Наступили выходные...

...и люди пропали. Бывает. Поэтому сегодня закину сюда цитату их «Холода», пожалуй. Собиралась я на следующей неделе поговорить с вами об одной интересной теме, точнее, темах, которые сейчас не очень часто встречаются в текстах, но... пока что пусть пока тут побудет эта цитата. Может быть, кто-то даже прочтет. А кто-то, может быть, даже о чем-то догадается.

_______________

***

Сэт сидел, ни жив, ни мертв, хотя шаги в коридоре давно стихли.

Вот так.

Ну всё, приехали.

Дождался.

Что же делать?

«А нечего, — ответил тут же внутренний голос. — Нечего тебе делать. Это всё, Сэт. Это конец. Бесславный и отвратительный конец. Потому что они вернутся. Пьяные, ошалевшие от безнаказанности. Вернутся, и...»

Сэт встал. Осторожно поставил пустую чашку на краешек стола. Задвинул ящик, ручка тихо звякнула. Ну что же, всё так всё, пронеслось в него в голове. Вот только...

Чистое белье он вынул из подготовленного чемоданчика, оттуда же достал почти новый свитер и запасной «выходной» шарф. Нечего было и думать о том, чтобы помыться — в общем душе, расположенном в дальнем конце коридора, разорвало трубы, да и холод там стоял уличный. Ладно, сойдет и так. Сэт, зябко ежась, переоделся, сложил старые вещи на кровать. Вынул из ящика своего Псоглава, родового, порядком потертого, сунул в карман пальто. Фигурка досталась от матери, и оставить его тут, в комнате, у Сэта просто не поднялась рука. Все равно ведь найдут. Может, спрятать? А куда? Зарыть? Смешно. Много ты зароешь в промерзшую землю, старик. К тому же по этой земле скоро пойдут бульдозеры.

Сердце защемило, Сэт вытащил из кармана трубочку с таблетками, сунул в рот валидол. Ничего, ничего, совсем немного осталось продержаться.

Он медленно прошелся по комнате, открывая книжные шкафы, гладя корешки — в тот момент ему казалось, что книги словно бы отзываются на его прикосновения, прощаясь. Он гладил книги, как гладил бы любимую кошку, вот только своей кошки у Сэта никогда не было, рауф запрещали держать животных, но все равно, книги отвечали сейчас его рукам живым теплом, словно и сами были живыми. Наверное, им холодно, думал Сэт. Сейчас мы это исправим.

Он открыл все шкафы — пусть то, что произойдет, происходит максимально быстро. Долой препятствия. Открыл стол, вытащил из тумбочки несколько папок исписанной мелким подчерком бумаги. Там, в этих бумагах, была настоящая бесконечность, и ни одной звезды, которая держала бы небо. Звезды там были свободны, как и положено звездам, вот только бумаги стали от времени хрупкими, как и сам их хозяин.

Сэт принялся развязывать папки и вываливать их содержимое в центре комнаты. Больше, еще больше! Если есть что-то в моей воле, если что-то осталось тут моим, то пусть оно и будет моим, и я не хочу, чтобы к этому моему прикасались чужие грязные руки. Пусть оно уйдет вместе со мной, или даже немножечко опередит меня, я хочу знать, я хочу быть уверен, что к тому, что было дорого мне, не прикоснутся все эти, вся эта...

— Мразь, — прошептал Сэт, удивляясь собственной дерзости. Он никогда не ругался. В жизни он не произнес ни единого бранного или матерного слова. Кажется, над тем, что Сэт не ругается, тоже смеялись когда-то, но он сейчас не мог вспомнить, кто, и когда, и по какому поводу это было.

— Ничего не отдам. Обойдутся.

Окно, вдруг подумал он. Нужно открыть окно, не через дверь же? Верно, дверь лучше оставить закрытой. Рамы Сэт, разумеется, держал заклеенными, и сейчас, когда он, отстегнув шпингалеты, рванул на себя обе створки разом, раздался сухой бумажный треск, а из щелей выпала на подоконник скрученная в жгуты посеревшая вата, которую тут же подхватил зимний ветер.

Теперь спички. И нужно поджечь так, чтобы не разгорелось сразу, чтобы они заметили не в первые минуты, чтобы они не успели. И чтобы самому успеть — уйти.

Потому что хотелось сделать еще одну вещь, тоже бесконечно важную, которую Сэт хотел сделать все эти дни, но не сумел.

Первый робкий язычок пламени пробежал по краю бумажного листа, и, прежде чем огонь охватил лист целиком, Сэт успел прочесть то, что на этом листе было написано — уравнение Дрейка, с опровержением, сделанным Крайтоном, и с какими-то пометками самого Сэта, но он не успел прочесть, с какими, потому что огонь вцепился в бумагу, и обжег ему пальцы. Сэт выронил лист, медленно поднялся с колен.

Сухая бумага занялась охотно, огонь терзал листы, они скручивались, съеживались; Сэт догадался часть из них смять, поэтому костер на полу его комнаты разгорался сейчас охотно и быстро. Сэт снял с ближайшей полки несколько книг (простите, милые), и кинул в огонь — к потолку взметнулся сноп искр.

— Прощай, — прошептал Сэт, обращаясь неизвестно к кому. — Больше мы не увидимся.

Он отступил к окну, а потом, повинуясь внезапному наитию, протянул к огню руки. От костра, уже начавшего превращаться в пожар, тянуло теплом, и Сэт понял, что скоро это тепло станет нестерпимым огненным жаром, именно тем, который он дарил сейчас своей комнате, своим книгам, всей своей жизни.

Из окна он вылез неловко, подвернув слегка ногу, но сумел встать, и даже отряхнуть пальто. Хорошо, хорошо. Вот так — правильно. Что ж, надо двигаться, пока они не пришли. Они придут, и, пока они будут глазеть на пожар и бегать вокруг, они благополучно затопчут его следы. И не поймут, был ли он в комнате, не был, и если не был, куда подевался.

Сэт еще раз посмотрел на разгорающееся в окне пламя, и побрел прочь.(с)