Край света. К вопросу о боёвке.

Кто о чём, а Дра-Кош всё о том же ))) 

Вот верно тут уже не раз говорили - мы, по сути, не писатели. Мы - читатели. Читатели того, что хочется почитать. Но этого самого, которое хочется почитать, в природе нету, поэтому приходится писать самим. Но порой всё равно возникает искренняя детская наивность, что вот прямо сейчас если пойти и поискать, то обязательно найдёшь! Воооот... Это я к чему? Хочу почитать что-нибудь вот такого характера, как отрывок ниже из "Края Света".  Чтобы было где-то в пропорциях один к одному боёвок, умных разговоров и суровых ситуаций ) И при этом - не типичное рубилово, где цель - просто дойти и кого-то вырубить - вот этого не люблю ( Люблю, чтобы герой действовал из принципа - счастья всем, даром, и чтобы никто не ушёл. от счастья. Найдутся тут у нас такие? :-) А то разленилась Кош последнее время, зазаботилась о котёнке и на писанину времени не осталось(

   "...Чахлый чертыхнулся, сел и начал размазывать кровь по рукам – опять ободрал ладони о камни. Но в остальном остался цел – и то ладно. Неплохая выучка падений.

- Тьфу, зараза! – вояка смотрел на меня исподлобья грозно. – Вот, ведь, хрень, а не приём! В реальном бою, без спорта – ни черта бы у тебя не получилось!

Я сел по-турецки, поджав ноги, и нахмурился. Это как – не получилось бы?

Чахлый же замотал головой от досады:

- Ну, чёрт лысый! Попробуй так снять часового? Или так к горилле с ножом подойди? Что? Не пойдёт?

Пришлось пожать плечами – а я откуда знаю?

- Не пойдёт! – рубанул ладонью Чахлый. – А в спорте – пожалуйста. Всякую чушь воротим!

- Ну и что? – миролюбиво спросил я. Глупый спор получался. Понятно, что вояке с досады выговориться хочется, но дискуссировать-то нам не о чем. Спорт есть спорт, спор ловкости, не более, а тут меж нами он и был. Так что – всё честно.

Чахлый хмуро поглядел на меня и фыркнул:

- Да ничего! Просто жизнь такая… Что можно за-ради выяснения, кто сильнее, делать, то не приспособлено к бою на уничтожение. Спорт и настоящий бой – разные вещи.

- Разные? - я нахмурился: - Ну, да, разные. Но не в технике, в дрессуре.

Сколько видел спортсменов, всё больше попадались именно такие: сильные противники на татами, в бою на улице они быстро бы сдулись. Нет, не струсили бы, не отступили бы – характер у спортсменов той ещё закалки, - но недостаток пламенной злости, самого желания убить не позволил бы им делать то, чему противиться душа, уже тренированная останавливаться, когда кричат «Матэ!», отпускать, когда противника корчит на последних ворсинах порванных жил, и отступать, если враг сдался. Дрессировка – серьёзная вещь.

Чахлый кивнул и, потянув спину до хруста в пояснице, сказал с ухмылкой:

- Дрессура – да. Самое важное. – И неожиданно перекинулся на иное: - Знаешь, как нас учили на гранату ложиться?

Я пожал плечами – откуда ж?

Лицо Чахлого перекашивала недобрая ухмылка и ничего хорошего ожидать не приходилось.

- Думаешь, жужжали с утра до вечера о том, как это надо? Какой это подвиг? Что надо свои кишки насадить на взрыв, чтобы другие не передохли? Спасти, типа, всех? Матросовых, ядрёна-матрёна, делали? Хрен! Нас два месяца гоняли падать на болванку! - Глаза у Чахлого заблестели, скулы обострились, но, словно в противовес этой маске скрываемого бешенства, голос стал хриплым и спокойным: - Просто падать, понимаешь? С разбегу. С разворота. С лестницы. С окна. На первый же звон по полу. На первый же взгляд. На команду и без команды. Увидел – упал! Всё! Никаких сантиментов. Никаких тебе «за-ради друга живота не пощадить». Просто: увидел – упал. Под пузо эту суку сгребаешь и замираешь. А тебе очки насчитывают. А потом перед всем строем пропесочивают – не так упал, не так сгруппировался, не так эту суку прижал…

Чахлый усмехнулся и отвёл глаза. Взгляд его зацепился за дальнее солнце в белой дымке над горой и стал мутным, словно начсмены много выпил.

- Друган у меня там был. Бизоном звали. Да какой друган! Мы с ним говорили-то за жизнь один разок. Просто мы там все салаги были, а он уже давно по контракту пахал, вот к нему и держались поближе все. У него дома уже была жена и мелочь пузатая – доча, он её фотку, кажется, всем раза по четыре успел под нос сунуть. А там на фотке круглая мордочка скривлённая булочкой румяной, вся в пелёнках – один хрен пацан или деваха – только по розовым бантам и отличали. А Бизон фанател от фотки этой, на груди в кармане таскал. И вообще после рождения этой булочки Бизону крышу сорвало начисто. Толерастией заболел, чудик. Хотел соскочить, уехать…

Наверное, если бы у меня были жена и ребёнок, я бы не пошёл по контракту туда, где стреляют – остался бы с семьёй. Но, с другой стороны, если чуял хоть дыхание беды возле них – за сотни километров рысцой бы бежал, чтобы остановить. И стрелять бы научился. И на «суку» падать. И давил бы черномазых гадов голыми руками – только бы свои жили.

А Чахлый опустил взгляд и, методично стряхивая со штанины пыль, продолжил:

- Шли по зданию. Общежитие. Пять этажей. Дурацкая планировка. Дым. Кого увидел, кто выглянул - стреляй. Все они там, сволочи, одним миром... Зазеваешься – уроют. Особенно опасайся детей и баб. От мужиков понятно, чего ожидать, а эта мелкая сволота… Мочи, как увидел. Мы и мочили. А на четвёртом этаже поменялись с напарником – я вперёд пошёл, а Бизон ровнешенько сзади, по другой стороне коридора. А за ним – и другие наши, не тесно, не кучно. Двигаем. А тут мне в пузо – жах! И пропалило дырку. Я в стенку затылком врезался, ноги как косой срезало – не чую. Только вижу, как мир вниз опускается, туманом застилается. И об одном мыслю – «ксюху» не выпустить бы… Ну, мужики подтянулись, прикрыть там, оттащить… И тут сверху на площадку - она… Сука.

Скривлённые нервной ухмылкой губы дрогнули и Чахлый опустил голову - скрыл.

- Я – дурак был. Всегда… А Бизон – нет.

И, с шумом втянув воздух, в упор вперился в меня злыми мутными глазами:

- Только он - герой! А я тут дерьмо жру.

Я смотрел молча.

Но Чахлый и не ждал моих слов. Отвёл взгляд, поднялся и кинул, резко подхватывая с камня куртку:

- Жизнь - дерьмо… Каждому по поступкам, понимаешь?

И ушёл.

Я смотрел ему в след. Чёрная фигура – словно провал в ярком мире, раскрашенным солнечным светом в цвета дня, цвета жизни. Не сгорбленная, не опустившаяся. Так же подтянутая и напряжённая, приучено отвечающая болью на боль…