Кассеты и карандаши (и мышкозавры)

Вообще удивительно, как мы, поколение 70-80х, не стали преждевременно стариками с вечным “вот в наши дни”. Или стали? Или это уже не преждевременно, а в самый раз?

В моём детстве музыка и техника были не так доступны, как теперь. Когда-нибудь я напишу о пластинках и радио, о проигрывателе Вега, о старенькой Ригонде на ножках, о радиоточке на бабушкиной кухне. Но сегодня не их день.

Мой первый магнитофон, красный Скиф, перекочевал к нам от двоюродной сестры вместе с парой кассет. Джордж Майкл, Europe и Владимир Маркин, команда мечты. 

Потом я купила свою первую собственную кассету — сборник Beatles — и бесконечно крутила по кругу. В Taste of Honey мне чудилось что-то фэнтезийное, вересковое и медоварное — я заслушала её буквально до дыр, возможно именно поэтому Strawberry Fields на обратной стороне потеряла часть звуков, приобрела поистине демоническое звучание (ещё более демоническое) и стала вечным памятником “Регуляторам” Стивена Кинга.

Вторая любимая кассета была маминым выбором — Фредди Меркьюри, Mr. Bad Guy на стороне А и The Album на стороне B (или наоборот). 

Потом, через много лет, когда я училась в девятом классе, а кассет в моём мире стало больше (в основном — death black bizarre mortal trash hell metal, который слушал брат, а вместе с ним — все, кому довелось оказаться поблизости), у меня появился мой собственный отдельный плеер с моими собственными отдельными наушниками. И диктофоном.

Я мечтала о диктофоне с тех пор, как впервые увидела агента Купера и услышала его обращение к Диане. Возможно, в моих первых записях я тоже обращалась к ней, не поручусь.

У меня не было денег на новые чистые кассеты, и я перезаписывала старые. Те, которые не жалко. Те, которые жалко не так сильно. Те, которые очень жалко. Это было время серьёзных жертв.

Следующий шаг — научиться висеть на турнике вниз головой, и, возможно, именно такой навык стал бы решающим для укрепления моей памяти, но мир сдвинулся. Закончился двадцатый век и нет такого карандаша, чтобы перемотать всё обратно.

Сейчас диктофон есть в каждом чайнике, а браслет первоклассника умеет больше, чем наручные часы Дика Трейси — но исчезло кое-что важное. 

В технологиях двадцатого века было чудо. Ты мог разобрать кассету, магнитофон, фотоаппарат на простейшие детали, каждая доступна пониманию кота и дошкольника. А собранные воедино они не просто синергировали в нечто качественно новое, но становились материальным свидетельством твоей победы над хаосом.

Мы знали о чудесах всё, мы сами были волшебниками, мы доставали энергию из воздуха и оживляли мёртвое — элементарными, понятными коту и дошкольнику, действиями. Мы не были рабами розеток и проводов.

Что может знать о чуде тот, кому никогда не приходилось перематывать карандашом километры плёнки? Десятки, сотни километров. Каждое утро, в мороз и снегопад.

Что может знать о чуде тот, кому не приходилось жевать батарейки, чтобы продлить их жизнь? У кого не было ящика пережёванных, но ещё не безнадёжных батареек, — тот, считай, не жил.

Что может знать о чуде тот, чей магнитофон никогда не рвал плёнку прямо на середине любимой песни? Кто не отрезал маникюрными ножницами миллиметры, сантиметры и метры звука, для кого звук вообще не имеет материального воплощения, а навсегда останется только призрачным набором почти воображаемых байтов.

Nothing is real and nothing to get hung about.