Книги января (I)

1. Юрий Рытхэу, Магические числа
2. Юрий Рытхэу, Сон в начале тумана
В каком-то смысле эти романы симметричны. «Сон» рассказывает историю белого человека, вынужденного жить с чукчами. «Числа» — история шамана, вынужденного жить с европейцами. Но если Джон в итоге принимает новый для себя мир, находит в нём утешение и меняется, чтобы стать его частью, то изменения Кагота исключительно внешние, внутри же он остаётся прежним, а всё новое старается уместить в давно очерченные представления о магическом устройстве вселенной. «Магические числа» в чём-то пересекаются с «Инеем на пороге», продолжением «Сна» (см. ниже), но, что называется, прошли годы: в восемьдесят пятом Амундсена можно изобразить приятным и мудрым человеком, а не двуличным капиталистическим (здесь место для эпитета), да и строительство Советской Чукотки задвинуть подальше — что, как показывает практика, только на пользу тексту.

3. Роберт Гэлбрейт, Дурная кровь
Так бывает с некоторыми сериалами, когда, знаете, говорят: ты первые полтора сезона потерпи, а дальше огонь. Первые романы серии не то чтобы приходилось терпеть, но они казались пресными что ли, слишком обычными и ужасно медлительными. Но дело в том, что Роулинг не просто рассказывает детективные истории, а очень методично рассказывает историю отношений двух главных героев. И постепенно вовлекает в неё лояльного читателя — благодаря тем самым подробностям, которые в первой книге вызывают недоумение, благодаря ловкому хедхоппингу, который наглядно показывает, как герои неверно интерпретируют поступки и слова друг друга. В какой-то мере, в каких-то аспектах это внезапно становится ещё и психотерапевтической прозой.
Что касается детективной части, то конкретно в этом романе она действительно огонь.

4. Леонид Юзефович, Князь ветра
Последний роман трилогии о Путилине заметно отличается от первых двух. Как будто (это очень вольное с моей стороны допущение, понятно, что речь исключительно о моём восприятии) автору захотелось в привычный формат уместить совершенно иное, об ином и иначе, чем в предыдущих двух романах. Ну, скажем, свернуть из бумаги журавля, пользуясь привычной схемой синицы. Предыдущие две синицы получились очень здорово. Третья некоторое время, казалось, обернётся кукушкой, но, самое удивительно, что в итоге сложился-таки задуманный журавль. И улетел.

5. Исландские сказки
Исландцу достичь счастья несложно — оказать услугу скессе, а потом точности выполнить все инструкции, включающие похороны её тела после предсказанной ею смерти, и стать полноправным наследником великаньей утвари. И всё — будешь богат и счастлив, а больше о том ничего не рассказывали.
Исландке для достижения счастья придётся покорно снести все обиды и оскорбления, мнимую смерть детей и торжество соперницы, пока мужчина в течение двадцати лет прикидывает, так ли она хороша, как ему показалось при знакомстве. И всё — можешь смело упасть в объятия этого мудрого человека и зарыдать от умиления.
Когда одну из героинь заточили в короб после того как трижды подменили её детей щенками, я радостно соорудила теорию об исландских корнях Арины Родионовны; к счастью, мои образованные друзья напомнили мне о греческих мифах.

6. Терри Пратчетт, Мрачный жнец
7. Терри Пратчетт, Соль музыки
Пратчетт — тот самый автор, из-за которого просто необходимо покинуть унылые задворки школьного английского и добраться на территории непринуждённого чтения без словаря. Но поскольку я ещё не там, остаётся утешаться великолепной работой артиста Клюквина, который озвучивает русские переводы Плоского мира.

8. Бэкки Чамберс, Долгий путь к маленькой сердитой планете
Первое впечатление — старательная ученическая работа, «Светлячок» в мире «Звёздного пути». В целом роман в этих рамках и остаётся, сюжетные ходы предсказуемы, ружья стреляют ровно так и тогда, как и когда ожидалось. Чамберс робко эпатирует только в части межвидового секса. Но странным образом эта ученическая аккуратность выливается в приятное, простите, послевкусие. С одной стороны, персонажи получились достаточно живыми, их маленький мир достаточно уютным, а большой мир достаточно ярким. С другой, первый роман ясно показал, что из этих деталей автор умеет собрать (небез)интересную и рабочую конструкцию.

(Не понимаю, что заставило переводчика или редактора выбрать десятидневку вместо декады и перевести Link как Звено, вместо того, чтобы оставить Линком).

9. Джейн Остин, Гордость и предубеждение
До этого момента моё знакомство с Остин ограничивалось фильмом «Чувства и чувствительность», в котором я всё ждала появления мистера Дарси, но, как не трудно догадаться, так и не дождалась. Ну вот, теперь я его нашла. Остин остроумна и наблюдательна. Не могу, разве что, одобрить читерский приём косвенного пересказа ключевых диалогов.

10. Фэнни Флэгг, Рождество и красный кардинал
Святочный роман. Всё уютно и предсказуемо. Симпатичные люди, вкусная еда, красивая местность. Если честно, я, прочтя аннотацию наискосок, приготовилась к магическому реализму или чему-то в духе Колодана: птица Джек — продавец в магазине, таинственный исчезнувший отель, оживающие рисунки. Но увы, Колодану придётся снова писать это всё самому.

11. Арнальд Индридасон, Голос
У исландских полицейских не вполне стандартные способы расследования. Полицейские, очень вежливы и не настаивают на ответах, если свидетели не желают отвечать. Полицейские забывают выполнять поручения, ленятся и в основном просто ждут, когда головоломка сложится сама собой. Если верить этому роману, такие методы весьма эффективны.
Холодное новогоднее чтение, когда буквально замерзаешь вместе с героями посреди чужого праздника — роман очень точно срезонировал с моим собственным январским декадансом.
Идею герметичного преступления Индридасон вывел на другой уровень — герметичного расследования. Мы входим в сюжет одновременно с инспектором Эрлендом, когда он входит в отель, и останемся с ним, в сюжете и в отеле, пока не будет найден убийца.
В романе много подобной упорядоченности, симметрии. «Голос» из названия — это и ангельский голос мёртвого мальчика, и голос самого Эрленда. Но главное — этот специальный исландский холод. Ночами Эрленд лежит в неотапливаемом номере, слушает пластинку, вспоминает как в детстве едва не погиб в снежную бурю, и думает, что ему следовало остаться там. 

(Решение переводчика или редактора перевести йоласвейнара даже не как рождественского деда, а как Деда Мороза, кажется мне весьма сомнительным).

12. Юрий Рытхэу, Иней на пороге
«Иней на пороге» не оставляет читателю пространства для надежды или фантазии. Концовка неотвратима как коммунизм, а путь к ней мучителен как стихийное уличное партсобрание после трудовой смены. Вот ты забил нерпу, притащил её по льдам и торосам к своей яранге, а тебе говорят — нет, стой, товарищ, поговорим о Ленине.