тридцатиградусная синергия, рогатый кот et alia

Мне всегда  были удивительны признания писателей, что персонажи у них своевольные, вертят авторами и сюжетом как хотят, заказывают шампанское с селёдкой в номер и смотрят по ночам платные каналы.

Но сейчас вдруг осознала, что примерно так ведут себя не мои персонажи, но истории. На коротких отрезках я с ними справляюсь, рассказы кое-как удаётся удержать в границах первоначальных замыслов — всё равно что отобрать у семилетки дремель, капкан на медведя и самую громкую в мире юлу (при условии, что тебе не предстоит с этим семилеткой долго и счастливо жить в однокомнатной квартире во времена пандемии). Но с подростками романного возраста начинается настоящая каторга. Вот, кажется, уговорил его сделать генеральную уборку в комнате, натянуть сюжетные линии под потолком и аккуратно развесить на них эпизоды; стены выкрасить всего в три цвета, красиво и строго, на рабочем столе порядок — стопка тетрадок с планами на ближайшие несколько авторских — как смотришь — а он где-то раздобыл литр тридцатиградусной синергии, упаковку аллюзий быстрого приготовления и связку вяленых архетипов. Тетрадками устлан пол, планы уползли куда-то под кровать и оттуда шевелят усами. Дружочек. У тебя диета. Посмотри на меня и убедись, что ты не хотел бы закончить так же.

Отвернёшься буквально на мгновение, а дом уже забит какими-то подозрительными типами — причём ладно те семнадцатеро пришли на внезапный квартирник и наверное когда-нибудь уйдут, но этот лохматый с косяком за ухом и мрачным рогатым котом на поводке — он убеждён, что нет лучшего места для вписки, вон и палатку уже разбил посреди гостиной. Потом ещё музыка — в наше время такое не слушали, в наше время такое пили. Кот во мгновение ока когтями и рогами рвёт в лохмотья всё, что оставалось понятного и стройного в сюжетах и линиях. Подросток романного возраста невозмутимо вскрывает банку отсылок и те разбегаются по всему дому.

В конце концов запираешь его в подвале вместе со всеми безумными идеями, со всем хламом и хаосом, со всеми этими вписчиками, рогатыми котами, со строптивым бумажным змеем из тетрадных листов, исписанных мелким обсессивно-компульсивным почерком, по углам непридуманные главы робко доедают огрызки смыслов.

Одного запираешь, другого. Это уже практически рутина, пусть и бесчеловечная. Учишься не думать о них. Учишься жить завтрашним днём.

Но ведь и подвал не резиновый. И вот этот перестук по трубам — он к чему? Скрип какой-то. И шёпот.

Есть подозрение, что они там о чём-то договариваются.

Очень страшно.