чад в настоящей рубке! А вот, столкнулись с этими немытыми дикарями, и полегли все. Даже Каруш… О, милый сердцу! Милый! Светлый, мужественный, заботливый Каруш! Шурай не могла простить себе потерю каждого из своих мужей, но Каруш… за него она сейчас бестрепетно бы встала перед советом Матерей и назвала бы его своим первым! И согласилась бы лить за него кровь в родах! Даже пренебрегая его крамольным прошлым! Да только вот нет его более… И как не упрашивай Сваргу-Мать, как не молись Справде и Щитнице, а мёртвое в живое не возвращается в тот же год. Только в следующем круге жизни прорастает семя, сквозь сон зимы пробивается новый росток… Не раньше. И это Шурай, будучи До-Матерью, крепко помнила. 

А потом наконец случился долгожданный конец похода. Кемарийцы вышли к своему лагерю. Их встретили громкие приветственные крики товарищей и уже приготовленные палатки и костры. И женщины… 

Их – обнажённых, с шеями стиснутыми ошейниками, - выволакивали из-под телег, выгоняли на расстеленные на земле суконные полотнища и бросали к ногам прибывших. И те, весёлые, ухмыляющиеся, бодро опрокидывая в глотки по чаше-другой пенного напитка, бесстыдно развязывали штаны и, подходя к женщинам, с ужасом смотрящим снизу вверх, хватали их за волосы…

Воин, за коником которого, ей приходилось бежать все эти дни, тоже сошёл с седла. Но торопиться присоединиться к товарищам, под которыми уже плакали и кричали женщины, не стал. Поговорил со старшим, в присутствии которого рядовые кемарийцы, смущённо прикрывали рты ладонями, показывая своё уважение и преклонение. Подвёл крепкого старика к добыче. 

Шурай стояла не жива не мертва и всё, на что хватало сил, - это держаться на ногах и смотреть прямо. Дорогая вуаль с материнской тухьи осталась подранной лежать где-то в священных Жигах, и лицо оставалось непривычно и неприлично открытым. Но она уже так устала, что не было сил на смущение или возмущение. Потому она просто смотрела на старика в ответ. А он оглядывал её, чесал то бороду, то пах и безостановочно жевал. Задумчиво скользил взглядом по измождённому телу, по подранной, но всё ещё сберегающей её кожу, одежде, по окровавленным сапожкам, разбитым о камни. 

А она тускло глядела в ответ и с пустотой внутри соображала – её сперва отдадут этому дурнопахнащему старцу? Такому противному, словно распоследнему крамольцу в благодельной Арзе! Сейчас выкатят на траву полотнище, и он возьмёт пленницу за волосы и, намотав косы на руку, заставит встать на колени и, давясь, ублажать, как это делают другие женщины в их лагере? И сама понимала – не будет этого. Её волосы трогать может только муж. И только с её дозволения. А значит – сейчас и наступит тот самый миг прощания с миром, к которому Матерей готовят с детства. Это несложно – остановить своё сердце. Сложно на это решиться. Но так бывало раньше, когда она думала об этом моменте. Ей было трудно преодолеть свою тягу к жизни. Тогда, когда вокруг тишина мира, когда у тебя остаётся надежда, когда тебя ещё не прижало в угол, не загнало в силки – сложно расставаться с жизнью. Сейчас – когда почувствовала себя бабочкой, нашпиленной нежным брюшком на терновый шип -  уже легко. 

Старик громко прочистил носоглотку, сплюнул коричневую жвачку под ноги и проворчал в сторону добытчика: 

- Пойде! Ховай до кемары. 

И, развернувшись, пошёл в лагерь, полный криков боли, стонов, слёз и довольного хохота и перекрикиваний-пересудов дорвавшегося до женских тел мужичья.  

Шурай дёрнули за верёвку, она честно попыталась сделать шаг вперёд и… рухнула. Усталость и волнения довели до истощения, сознание помутилось, и белой пеленой застлало  взгляд...

 Добро пожаловать в мир Каменной Воды! Воды вам и тени! И доброго пригляда Матери-Сварги!