Летели свиньи стройным клином

"Люблю свиней. Кошки на тебя смотрят свысока, собаки снизу вверх, и только свиньи смотрят на тебя как на равного"

                       Уинстон Черчиль.

Давно Пахом не закалывал хряка и не вывозил на ярмарку ни одну свинку—  с тех самых пор как из города вернулся, так из хаты носу не казал, только слышен с заднего двора Пахома поросячий визг на всю округу денно и нощно, ажно петухи и псы цепные присмирели, и зареклись "кукарек" да брехливый лай в эфир деревенский вставлять.

Забор у Пахома высокий, да без изъяну — трудно любопытному глазу узреть то, что хозяин показать не желает, даже невозможно, ибо за забором еще и свинарник стоит с щелями с весны законопаченными.

Бабки-сплетницы слухи распускать стали непотребные, мол, Пахома город извращенцем сделал, и по возвращении домой, создал он из свиного стада гарем.

Алкашня, ворованной у соседей картошкой на рынке торгующая, и этим же соседям ее продающая, слухи эти упорно поддерживала до тех пор, пока последний мужик руку при встрече Пахому подавать не зарекся.

Жила в той деревне девица - Аннушка, молва ее Пахому в невесты прочила, токма перед ней наш свинопас и объяснился:

— Прожил я, Аня, в городе, без малого полгода, — начал рассказ он, — да бес угораздил с дурной компанией снюхаться.

— С трансвеститами-лесбиянками?— в ужасе предположила Аннушка

— Бери выше, — надув щеки ответил Пахом, — с байкерами. Мужики эти со странностями, Сатане поклоняются, да колдун их с магией черной якшается. Напоили меня однажды байкеры зельем прямовротным, на абсент похожим, окурили меня табачком заморским от Марии и Хуаны контрабандой привезенным, и повязали скотчем мириканским....прямо с креслом икеевским.

— Икеевским!? Ироды! — воскликнула негодующая Аннушка, — как же ты вырвался из лап извергов поганых?

— Запросто, — весело ответил Пахом, — колдун байкерский, был большим поклонником стимпанка...вынес из чулана прадедовский грамофон, да пластинку поставил, уж и не упомню — то ли Моцарта, то ли Розенбаума, но с двойной дорожкой, где на второй, на неслышных человеку частотах, заклятье обращающее на англицком записано.

— В кого обращающее?— захлопала ресницами Аня, да так, будто ими и вопрос молвила.

— Ясно дело, в хряка,— охотно пояснил Пахом, — да только я изловчился, головой мотнул, гривой тряхнул, и носком ноги, раскачав кресло, трубу грамофона пнул. Повернулась труба ко всей байкерской братии, да на самом важном заклятии...

— И что?

— Как что? Вот он я, Анечка, пред тобой в человеческом обличии стою...миновала меня участь в свином обличии век коротать.

— А они - байкеры?— переспросила Аннушка, ни в одно слово Пахома не поверив, но оттого ей было не менее любопытно.

— Ммм, а с ними бядааа, — расстроенно покачал головой Пахом, — но ты же меня знаешь, Ань, я — мужик жалостливый, всех байкеров к месту пристроил...

— Куда?

— Вооот сюда! — с этими словами, Пахом отворил перед Аннушкой дверцу свинарника.

Взору Аннушки предстали пятнадцать свиней: все с пирсингом замысловатым, в ушах, носах да в хвостах, и татуированные с ног до головы.

— Они!— села на пол девушка, — как есть — рокеры городские!

— А я ж об чем толкую! — с довольной миной согласился Пахом.

Уходя домой, Аннушка пообещала Пахому никому не рассказывать об увиденном, да в сельском словаре, "никому" и "всем" — синонимы: розошлась молва по деревне о байкерах в хряков колдовством обращенных, чуть скорее, чем мгновенно.

Собрались тогда алкаши сельские в доме Сашки— братка с девяностых случайно уцелевшего, да в родные края спиваться вернувшегося:

— Брать надо штурмом Пахомов дом, — заявил Сашка, — полно мозгокруту куриные мозги дурех наших смущать...

На том и порешили, токма недельку на подготовку отвели — пока Тимур Коновалов из запою не выйдет...

То осень была, а весною, весь сельский люд у залетных мужиков цыплят по дешевке скупил, на цену низкую позарившись, да от постоянных поставщиков отказавшись.

К осени, выросли из тех цыплят и не куры вовсе, а сущие недоразумения: огромные, жилистые, худые, страстьсколькожрущие, с зубами в клювах, да еще и каннибализмом балующиеся—  словом, не броллеры, а велоцерапторы. Ох, и намучались люди с цыплятками: те черти доисторические, комбикорм на год заготовленный в два месяца слопали, и давай друг друга жрать, и котов, по курятникам обретавшихся, да что котов, Сергея Валерьяныча, пьяным в хлеву уснувшего...тоже сожрали. А ведь и бульон из этих адский отродий некудышный, и мяса с гулькин нос, сплошные жилы, толщиной что у боддибилдера.

Наиболее ушлые хозяйки, пытались "ошибки генноинженерии" в соседние села продать, ан нет— соседей та же беда постигла, в погоне за дешевизной то, знали уже, с какими чудищами дело имеют.

Но вот, когда Тимур Коновалов из запоя вышел, собралась алкашня у дома Пахома, Сашкой наученная - македонской фалангой напротив калитки вставшая, вилы разной длины в боевую позицию накренившая, и двинулась кратким шагом на хату супостата.

Тем временем, вдова Сергея Валерьяныча — Фекла, вконец от горя по потере кормильца обезумев, врата курятника поотворяла, да кур-рапторов на свободу поотпущала— на вольные хлеба. Из съедобного, пернатым извергам фаланга алконафтов первым делом и подвернулась.

Ээх, не расчитан строй Александра Великого на отражение атаки ниже пояса, тройной лес вил ниже яиц не опущается, промеж собой путается.

То не битва была, но форменное избиение, на потеху детворе сельской, с выжившими котами по заборам рассевшейся.

— Мдась, хоть и Санек я, но, видит бог, не Македонский, — брякнул в нос Сашка, и бодро скомандовал паническое отступление.

Пахом то безобразие через окошко хаты видел, и сильно против геноцида соотечественников выступал, отпер свинарник, и пустил все стадо расписное на орду "рапторов".

— Ох, свинобайкеры ящеров пернатых жрут! — взвизгнула Аннушка, с оглоблей в помощь алкашам поспешавшая.

Не успела: потоптали, подушили отродье клювозубое свиньи, и тевтонским клином за Пахомовский участок сиганули — на зов свиноматки. А за участком дорога имелась, аккурат из города ведущая. Лишь последний свин из виду деревенского люда скрылся, рокот душераздирающий поднялся, и через несколько мгновений, из-за угла Пахомовского участка пятнадцать байкеров на харлеях вырулили: в черные кожи заклепанные, с кольцами в носах да при серьгах в ушах, а мордовороты небритые все в кровище свежей...

Поняли тогда все в деревне, что Пахом — не брехло вовсе, но избавитель от злой напасти.

А байкеры, своих стальных коней напротив калитки Пахома остановили, и в дом к нему тевтонским клином пожаловали. Высоко оценили они татушки, на хряках выколотые, и Бесогон — атаман байкеров, тогда и сказал Пахому:

— Вижу, практика искусства твоего на свиньях не прошла даром, хорошим кольщиком ты стал. Чтож, собирайся с нами в город, там тебе теплое местечко в клевом тату-салоне мы присмотрели. Одного не пойму: зачем ты попросил нас рожи кровью вымазать, когда стадо в свинарник через заднюю дверь загонял?

— Дык, уезжаю я, — ответил Пахом, — некому будет деревню россказнями смущать, да разум будоражить. Пущай, хоть напоследок потешатся...