Из чего рождаются Меккерянские Истории

ГЕРОИ: 

Сантиш Акыл - главный герой, 10 лет

Аршад Акыл - старший брат, 17 лет

" Бойцы, сидящие на лавках по сторонам широкой площадки, поглядывали кто сочувственно, кто недовольно. Чувствовалось напряжение. Всё шло не так, как должно. И потому знали – публике нужна будет искупительная кровь. Много крови. И кто-то уже не поднимется сегодня с белого песка. Не помогут ни блажья губка, ни опытный хвороборец.

Гладиаторам долго ждать не пришлось. 

Распорядитель выглянул из боковой дверцы, быстрым взглядом обежал ожидающих бойцов, и сиплым шёпотом оповестил:

- Восьмёрки! 

И снова скрылся, не сомневаясь, что рабы, отобранные для боёв восемь на восемь выйдут, как положено. И верно – бойцы поднимались, коротко прощаясь с побратимами, хлопали по плечам, торопливо накидывали шлемы, подхватывали щиты. Выдыхали, сосредотачиваясь, и по одному, в оговорённом порядке, выходили за дверь. Тяжёлую, древесную, в толстую доску, чёрную дверь, за которой горел ослепительно белым светом мир арены. 

Восьмёрки, после короткого прохода по периметру, встали на оговорённые места, дождались рёва труб, и, ударив клинками по щитам, двинулись навстречу друг другу. Началось. Профессионалы против профессионалов, группа на группу – самое зрелищное и самое смертоносное, что предлагал Колизей. Скольких недосчитаются сегодня в трюме...

А в ложе асиантов в это время прошла смена блюд. 

Сантиш без энтузиазма копался в своей тарелке, недовольно смотря на то, как тянется липкими хвостами за вилкой расплавленный сыр. 

- На это не смотреть надо, Санти, - хмыкнул рядом Аршад. – А есть! 

- Не хочу, - буркнул Сантиш, отодвигая тарелку. – Оно противное. 

Старший брат покачал головой:

- Противное, братишка, это когда рубленую траву с мукой запекли и с углями подали. 

Сантиш тут же потянулся к брату заинтересованно:

- А ты пробовал? Рубленую траву с мукой?

Аршад покосился на сидящих по другую сторону стола отрешённо-спокойных старших и ответил честно:

- Нет, Санти. Но мне рассказывали, что именно так и ели наши предки в боях за Терию. И – скажу тебе – я честно себе пытался представить, каково оно – два месяца есть траву с мукой и сражаться каждый день так яростно, что песни и спустя столетие о том времени ходят. 

- И? – маленький брат смотрел во все глаза. 

- Думаю, мне бы это было не по плечу, - нахмурился Аршад. – Такая сила и воля были у наших предков! Мы же не им чета… 

Сантиш посмотрел на тарелку. Неохотно подтянул её к себе ближе и снова сунул вилку в пищу, задумчиво накручивая растёкшиеся щупальца топлёного сыра. Брат сбоку смотрел с озорной усмешкой в глазах, но к решению не подталкивал. Санти вздохнул и отправил в рот первую порцию. Но было ли блюдо неприятным на вкус или нет, он не показал. Тем более, что на арене под рёв труб шестнадцать отличных бойцов сошлись с такой лихой лютостью, что это стоило посмотреть! И он, сев в пол-оборота и торопливо хватая порцию за порцией со своего блюда, стал таращиться на происходящее на песке. 

- Хороши, - заметил Аршад, - Не меньше, чем бастарды! А ловки-то как, бесы!

Сантиш не отозвался. С братом он был согласен, но высказывать свой восторг при старших уже опасался. Сколько раз за сегодня успел показать себя слабо осведомлённым! Да и старшие родственники настолько глубоко ушли в свои мысли, отрешённо вкушая обед и, кажется, даже не замечая вкуса изысканных блюд, поданных служителями кухни Колизея. 

А на арене бились люто. Безжалостно. Но без тех горючих чувств, когда, не смиряя руки, машут клинком, не сдерживаясь – стремясь ли убить, стремясь ли выжить. Нет, профессионалы дрались, привычно контролируя каждое движение, каждый шаг, деля время на вдохи и выдохи. Их тела оставались гибки, не костенея в сумраке страстей и страхов,  а мир вокруг них становился насыщен опасной и невидимой смертью. Они, словно трудолюбивые пауки обматывали воздух возле себя паутинами бегущих по воздуху сверкающих лезвий – только попадись на их пути, случайно тронь – ты погиб!

Клинку достаточно было пасть на тело – остриём ли впиться, словно жадный клюв стервятника, или тронуть-погладить лезвием. Лопалась кожа и мышцы. Алые бархатные кармашки раскрывались, выплёвывая кровь. Текла красная жижка по кожаным доспехам, пятнала ржой металлические наклёпки. Капала на белый песок, мгновенно впитываясь и оставляя тёмные пятна в сверкающем утоптанном поле. Через миг по ним уже проходил чей-то сапог, втаптывая и размазывая тонкими мазками по искрящемуся сухому песку. Кто-то из бойцов припадал на колено, рыча сквозь зубы и зажимая рану – тут же над ними вставали товарищи из той же восьмёрки, отгоняли противников. Кто-то сразу поднимался, чтобы вести бой. Кому-то требовалась передышка во вдох-другой. А кто и быстрыми рваными движениями впихивал в открывшиеся раны блажью губку – быстрее! Быстрее! Но никто с одной-двух ран не падал, никто не сдавался, зная, что стоит только остановиться – добьют. Таковы законы арены… Законы суровее, чем в жизни за её пределами. Это на воле можно после боя рассчитывать на милосердие врага. Можно рассчитывать дать «клятву воды и крови» и суметь оплатить свою жизнь достойной службой или богатствами своего рода. На арене у тебя ничего нет. Ты сам – раб. Оттого – дерись или подыхай. Закон Неба Свара прост. Пока ты свободен – ты человек… И только человек имеет права. 

- Ух! 

Сантиш от восторга не сдержался, отодвинул тарелку и подскочил к барьеру, вглядываясь в идущее сражение. От восьмёрок уже остались клочья. Трое в одной держались на ногах, а двое в другой. Остальные корячились на песке. Пытались задержать кровь в теле, трясущимися руками впихивая драные тряпицы и нити из нашейных мешков в раны, теряя последние силы, пытались приподняться, чтобы помочь своим побратимам, или хотя бы увидеть – чем закончится бой.

Аршад встал рядом с Сантишем, опустился на колено, поправив красивый, вышитый серебром по подолу, хафтан. Вгляделся в бой. 

- Белые проиграют, - кивнул он, называя восьмёрку по отличительному знаку – цветной повязке на рукаве. 

Сантиш скривился:

- Конечно! Их же двое осталось! – недовольно сказал он. 

Аршад покачал головой, внимательно рассматривая происходящее на арене.

- Дело не в том, сколько их осталось, - терпеливо ответил он. – Вон видишь того бойца, что получил рану в правый бок? Того, что лежит у края арены?

- У которого пояс ветерана? – уточнил Санти. 

Аршад кивнул:

- Да. Это явно был их старший, их авторитет. Потеряв его, они согнули хребет своей воли. Их добьют. 

- А если нет? – нахмурился Сантиш. 

Аршад тихо рассмеялся и похлопал брата по плечу, поднимаясь:

- «Если», братишка, - не будет!

И направился к столу, уже зная заранее, чем сейчас закончиться дело на арене. Положат оставшихся, а потом по воле толпы перережут глотки всем, кто проиграл, но ещё тщетно цеплялся за жизнь. Потом будет на арене перерыв, выгонят танцовщиков и шутов для развлечения господ, а служители быстро уберут трупы, совочками выудят мокрые комочки из песка, и пройдут сеятели с коробами, полными чистого, чтобы снова сверкала арена искристо-молочным цветом.

- А если? – упрямо повторил Сантиш. 

Аршад обернулся на брата, смешливо сощурившись. Братишка был великолепен в своей неутомимости. Такой славный, такой чистый. И со столь безудержной силой, способной в будущем стать ураганной мощью, наполняющей паруса рода и ведущего его во благо! Так хорош, что отказывать ему даже в малости чудилось грехом против семейства! И Аршад улыбнулся, сдаваясь:

- Тогда, брат, исполню любую твою просьбу. 

Сантиш серьёзно кивнул и снова отвернулся к арене. 

Пару бойцов теснили. И те, предчувствуя уже быструю развязку, отступали, но упорно пытались сохранять дистанцию и защищали друг друга с отчаянием выживающих, знающих цену гибели товарища. Да и тройка, стоящая напротив, подустала – раненные и утомлённые бойцы уже так не стремились в бой, зная, что любая промашка сейчас станет смертельной… Развязка затягивалась. И потому на трибунах стояли вой и свист. Зрители нижних рядов возмущённо кидали в сторону арены остатки пищи, замусоривая чистый песок. Зная, что всё уберут в перерыве. 

А пока бойцы топтались, атак становилось всё меньше, дистанция росла, дыхание – тяжёлое, распаренное, сиплое и надорванное – сотрясало торсы. Руки уже с трудом поднимали клинки и щиты, и для ударов требовалось собрать всю волю в кулак, чтобы двинуться вперёд. Шатаясь, сипя сквозь зубы и вскидывая мечи. Тогда-то, когда уже бой профессионалов стал похож на свалку нищих забулдыг, не знающих даже, что такое стойка, случилось неожиданное. Авторитет белых, давно уже силившийся подняться, но с трудом способный держать голову выше, чтобы видеть происходящее с товарищами, вдруг нашёл в себе силы встать. Видимо, успела помочь блажья губка! Он с трудом подтянул под себя руки и ноги, встал на четвереньки, отдышался, сплёвывая кровь в песок, откинул щит и, вцепившись в меч, поднялся на ноги. И пошёл. Тяжело, неровно, дыша окровавленным ртом и шатаясь на каждом шаге. Туда, где дрались остатки команд «восемь на восемь».

Трибуны занялись в крике. Гвалт встал такой, что даже оглохшие от усталости сражения бойцы стали оглядываться. И это переломило ход боя. Оставшаяся в живых последняя двойка, видя своего ветерана, ободрилась. С яростным кличем бросились на соперников. А те, ошеломлённые, утомлённые и опустошённые внутри всем происходящем, не смогли дать хороший отпор. Встретили достойно, да. Но сил не хватило… Сперва одного подрубили, распахав клинком бедро до колена. Свалили на песок, как деревце скошенное. Потом второму сталь вгрызлась в бок, заставляя скособочиться и засипеть.  А третий, успев зацепить нападающего «белого», не отбил удара сверху – клинок скользнул по шлему, оглушая и ошарашивая, и врубился в наплечник на ключице, вминая в тело доспех, вдавливая в хрустнувшую кость. 

- Победа! – вскинул руки Сантиш и яростно закричал  в сторону арены: - Хой-ла! Хой-ла! Хой-ла!

Он сделал это раньше всех. В том гуле неопределённости, что стоит в зале, когда зрители ещё не успели насладиться моментом, осознать его и своё к нему отношение, когда ещё полны внутреннего трепета и пустоты, рождаемой сильными сценами и не готовы выдохнуть-вдохнуть и преисполниться восхищением к тем, чьим трудом и душевным страданием были поражены. Он закричал так ясно и чисто, что Аршад увидел тотчас – так и будет. Им всем – и белым, и красным – сошедшимся на этой арене в битве «восемь на восемь» даруют жизнь. Потому что это было прекрасно! И лютая схватка, и сильная воля ветерана, переломившего ход боя, и юный асиант, так восторженный этим боем. И, не сомневаясь, он поднял большой палец, присоединяясь к Сантишу. Сегодня младший был словно маленький бог – полон удачи и несущий блага любому, кто к нему мог приблизиться. И хотелось прикоснуться к этой силе, к этой удаче, припасть как к источнику и до ломоты зубов пить невозбранно благо, вбирая его в свою судьбу. 

- Хой-ла! Хой-ла! – влился в крик брата Аршад. 

И вскоре ближайшие трибуны, а после и дальние стали скандировать вместе. 

Хой-ла! 

И, как ни странно, теперь людей устраивало то, что крови больше не прольётся. Словно переполнилась чаша. Пресытилось. И стала больше ощущаться и цениться перчинка эмоций самих бойцов, стоящих на арене ошеломлёнными и благоговеющими перед невероятно спустившейся к ним с неба благосклонности высших, дарующей жизнь. 

- Ты обещал мне выполнить просьбу! – лукаво обернулся Сантиш, когда бойцы, с трудом удерживая равновесие, кланялись публике, благодаря. 

Аршад усмехнулся и покосился за спину. Что-то подсказывало ему, что он уже знает, с какой просьбой подойдёт брат. И беспокоило только – как на это посмотрит отец. "