Душегубство в детской литературе

Волосы отделились от кожи, и зубы
застучали дробным стуком во рту...
Л. Чарская. Белые пелеринки, гл. XIX

— Нет! — сказал мальчик.
— Хоть вы и с топором, но я вас не боюсь...
К. Чуковский. Доктор Айболи

Во-первых, необходимое пояснение: под детской литературой подразумевается здесь не только литература художественная, это могут быть народные сказки, детский и околодетский фольклор, учебные пособия, биографии известных людей, словом, все, что казалось пригодным для иллюстрации заголовка. Иногда это даже вещи не детские, а только читаемые детьми, — к примеру, шпионские книжки 30— 50-х годов. Мозаичный характер выписок и их беспорядочное расположение единственно говорят о том, что автор этого материала не заботится о научном подходе и каких-либо морализаторских выкладках

Начну я, пожалуй, из глубины, из дремучих дебрей народных сказок, с Верлиоки и Одноглазого Лиха, этих русских родичей знаменитого греческого Циклопа.
Всем был Верлиока хорош — и нос крючком, и голова торчком, и усы в поларшина, и на голове щетина, и на одной ноге — в деревянном сапоге. Одно плохо: натура у него была слишком слабая — как завидит где человека, не утерпит да и прибьет. Так и вышло с внучкой-сироткой, которую послал дедушка охранять на поле горох. Увидел ее Верлиока, сразу и убил костылем. А потом и сестренку ее убил, а следом за сестренкой и бабку. Приходит дед к гороху, глядит: лежат его ненаглядные внучки — точно спят; только кровь у одной, как алая лента, на лбу видна, а у другой на белой шейке пять синих пальцев оттиснулись. А старуха так изувечена, что и узнать нельзя.
С Лихом же Одноглазым дело обернулось еще кровавей.
Вот послушайте.Один кузнец со скуки и от хорошей жизни отправился искать лихо. Или, как теперь говорят, приключений на свою голову. На дорожку он, как водится, хорошенько выпил, в товарищи себе взял портного, и вдвоем они завернули в лес. Вдруг видят: в лесу избушка — нехорошая такая избушка, пустая; сели они себе и ждут, а чего ждут — и сами не знают. Ну и дождались — входит в избушку женщина, высокая, худощавая, с одним глазом, потирает руки и говорит: молодцы, говорит, что пожаловали, будет мне теперь чем поужинать. Те, конечно, перепугались, а Лихо сходила в лес, принесла дров, затопила печь, зарезала беднягу портного, сунула тело в печку, зажарила и поужинала человечьим мясом. Кузнец был парень не промах, хитрее своего съеденного товарища. Пообещал злодейке сковать новый глаз, вместо отсутствующего, а сам взял шило, накалил его на огне, наставил на глаз здоровый, взял топор да обухом и вдарил по шилу. Далее почти в точности повторяется история с Одиссеем и овцами: нарядившись в овечью шкуру, кузнец выбирается из избы. Но на этом опасные приключения не кончаются. Идет кузнец по лесной тропинке и видит в дереве топорик с золотой ручкой. Взялся он за топорик, рука к нему и пристала. А Лихо Одноглазое тут как тут. Тогда кузнец достает ножичек и давай свою руку пилить — отпилил ее и ушел.

Что более всего поражает в народных сказках, так это простота и обыденность, сопутствующие кровавым сценам. Наивность, с которой они описываются, граничит с какой-то детской невинностью, свойственной первобытным народам. Вот история про съеденного китайца, записанная в начале века в папуасском племени маринд-аним:К нам в деревню явился один китаец. Это был очень плохой человек, крокодил-анем и насильник женщин. Он пригрозил нам своим ружьем и сказал: «Если вы не дадите мне достаточно кокосовых орехов, я всех вас перестреляю». Мы принесли ему столько, сколько он хотел. Китаец обрадовался и, верно, подумал, что сможет взять у нас все, что только пожелает. И так как он был нехорошим человеком, то схватил за локоть одну девушку и хотел забрать ее с собой. Но у этой девушки были отец, и брат отца, и двоюродный брат, и еще молодой человек, который собирался на
ней жениться. Все они пришли со своими палицами и стукнули его по голове. Тут он повалился на землю и умер. Мы обступили его со всех сторон и долго обсуждали, как быть. Вдруг один старик взглянул на небо и сказал: «Когда вы его убили, солнце стояло там, а сейчас оно здесь. Если вы не кончите говорить до его захода, то китайца уже нельзя будет есть: он начнет вонять». Тогда мы разрезали его на части, мелко разделали мясо, и женщины испекли его с саговой мукой. Китаец оказался на редкость вкусным, куда вкуснее обычного человека и много-много вкуснее саиньи

Россия, XVIII век, «Учтивость, представленная в эстампах», перевод с французского, книжка-картинка для маленьких детей, глава под названием «Не должно облокачиваться на стол»

«Паулина, — сказала однажды госпожа Марзаль своей шестилетней дочери, — ежели я еще когда увижу, что ты облокотишься на стол, то пошлю тебя обедать на кухню. Я тебе неоднократно говорила, что к столу можно прикасаться одними только руками». — «А я, — подхватил господин Марзаль, — напоминаю ей не в первый раз, что никогда не должно бросать костей и крошек на пол, но класть их на край тарелки. Не стыдно ли набивать так рот, как ты теперь; надобно подождать наперед, когда проглотишь то, что имеешь во рту, и обтирать салфеткою губы, прежде чем начнешь пить... Паулина имеет еще много других погрешностей сего рода: она беспрестанно играет своею вилкою и ложкою. Завязнет ли что между зубами, она начинает ковырять пальцами, кончиком ножа или даже булавкою, отчего может себя подвергнуть вреду...»

А ежели Паулина, или Петруша, или какая-нибудь неугомонная Катенька не слушались родительских наставлений, то старая детская литература предлагала им следующие примеры. Вот «Престрашная история о спичках» («Степка-Растрепка». Рассказы для детей. — СПб-Москва: издание ТОВАРИЩЕСТВА М. О. ВОЛЬФ; дозволено цензурою 9 марта 1901 года):

Как верно отметил Корней Чуковский в своей книге «От двух до пяти», детская поэзия в старые годы была чисто утилитарной. Вот пример народной лубочной агитки середины прошлого века (Хрестоматия по детской литературе: том 1. М., 1940):Оглянись назад, Ипатка,
Что за чучелы там ходят,
То Антипка и Филатка
Все одни как стены ходят.
Их все девки убегают,
В хороводы не пускают.
Не пугайтесь так вы нас,
Были б мы не хуже вас,
Нас отцы наши сгубили,
Коровьей оспы не привили.
Как наносная напала,
Так и рожи нам вспахала.

С особенной остротой проблема душегубства в детской литературе обозначилась в 30-е годы, когда силы мирового фашизма учетверили усилия по подрыву изнутри и снаружи нашего социалистического отечества.

Вспомните, как описывает эти трудные годы писатель Гр. Адамов в романе «Тайна двух океанов» на примере строительства подводного корабля «Пионер»:Враги с Востока и Запада напрягали все силы, тратили огромные средства, лишь бы раскрыть эту тайну советского флота. Вокруг завода, где шло строительство, день и ночь кружили шпионы; два ответственных работника завода были найдены убитыми; шпионов вылавливали, сажали в тюрьму, некоторых за убийство расстреляли. Но число их не уменьшалось, а дерзость по мере приближения сроков окончания стройки увеличивалась...

Коварство врага не знало ни отдыха, ни границ. Вот небольшая повесть известного писателя Льва Кассиля «Дядя Коля, мухолов», вышедшая в 1938 году в Детиздате и с тех пор почему-то не переиздававшаяся. Сюжет ее гениально прост. Подмосковный дачный поселок. Мальчишки, Вадька и Ларик, проводят здесь летние каникулы. Отец Ларика, известный по всей стране инженер, по беспечности держит важные секретные чертежи у себя на даче. Пробравшийся из-за границы шпион селится по соседству, прикидывается мухоловом-натуралистом и входит в доверие к Ларику. И однажды, когда отец мальчика уезжает в город и Ларик остается один

Они пошли в ванную. Дядя Коля открыл кран. Ларику казалось, что вода на этот раз течет как нарочно медленно. Ему не терпелось скорей увидеть жука-плавунца,которого принес дядя Коля. Когда ванна была заполнена, дядя Коля выпустил в воду обещанного плавунца. Жук действительно был исполином. Огромный, словно черепаха, он поплыл, шевеля мохнатыми лапами. «А ты подуй на него», — сказал дядя Коля. Ларик перегнулся через борт ванны и, почти касаясь губами воды, стал дуть на жука. И вдруг мягкие руки дяди Коли, ставшие необыкновенно жесткими и злыми, схватили его за плечо и за затылок и резко сунули в воду. Ларик хотел закричать, вода полезла ему в нос и в рот. Он стал биться, захлебываться... «Зо ист бессер, — сказал мухолов по-немецки, — так-то лучше»........

Трудно забыть пример ужасного душегубства, описанный Даниилом Хармсом в его рассказе о Лидочке и старике дяде Мике (Даниил Хармс. Полное собрание сочинений, т. 2: «Академический проект», СПб, 1997; стр. 79—82). Как Лидочку чуть не изнасиловал старичок с длинными коричневыми ногтями на ужасно вонючих пальцах. Вот как это описывается у Хармса:

— Замолчите, барышня, так я вам больно сделаю, возьму и оторву вашу головку. Вы умрете, и ваша мама вас больше не увидит.
Лидочка заплакала. Старичок повалил ее на диван и грязным пальцем полез ей в рот.

Страшные истории рассказывает порою детский писатель Даниил Хармс, но это все ничего по сравнению с жутким случаем, случившимся на моей памяти в животноводческом совхозе «Красный горный орел» тогда еще республики Казахстан; совхоз уже давно не совхоз, он не принадлежит России и, наверное, поменял название. А дело было в день рождения Александра Сергеевича Пушкина, знаменитого русского поэта, который для казахов имеет не менее важное значение, чем для испанцев Федерико Гарсиа Лорка. Так вот, был у меня знакомый казах, которого звали Ко-ляня Гольдман. По-русски он говорил хорошо, по-английски — со словарем Мюллера, зато по-казахски не знал ни единого нормального слова, только матерные. А на носу был пушкинский юбилей. И вот это самый Гольдман, ко торый, повторяю, был чистокровный казах, выходит на импровизированную трибуну и начинает читать Пушкина «Товарищи казахское население, — начинает читать Гольдман, — я памятник себе воздвиг нерукотворный», — а сам по казахски ни бе ни ме, только руками машет и брызжет на казахов слюной. «Так вот, — говорит Ко-ляня, — до того места, до которого он его воздвиг, у нас, у казахского населения нашей великой родины, за тот исторический промежуток, что отделяет нас от первобытнообщинного строя, не воздвигнется еще пять миллионов лет». Коляню Гольдмана после этих малопонятных слов, сказанных на пушкинском юбилее, нашли в зарослях саксаула с окровавленными по колени чреслами и с развороченной из двустволки грудью.

На тему душегубства и живодерства написаны сотни произведений. Если собрать вместе головы всех писателей, разрабатывавших эту благодатную тему, то голов этих выйдет не меньше, чем черепов на известной картине художника Верещагина. И между прочим, чем активнее литература живописала всевозможные ужасы, тем равнодушнее было их восприятие у читателей. По сути, литература ужасов сама убила себя. Сейчас, пожалуй, только малые дети и психически неуравновешенные взрослые всерьез воспринимают льющуюся на страницах романов кровь и присылаемые в почтовых посылках отрубленные пальцы и уши.