Ars longa vita brevis

Больше всего на свете Клава ненавидела весну.

А за что её любить?

Давление скачет, погода сатанеет и выкидывает фортеля, грязь множится.

Стоит только закончить мыть небольшой аптечный зал, как нужно приступать снова.

Предыдущие годы работы Клава приказы директора, умудрялась если не игнорировать, то исполнять без рвения, но сейчас так делать было никак нельзя.

После того, как Валюха – предыдущая директриса ушла в декрет – прислали им Андрея Николаевича.

И всё бы ничего.

Да вот только впервые увидев нового директора – прежде, чем войти в аптеку он тщательно протёр ноги о половичок – Клава поняла, что влюбилась.

И как не влюбиться, если новый директор вылитый Ален Делон в молодости? Да ещё и ноги вытирать не забывает. Да на него все девчонки как загипнотизированные смотрят. Даже Лариска – старший зам, мегера из мегер, и та поддалась.

Вот Клавдия и влюбилась.

И ещё больше возненавидела весну.

Раньше можно хоть было иногда попустительствовать грязи, которая расползалась по бежевому кафелю аптечного пола – потому что весна, а значит, бесполезно, что мыть, что бороться. А сейчас, когда Андрей Николаевич смотрел на неё глазами нежно-зелёными, как тысячные купюры, никак нельзя. Вот и махала Клава с утра и до последнего клиента шваброй, и металась между двумя наисильнейшими чувствами. Любовью к Андрей Николаевичу и тоже любовью, но к себе.

Андрей Николаевич неизменно побеждал.

Домой Клава приходила, не чувствуя ног, падала на диван и теряла сознание.

Телу без признаков сознания являлся Андрей Николаевич, в виде античной статуи, в самом что ни на есть откровенном её виде. Сердце Клавы сладостно замирало в предвкушении…

Но директор вёл себя на редкость прилично: бродил по её маленькой квартирке, перебирал книги в шкафу оставшиеся ещё от мамы, сама Клава книг не читала, но и выкинуть не могла, дышал на окна и рисовал непонятные знаки, шуршал мешочками на кухне. Не зря, впрочем, шуршал. По утрам Клавдия Анатольевна находила в заварочном чайнике диковинно пахнущие смеси. На вкус смеси были вполне себе ничего и придавали сил. Напившись чаёв, Клава обретала силы топать на работу и обожать Андрея Николаевича дальше.

Несколько раз Клава тщательно обследовала квартиру на предмет бытования посторонних, но ничего кроме странных чаёв не находила. А чаи... чаи хоть и давали силы, но почему-то было у Клавдии ощущение, что она тает вместе с ними, как весенний лёд на ярком солнце. Одежда подтверждала наблюдение, обвисая по бокам и упорно не желая держаться на когда-то вполне примечательной попе.

Неизвестно, чем бы всё кончилось, если бы из деревни не приехала тётка, двоюродная сестра давно почившей матушки. Приспичило ей всенепременно городскую больницу посетить.

Увидев Клаву, тётка ахнула, перекрестилась, а потом ещё очень долго никак не могла уменьшить размер глаз от ошарашенного, до хотя бы приличного.

От расспросов Клава отмахнулась.

Где деревенской бабке понять, что такое настоящее возвышенное чувство.

Бабка и верно не поняла.

Ворвалась в очередной ночной Клавкин сон с церковной свечкой и гранённым стаканом. 

Вот как была в этом своём безразмерном фланелевом халате с пятнистыми собачками, так и явилась. Бродила по сну, бубнила, высматривала.

А потом как плеснёт Клавке водой в лицо. А вода не просто абы какая, а солёная-пресолёная. Попала Клавдии в глаза, та вся и изрыдалась.

Бабка не растерялась, притащила половник и давай слёзы Клавкины в него собирать... Клавка рыдала и дивилась, почему слёзы у неё такие странные, будто в них молока подмешали, да ещё и светятся.

Утром Клавдия не нашла никаких ободряющих чаёв и поплелась на работу под белым-белым снежком, который касаясь асфальта зачем-то становился мерзкой чёрной жижей.

Любимого директора не было на работе, поэтому сославшись на давление Клава укрылась на складе и притворилась очень убирающейся Клавой. Никто и не возражал. Тем более посетителей кот нарыдал.

Директор явился далеко за полдень, но не один, а с тёткой Ираидой. Точнее не явился – она его притащила на длинном розовом поводке. Клава как раз мыла зал, готовясь к вечернему наплыву посетителей.

– Ну! – угрожающе рявкнула тётка на директора, от чего тот задрожал телом и попытался забиться за вазон с искусственным фикусом.

Тётка в сердцах плюнула на только что вымытый Клавой пол.

Клава хотела возмутиться кощунством, но не успела, тётка из-за пазухи вытащила серебристую фляжку с высеченной на ней большущей жабой, куда она накануне перелила Клавкины слёзы, открыла и плеснула на директора.

– Ну?! – громко вопросила она Клавку и замерших с открытыми ртами провизоров.

Вместо директора на поводке сидело нечто среднее между Голумом и жабой и горько рыдало.

Клава испуганно икнула.

– Прикормили, выблядка! – выругалась тётка. – Влюбится им больше не в кого было! Дурынды! Эта тварь и сосёт вас потихоньку. Месяц-два и превратились бы в обезумевших старух. А оно... – тут тётка дёрнула ошейник, так что тварь жалобно запищала, попёрлась бы дальше дурочек искать, готовых на алтарь любви всю жизнь положить.

Клава выронила швабру из ослабевших рук. Та с грохотом упала на отмытый кафель.

– А это… кто? – спросила она сама не зная зачем.

На это тётка пожала плечами.

– Афродита. Богиня любви. Сначала внушает любовь, а потом жрёт глупеньких лопушков, что в неё поверят. Но ты, малая, не боись. Теперь эта гнида бородавчатая тебя за версту обходить будет. Надолго урок мой запомнит.

– Спасибо, – вежливо поблагодарила Клава родственницу и побрела на склад.

Ненавистная весна разводила грязь окрест, везде где только можно было и даже где нельзя.

Только вот бороться с нею уже было ни к чему.