Как неинтересно, чтобы у тебя был муж

— Как неинтересно, чтобы у тебя был муж.

Первая недовольная реплика была моя.

— Ты чего?

Вторая удивлённо-возмущенная принадлежала маме.

Мы на кухне лепили пельмени, и почему-то мне её стало жалко.

— Вот что это за жизнь, — пояснила я, — ты работаешь, ухаживаешь за шестью детьми, приходишь домой, убираешь, готовишь кушать, а папа? Поработал, пришёл, поел, завалился спать — он устал. И ещё смеет затыкать тебя и говорить всем гадости.

— Он не говорит гадости. — Она опять оправдывала папу.

— Да? Может, по-твоему, это не гадости, когда он ворчит, что еду невозможно есть, если в ней чьи-то волосы, но я ведь старалась! — не выдержала я, вплеснув руками. — И вкусно получилось. Но он всегда недоволен и никогда не хвалит!

И я ничуть не преувеличивала. Это на самом деле было так. Лучший комплимент, который от него можно было ожидать — молчание. Если он не комментировал, что еда пересолена, что блюдо не готовится так, как готовим мы, и что с молочным супом не подают кефир, а ел молча, значит, понравилось.

— Ну, с волосами ты действительно переборщила, — усмехнулась мама, — ему в тарелку попало целых три.

— И только ему, — добавила я. — Как будто он специально их выискивал.

Разговор велся о вчерашнем плове, который готовила я. И, что самое интересное, мои волосы были убраны в хвост.

— Я вообще не думаю, что это волосы, — успокоила меня мама. — Просто рис, что ты использовала, был грязный. Наверно, ты его плохо промыла.

Доказывать, что он не мог быть грязным, ведь я оставила его под струей воды минут на десять, так как вышла из кухни и забыла о нем вообще, не имело смысла. Факт есть факт. Папа объелся волос и не постеснялся мне высказать это в негативной форме, несмотря на то, что знал: готовила я плов в первый раз.

— Это дискриминация личности, — продолжала наступать я. — Ты всегда делаешь так, как хочет папа! Мы все так делаем. Волосы красить нельзя, стричь нельзя, ногти отращивать тоже, протыкать нос ни в коем случае, и макияж. А все почему? Потому что папе это не нравится!

— Но мы же все равно это делаем, — подмигнула мама.

— Да, только когда его нет дома, и чтобы потом не увидел, — возмутилась я. — А ты, так вообще!

Мама прекратила лепить пельмени и пристально посмотрела на меня.

— Вот послушай, женщина для кого хочет быть красивой?

— Для себя, — пробурчала я, зная, на что она намекает.

— Нет. В первую очередь женщина хочет быть красивой для своего мужчины. А если ему все перечисленные тобой вещи не нравятся, зачем их делать?

— А как же мы — дети? Он не наш мужчина! — не сдавалась я.

— А у вас все ещё впереди, — поставила точку мама, вернувшись к лепке.

— Но я никогда не соглашусь на такое неравноправие. И не хочу себе такого мужа, как папа, — обиженно засопела я. — Ты даже не пердишь перед ним. Это что значит? — ляпнув это, я почему-то почувствовала себя лучше. Надоело скрывать чувства. Перед людьми, перед родителями, перед собой. Почему я не могу говорить то, что думаю, если не думаю ничего плохого? Все эти нормы приличия, которыми пичкали меня с детства, вызывали обратный эффект. Я не хотела быть доброй, скромной и ухоженной лишь потому, что в школе нам внушали такими быть. Конечно, я никогда не пошла бы против моральных и религиозных устоев семьи, но иметь свое мнение, высказывать его и выражать теми словами, которыми захочу, мне никто запретить не мог. 

Мама прыснула со смеху. Но мне было не смешно:

— Даже тут проявляется его доминантность!

— В чем? — мама, хрюкая, закрыла лицо вымазанной в муке рукой.

— Как в чем? Вот! Я крутой, я пержу перед тобой... — скопировала я голос папы, но тоже не удержалась и рассмеялась. Он, конечно, такого не говорил, но делал, а этого достаточно.

— Все, замолчи, а то я сейчас умру. — Мама вытерла руки о фартук, чтобы смахнуть слезу.

Анонс новой главы В пробирке| Кит