Так сказать трейлер одного моего грядущего произведения

На перекрестке, закинув ногу на ногу, я сидел в жаре сухого июньского пыльного дня, спиной опираясь на стену двухэтажного дома. Судя по табличке на нём, он был памятником истории и культуры, но тем не менее в нем был открыт общепит.

Я приобнимал теплую гитару с нарисованными на её корпусе чужими черными инициалами. Я зажал три струны и они издали тихий, как крик бабочки, и слышный только мне аккорд, утопавший в шуме машин и потевших прохожих. Я занес руку над струнами, сжимая в пальцах гладкий медиатор, сделанный из чьей-то банковской карты.

Худой прополоскал минералкой пересохшее горло, закинув голову, словно пьющая птица, и тонкой струёй сплюнул воду в сторону от прохожих на сухой тротуар. Распиздяйским дирижерским движением руки, он дал мне знак, и гитара зазвенела сталью струн, растекаясь вязкими, как подтаявший асфальт, басами, отрезонировавшими мне в тело.

К эти басам тут же прилипли удары Худого по бёдрам и его нарочно высокий и будто пьяный голос. Он пел, а я играл песню Цоя о бездельнике, которая, по сути своей, могла легко стать и моим, и его гимном по жизни.

"Я лишний, словно куча лома"

"В толпе я, как иголка в сене"

"Я снова человек без цели"

И, конечно же, "Я бездельник уу мама-мама. Я бездельник у у."

Худой пел это, гордо выставив грудь, а я громко подыгрывал в стороне, не думая о том, что думают прохожие, и сколько они бросили в чехол гитары сдачи с куриных крылышек и с другого противного, но вкусного дерьма. Я размышлял о том, как странно вело себя время.

Обычно время течёт, как в мелодии Ганса Цимера из фильма Интерстеллар. Оно бесконечно кружится, перезванивает приятными клавишами, создаёт напряжение и магию, вызывает грусть и наслаждение жизни.

А сейчас казалось, что от такой жары время растает, как на картине Дали.

И тут Худой вошёл в резонанс с этим ярко-оранжевым янтарем времени. Он сделал голос таким глубоким, что, извините, в нем можно было утонуть. Хотелось зайти на его морское прохладное дно, сквозь рябь водных потоков увидеть короля ящеров в человеческом обличии. С голым торсом, с волнистыми волосами, спадающими ему на плечи, играющего языком на перевернутой гитаре магические блюзовые соло, которые мне никогда не повторить.

И началось шаманство.

Худой затанцевал, всё ещё продолжая петь.

Вместо ритуального костра для него был весь ёбанный город с бусинами сверкающих машин, плавно нанизываемых на нить дорожной полосы перед пешеходным переходом. Загорится зелёный и бусины разъединятся, чтоб примкнуть к другим собратьям по нити.

Или

Бусины - люди. Упавшие в костер, потерявшие нить, от этого рассыпавшиеся друг от друга, лишь редко встречаясь, чтоб с едва слышным ударом отскочить и больше никогда не встретиться. Они медленно тают в этом пламени.

Я когда-то пытался перепрыгнуть через город, как пацан в ночь Ивана Купалы, но захлебнулся его раскаленными углями, закашлялся его золой, потерял надежду найти цветок папоротника.

И вот мы здесь

Там, где танцы прекратились вместе с дотлевающим последним аккордом.

Я сдул струйки дыма с курящихся струн и положил гитару в чехол, из которого худой уже вычерпал мелочь, которую он засыпал в прозрачный целофанновый пакет, и купюры, которые он аккуратно сложил напополам и положил в карман.

-Домой придём - поделим, - сказал он, нагибаясь за чехлом. После этого он надел его за спину, звеня сжимаемым в руке пакетом с мелочью.

-Работает схема? -спросил я, указывая на пакет.

Худой изобразил своими руками весы, на одной чаше которых лежали монеты, а на другом ничего.

-Прогресс. Всё явно лучше, чем раньше.

Поясню

"Сидят два нищих возле церкви и просят милостыню. Один держит в руках звезду Давида, а второй христианский крест.

Мимо идёт прохожий и видит, что люди демонстративно проходят мимо того, что со звездой, чтоб дать денег тому, что с крестом. Он говорит:

-Зачем ты сидишь со звездой Давида возле христианского храма? Просить милостыню в другом месте будет лучше

Нищий поворачивается ко второму и говорит:

-Изя, таки этот человек пытается учить нас коммеrции"

Кто не понял, это про то, что люди любят кого-то просто на зло тому, кого они ненавидят.

В нашем случае мы пытались выступить антитезой к общепиту, а значит и к культуре потребления, в надежде на то, что люди предпочтут пищу духовную пище быстрой и вредной и дадут нам денег.

У нас даже получилось.

Не такая наглая херня, как уехать в Америку и за просто так получать там вэлфер почти триста долларов, как это делал Эдичка Лимонов, но всё же мы шли по красивым ухоженным улицам с красивыми ухоженными людьми, такими же машинами, домами, дорогами, урнами, редкими голубями. И сами пытались выглядеть ухоженно. У Худого даже получалось как-то мимикрировать, в отличие от меня. Или я просто придирчив к себе.

Мы подошли к светофору, светящему таймером, что ждать прохода надо больше минуты, и увидели, как синим китом мимо нас проплывает нужный автобус, наполняя окружение тарахтением и запахом копоти. Он шел к остановке на том берегу реки в виде дороги, которую нам надо было перейти. Мы могли утонуть, наткнувшись на шнырявшие мимо машины, а Моисей светофора никак не хотел раздвигать нужный путь.

И мы нырнули.

Мы побежали к козырьку остановки с рекламным баннером какого-то оператора связи, под которым стояло три человека.

(Не буду описывать их, а то автобус уедет.)

Все прошло удачно. В нас никто не впечатался на переходе, хоть кто-то и матюгнулся резким сигналом машины, и мы прибежали как раз в самый нужный момент, когда двери автобуса приветственно открылись.

Мы зашли, взглядом стараясь найти места, чтобы сесть, но все было заполнено людьми в кепках, панамках, вовсе без головного убора (а зря) и даже мелькнула одна шляпка. Сейчас описывать тех трёх вошедших не буду, несмотря на то, что время есть. Они сейчас лишь коллекция шапок, которой являлись и чуть тяжко дышащие мы, вставшие напротив входа возле окна.

Двери закрылись. Автобус тронулся. Кондуктор встала. Прохладный ветер из открытого окна начал дуть прям на меня, радующегося, что никто не боится, что его застудит. Я улыбнулся, посмотрев, как Худой расплачивается за проезд из своего "мешочка" с золотом и повернулся смотреть на проплывающий город.

Мы встали на светофоре возле парка с фонтанами на фоне неба, одетого в плотный синий спортивный костюм с одной единственной тающей в начале и плотной в конце полоской, то ли на рукаве, то ли на штанине, оставленной пролетающим самолётом. Возле фонтанов гоняли дети, ловящие холодные брызги. Мимо фонтанов гоняли красивые девушки на роликах и в коротких шортах, показывающих отсутствие ссадин на коленях, что было знаком профессиональности катящихся. На самих фонтанах, поедая мороженное или глотая газировку/минералку известных фирм, сидели пары. А никому ненужные скамейки пустовали, взрываясь приступами надежды, когда люди подходили вроде к ним, но на самом деле к урнам.

Кстати, да, везде было чисто.

Автобус вновь поехал, заворачивая направо, оставляя парк в прошлом, зато предоставляя в настоящем красивые дома, на одном из которых я разглядел чудом незамазанную надпись:

"Всё будет, но потом,

А что не будет,

то будет дважды."

Самое удивительное, что эти дома не поросли рядом вывесок и витрин. Только одна парикмахерская мелькнула, да синий киоск с мороженным.

Стоящий рядом Худой просунул руку в окно и отпустил два купленных им билета, тут же перехваченных потоками ветра.

-Сука, -сказал я, бессознательной пытаясь поймать уже улетевший билет.

Мы остановились. Автобусный мужик сказал название остановки и, что иронично, сказал оставлять билеты до конца поездки. Я простил Худого за этот забавный случай и не стал отчитывать его за мусор.

Из автобуса вышли. В автобус зашли. Автобус тронулся. Кондуктор встала. Снова прохладный ветер и движение за окном с выплывающим ТЦ, который стоял на просторной площадке и пытался казаться величественнее реки, через которую мы проезжали по скучному бетонному мосту. Хотя эта скучность к лучшему, ведь хочется смотреть только на великую массу никогда не возвращающейся воды и уходящие вдаль ряды окраинных надгробий множества судеб, которые все называют панельками.

И надгробия, и скромные волны великой реки сверкали на солнце, уподобляясь, похожим на пузырьки шампанского, бенгальским искрам, разлетающимся, чтоб в миг потухнуть и подарить ощущение чуда. И эпицентром всех искр было не Солнце, заставлявшее воздух над дорогами струиться, искажая пейзаж, а мой собственный взгляд, ловивший моменты, как эпатажная красавица любит ловить чужие взгляды.

Да, я много описываю и созерцаю.

Возможно это даже перебор.

Но это всё важные вещи.

А ещё я не умею иначе.

Могу отвернутся, если город уже замозолил глаза.

Отвернулся.

И хули?!

Тут только пассажиры, представляющие собой ливер автобуса.

Пропустить это все?

А как?

Пропустить длинный путь или скучный момент невозможно и ненужно, ведь это секунды.

Могу закрыть глаза и представить мир поинтереснее (хотя куда ещё более) и покрасивее (опять же, дальше некуда).

Допустим дерево.

Ручей, впадающий в реку.

(Вот я снова описываю)

К реке подходит довоооольный человек.

Снимает футболку

Хуяк стрела

Мимо скачут индейцы на лошадях и с луками, расстреляли мужика и ускакали.

Экшн

Эпос

Класс

Только вот ни дерево, ни река, ни мужик, ни, тем более, его футболка не имеют ценности в мире такой истории. Да и история эта в эпической книге немногое значит. Её легко забыть. Она ничтожна.

Мы уНИЧТОжаем не то что секунды, а всю жизнь, все чувства, все пейзажи, всех мужчин, все стрелы, реки. Ещё деревья.

А каждый, кто так делает - пидор.

Я не хочу быть ничтожным. Не хочу быть пидором. Хочу чтобы каждый момент, запечатлеваемый мной, был в этой книге, и чтобы он был здесь прекрасен настолько, насколько я его ощущаю сейчас.