Набросок для романа

Не знаю, выйдет из этого что-нибудь или нет. Посмотрим.

===

- У вас сильнейшая аллергия на человека, - сказала доктор и покачала головой. Змеящиеся кудряшки взметнулись, словно потревоженный рой мух, и вяло зашипели. Я видела, как одна из змеиных голов — крошечная, с желтыми пластинами на носу — на секунду зависла, разглядывая папу холодными злыми глазками. Папа неловко отклонился стуле, затем снова сел прямо. Он так крепился. - Причем именно на самок.

- Но... - папа помедлил, поерзал. Стул заскрипел — папа огромный, стулу приходилось несладко. - Но раньше же ничего не было!

Голос у него был простуженный. Или он скрывал свою растерянность.

Доктор посмотрела на меня. И тут я уже заерзала.

- Все хорошо, Санни, - сказал папа. - Я здесь.

Обычно звук его голоса успокаивает меня, но не в этот раз. В этот раз мне стало еще тревожней.

- Вы же взяли ее маленькой?

- Да, но...

- Тогда все понятно.

Похоже, папе не было понятно. А может, он не хотел понимать. Он высморкался в платок. Оглушительно, как всегда.

- Простите. Что понятно?

- Она вступает в пору полового созревания.

- Что?

- Скоро у нее будет течка. В частичках ее эпителия появился новый белок. И ваш организм его отторгает — и начинает убивать сам себя.

- И... Что же делать? Какие-то таблетки, уколы?

Насколько я знаю папу, он имел в виду себя. Таблетки, уколы — для себя.

Но доктор плохо знала папу, поэтому не поняла.

- Стерилизация тут не поможет, - сказала она.

Папа поперхнулся, затем поерзал. Стул скрипнул под ним особенно жалостно.

- Ее можно усыпить, - сказала доктор.

"Что?!"

- Что?

- Или отдать в хорошие руки. Или в приют.

Папа засопел.

- Но я не могу...

- Возьмете себе нового человека. Мальчика. Такого забавного малыша. И все будет хорошо.

Я напряглась. Но вида не показала.

- Никого я не возьму, - сказал папа и встал. Но сделал это слишком резко.

Стул, наконец, не выдержал такого — и со вздохом облегчения развалился. Просто рассыпался на набор деталей.

Папа озадаченно посмотрел на набор "сделай стул", лежащий на полу.

- Вы не понимаете. Это медленное самоубийство, - произнесла доктор. Она словно не заметила, что случилось со стулом, но я знала, что она заметила. И еще как. Змеиные головы на ее причёске выглядели притихшими и даже, не поверите, испуганными. И только тихо, на грани слышимости, шипели. Они испугались папы! Вот это номер. Я никогда его не боялась. Это же папа!

- Аллергия отравит вас, - продолжала говорить врач. Глаз ее я не видела, они были спрятаны за темными дымчатыми стеклами огромных очков. - Человек, вот эта юная самка для вас, это яд. Вы ее любите, кормите, играете с ней, а она вас медленно убивает. Понимаете?

- Понимаю, - сказал папа. - Эй, Санни, есть хочешь?

Я вскинула голову.

Конечно, я хотела. Я всегда хочу.

- Спасибо, доктор. Мы, пожалуй, пойдем.

Голос у него был совсем подземный, низкий, в нос.

Доктор кивнула.

- У вас есть два месяца. Прежде чем начнут отказывать внутренние органы.

Папа остановился. Теперь я видела его лицо. Оно было таким, что я сразу захотела броситься к нему, обнять, подставить загривок — чтобы только стереть эту тень мрака. Но поводок натянулся и больно дернул меня за ошейник. Я зашипела и пнула стену в ответ.

Папа поморгал, увидел меня. Лицо его расслабилось.

- Откуда это взялось... - спросил папа, не поворачиваясь. - Эта... аллергия? Это ведь редко? То, что у меня?

- Примерно десять процентов. Не так уж редко. Просто у вас невероятно высокий уровень сенсибилизации... Чувствительности именно к этому белку. Уникальный.

Папа молчал. Его челюсть — похожая на огромный ковш экскаватора — моя любимая, — чуть двинулась вправо-влево.

- А откуда... - врач пожала плечами в сиреневом докторском халате. По сравнению с папой она была совсем крошечной.

- Ваши предки, как и частично мои, были людоедами. Кто-то из них и приобрел непереносимость человеческого белка. И передал вам через десятки поколений. Увы, это дело случая и игры биологии. Только у вашего предка была легкая изжога от пары тонн человеческого мяса, может, еще почесался пару раз, а вас убьет пара отмерших крупинок ее кожи, которые даже не видны глазу.

Папа не мигал, застыв. Затем вдруг ласково сказал мне:

- Пойдем, Солнышко. Погуляем в парке.

И я снова почувствовала себя маленьким человечком, которого большой и добрый взял в огромные ладони и поднес к лицу. И его жесткая, но такая любимая и вкусно пахнущая синяя шерсть щекочет мне нос.

Папа отцепил мой поводок от кольца в стене. Кольцо было древнее, медное, в зеленовато-голубых потеках окисла. Обычно папа никогда не надевает мне ошейник, но в общественно-чудовищных местах положено так.

Он вдруг поднял меня и прижал к груди.

- Спасибо, док, - сказал папа глухо.

Доктор промолчала. Но мне почудилось, что змеи вокруг ее головы даже как-то сочувственно на нас смотрят.

На папу.

Почему?

Я вдруг поняла, что далеко не все в порядке. Точнее, что-то изменилось.

Я еще не поняла, что именно, но меня вдруг охватило чем-то черным и беспросветным, словно я на миг провалилась в старый заброшенный колодец. Как тогда, в замке.

Кажется, это связано с папой... И эта беда, эта аллегрия... агрилия... в общем, эта черная пропасть спрятана где-то внутри меня. Но рядом.

Папа прикрыл глаза, прижал меня еще сильнее, так, что я пискнула, потом отпустил и снова держал аккуратно.

А потом пошел к двери.

Я видела, как потемнело его лицо, как клубами дыма и паровозным котлом клокочет у него в груди...

И вдруг черная бездна снова оказалась рядом. И эта мысль была жуткой. Так, что у меня закружилось все перед глазами. Доктор сказала что-то важное... И ужасное.

И тут я поняла.

Папа, что — умирает?!

Он сделал шаг, толнул дверь. И мы вышли от доктора навсегда.

Змеиные головы молча смотрели нам вслед.