книги января (II)

13. Адриан Чайковски, Дети времени

Человечество Дэвида Брина возвышало обезьян и дельфинов. Человечество Адриана Чайковски собирается повторить этот путь, но, к счастью, всё идёт по гиперболическому параболоиду, и ускоренная эволюция на новенькой зелёной планете достаётся паукам (а ещё немного муравьям и креветкам).

В одну сравнительно небольшую книгу Чайковски удалось уместить историю двух с четвертью цивилизаций — получилась научная фантастика с человеческим и паучьим лицами.

Половина книги, посвящённая паукам, — концентрированная биофутурология. Но это не инструкция к квантовому холодильнику вроде той части «Задачи трёх тел», где трисоляриане прокачивают скиллы протона. Если Лю-учёный убил и закопал Лю-литератора, то внутри Чайковски учёный и писатель дружат семьями, так что наука и драматургия тесно переплетены, а историю паучьей цивилизации рассказывают живые, из хитина и гемолимфы, пауки.

Половина книги, посвящённая людям, — почти «Аниара», только в прозе, со стазисом и какой-никакой надеждой.

А всё вместе — расцвет цивилизации пауков против заката цивилизации человеческой. Делаем ставки.

14. Джеймс Роллинс, Последний оракул

Проект «Звёздные врата» и его советский аналог, сверходарённые дети-саванты, евгеника, Чернобыль, таинственный уральский город JellyBeans-88 и красочный исторический и культурный контекст — Древняя Греция, Индия, Россия. Что могло пойти не так?

Аккуратно вбиты все крючки, на крючках закреплены сюжетные канаты, всё переплетено (даже слишком), сюжет несётся стремительно по рельсам, дорогам, эспланадам и эффектным локациям.

Персонажи остаются тенями и функциями, кроме разве что громилы Ковальски и шимпанзе Марты. Остальные запоминаются только по уровню клюквы в крови. А клюква тем раскидистее, чем ближе к концу и чем глобальнее история, но в мелких деталях, как водится, куда более эффектна: специалист по индуизму и доктор философии фраппированы известием о существовании в Индии кастовой системы, читатель рыдает. 

Сейчас смотрела, нет ли по Роллинсу сериалов (кстати, странно, что нет, если судить по «Оракулу», весь цикл «Сигма» просто бери и снимай на семнадцать сезонов), и обнаружила, что на самом деле он тоже Czajkowski, как и Адриан.

15. Александр Пелевин, Покров-17

Октябрь 1993 года, в Москве понятно что, а в Калужской области писатель Андрей Тихонов планирует осторожно собрать информацию о таинственном закрытом городке, но вместо этого оказывается прямо там, внутри оцепления.

Мучительная фантасмагория с кафкианско-улиточными оттенками, написанная совершенно не для меня. Винт сюжета крутится яростно и поначалу без сбоев, подхватывает читателя вместе с героем и тащит на глубину, где воздуха нет, но нет и времени вдохнуть, так что это в общем, ничего, но конца книги ждёшь как возможности дышать снова или хотя бы умереть. Концовка внезапна и вызывает недоумение отсутствием промежуточных звеньев. Героя вместе с читателями протащило из точки А в точку Б, загадку решили без него и без нас, а как решили — мы не узнаем, произошло это где-то за кулисами. Остаётся верить автору на слово, но я, увы, с этой задачей не справилась.

Ещё есть удивительные приключения механизма вакцинации в пространстве, искажённом веществом Кайдановского. Но эту деталь спишем на вывих реальности и времени мира романа. В скобках робко помянём отечественный институт редактуры, который спит спокойным сном в тесном склепе, а жаль.

16. Абир Мукерджи, Человек с большим будущим

Британский следователь-морфинист Уиндем прибыл на новое место службы — в Калькутту — и сразу получает резонансное дело: убит высокопоставленный сахиб.

Детектив это только в третью очередь, а потому не страшно, что детективная составляющая не блестящая (а просто неплохая). Во вторую очередь это интересные персонажи и фактура, написанная с любовью и знанием деталей. В первую же очередь это замечательный образец жанра, название которого, если оно есть, мне не известно. Суть этого жанра в том, чтобы небольшую или средних размеров историю вписать в глобальный контекст. Не просто положить рядом, а сделать неотъемлемой частью, так чтобы в этой малой части видеть отражение исторических событий и их влияние на конкретные судьбы (здесь это Амритсарская бойня и движение несотрудничества).

Мой любимейший пример такого рода — «Война Фойла» с Майклом Китченом в главной роли (Ист-Сассекс, Вторая мировая, инспектор Фойл рвётся на фронт, но вынужден расследовать преступления в тылу, и каждое из его дел крепко вплетено в глобальный контекст того времени: Дюнкерк, интернированные немцы, эвакуация детей и так далее).

17. Чайна Мьевиль, Город и город

На окраинах Бещеля найден труп неизвестной женщины. Расследование ведёт туда, куда инспектор Борлу с детства приучен не смотреть.

Волшебство необъяснённого сеттинга, магия избавленного от имфодампов пространства текста, геометрия сомнений и допущений. Текст ловко притворяется детективом, но это только форма, имитация — и как детектив роман вполне зауряден. Это ничего. Элегантных детективов в мире, в общем, и без Мьевиля немало, а с элегантными сеттингами и с их, сеттингов, элегантным преподнесением есть некоторые проблемы.

18. Генри Лайон Олди, Карп и дракон: Повести о карме

Средневековая Япония получает дар будды Амиды: всякий раз, когда совершено убийство, душа убитого занимает тело убийцы, а душа убийцы отправляется в ад.

При чтении (особенно некоторых сносок) вспоминались инструкции к товарам, чьи производители прошли через множество судебных разбирательств в связи с неверным применением их продукции потребителем (речь, понятно, не о стиле, но о пояснениях и уточнениях, которые со стороны кажутся наследием долгих битв с заклёпочниками и читателями, читающими известно чем).

Очень театрализованный роман (причём не только в эпизодах, где читателя перемещают в зрительный зал прямым текстом). Но поскольку с японским театром я не знакома, то представляла действие в виде аниме-сериала — красочного, с множеством мельчайших деталей (но без присущего японцам хтонического безумия), скорее исторического и бытового, чем волшебного.

19. Леонид Юзефович, Филэллин

Двадцатые годы девятнадцатого века, разгар греческой революции. Григорий Мосцепанов, отставной штабс-капитан, желает поведать царю некую тайну; все желают, чтобы царь вступился за Грецию, а царь Александр I желает покоя.

Для меня в этом тексте самое ценное — калейдоскопическая перемена фокуса. Автор не жалеет своего остроумия и наблюдательности ни для одного из персонажей, при этом почти каждого из них щедро наделяет выводком воинственных тараканов. Эпистолярный жанр и дневники — наш единственный способ заглянуть в чужую голову в настоящем мире (а не в литературе со всеми её экспериментальными моделями вроде потока сознания). И вот здесь у Юзефовича совершенно замечательно отражена реальность: как бы ни смотрелся тот или иной персонаж со стороны, изнутри ни один из них не выглядит смешно и каждый по-своему мудр, и каждому веришь.

20. Владимир Пропп, Морфология волшебной сказки

Прочесть Проппа — всё равно что прочесть в концентрированном виде все русские волшебные сказки одновременно. Поучительно, но мало. Анализ, например, исландского и эскимосского народного творчества непременно расширил бы количество сюжетных функций ещё минимум на семнадцать пунктов.

21. Сюзанна Кларк, Пиранези

Маленькая изящная шкатулка с секретом. История о том, как показать историю глазами персонажа, который гораздо позже читателя понимает, что именно он видит. Человеку, привыкшему к современным стремительным завязкам, погружение в бесконфликтный на первый взгляд мир Дома может показаться непростым (мне показалось). Но немного терпения — там красиво, уютно, там океан и птицы, а за углом прячется всё, чего мы не нашли в первых абзацах: тайны, трагедии и убийца.