С днем Победы, друзья!

Для нашей семьи это всегда был праздник. Были погибшие, были вернувшиеся. Дядя Нюсик вернулся. Дядя Тодосий погиб. Родные братья. Дед Сеня вернулся, двоюродный дед Миша вернулся. Тоже родные братья. Погиб самый младший брат бабушки - Коля. Погиб племянник бабушки Гавриил. Много имен, много судеб.

Поражает, что несмотря на все пережитые беды, моя семья нашла силы радоваться жизни и любить. Была боль потери, конечно. Но они продолжали идти дальше. Как многие другие семьи.

Что мы можем противопоставить войне? Память. Ради этого пишется мой пока безымянный роман. Я хотела вывести читателя к миру. И поэтому там так подробно описана война. Ее надо знать в лицо, чтобы не пустить на порог.  

...

1925-1955 года. КВАРТИРА ИРИНЫ, ДОЧЕРИ ФОМЫ И ДОМНЫ

Однажды ко мне приходит Ирина – на руках у неё младенец. А на душе – смятение. Соседи тащат в комнату зелёный сундук. Это далеко не всё, что у неё есть. Вереницей неясных образов за Ириной идёт семья. Первым делом женщина вешает в угол икону, зажигает лампадку, молится. На стену рядом – портрет мужа Сени. Портрет племянника Тодосия. Будь у Ирины портреты всех, о ком она печётся, моих стен бы не хватило. Но у неё только два. Остальные тени сами находят себе место.

На подоконник садится Коля, юный брат Ирины. Солдатская гимнастёрка перехвачена широким поясом. Через лоб струится шрам. Когда родителей пришли раскулачивать, взять у них было нечего – кроме младшего Коли. Его и забрали в стройбат. Всеми правдами и неправдами, подкупив чиновников и охрану, Ирина со старшим Данилой нашли Колю. Стояла глубокая осень, расхристанная колона пленных ползла по бездорожью. Многие падали. И если не вставали, их втаптывали в ноябрьскую слякоть. А потом добивали охранники. Они сумели выпросить ночь на свидание. Коля долго отказывался брать с собой припасы. «Свої вб’ють, якщо дізнаються », – объяснял он. Но Ирина придумала: зашить сухари по маленьким кусочкам в подкладку фуфайки. За этим делом и прошёл остаток ночи. Сухари спасли Колю. Он вернулся в Студёную, женился на разбитной красавице Мане. Развёлся. Потом взял в жёны тихую серьёзную Веру, она родила ему сына. Ирина об этом ещё не знает, но мне тень даёт понять: Коля погиб, в первый же месяц войны. 

Вот Микита беспокойно мечется по комнате. Старший брат, раскулаченный, выгнанный из родного села. Он так хочет вернуться в Студёную! К могилам четырёх детей. К большой семье. И всё не ладится. В Козубовке новый дом, хозяйство, заботы. Другие дети. А его тянет туда, в прошлое. На родину. Может, ещё застанет родителей в живых. Через пару лет, к концу войны, Микита всё-таки отправится в Студёную – своё последнее путешествие. На перекладных – где паровозом, где на подводе, где пешком. По дороге, не доехав даже до Винницы, схватит лихорадку и развернётся в Козубовку. Там и скончается, так и не повидав родные края.

Данило хлопает Микиту по спине: «Ще разом вип’ємо горілки, брату!»  Несмотря на пророчества студенянского дьяка: «З Микити має бути вчена людина, а з Данили одеській жулік», Данило не остался в Одессе. То Крым, то Белоруссия, нигде ему не сидится. 

Павло устроился в углу, неспеша строгает фигурку. Игрушка, радуюсь я, дети любят игрушки. Хотя младенцу на руках Ирины пока не до игр. 

Младшая сестра Павла, Параска, прячется за сундук. Она чутко прислушивается к раскатам грома, втягивает голову в плечи. Вспоминает влажный от дождя лес, старую сосну и оглушительный треск. Молния ударила в дерево, вспышка будто выжгла Параске глаза, затрясла в огне. Говорили, не выживет. Выжила. Мается сердцем, да следы от ожогов по всему телу. И ещё – теперь Параска видит тени тех, кого уже нет. Или скоро не станет. Каждый раз, когда гремит гром, она слышит выстрел. Хочется найти Павла и рассказать об этом. Но не решается.  

Леонтий, Герасим и Соломия играют в зале с детьми. Варвара гоняет полотенцем цыплят. Муж Сеня – худой, заросший – курит папиросу, смотрит в окно  и улыбается одним уголком рта.   

Семья Ирины – вот она – живёт здесь, в песчинках моего ракушняка, в камышовых стеблях дранки, в высоком белёном потолке, в ветхой мебели, в тяжёлых оконных ставнях, в облупившейся краске стен, в изразцовой грубе, в паутине за кроватью с металлическими набалдашниками, в пятне пыли на подоконнике, в тёплом сентябрьском луче, пляшущем вальс на дощатом полу. Сквозь меня тянутся невидимые нити родственных уз, стежками прошивая пространство, соединяя своих далёких и близких, прорастая через соседские квартиры и зависть, канонаду войны и пустующий, пропахший страхом двор, через искорёженные снарядами улицы и взорванные поезда, через выжженные поля, через треугольники фронтовых писем, через сто верст по сто, и бегут к далёкой Студеной, откуда всё началось. Стежки старательно сшивают всё, что попадается на иглу судеб, даже если полотно для работы – чернее чёрного, отяжелевшее от ненависти и горя. 

Небо разрезает вой мотора и свист. Мои стены мелко дрожат, я слышу прощальный стон – в дом неподалёку попала бомба. Ирина вздрагивает и, прижимая к груди младенца, бросается к двери. Чтобы добежать до подвала, надо обогнуть дом – и я очень надеюсь: Ирина успеет. 

Не люблю пустоту. Не люблю одиночество. 

Кладка ракушняка ходит ходуном, вибрирует дранка. Ниточки, протянутые к родне Ирины, тоньше паутины – но, оплетая мои стены невидимым коконом, они держат лучше всяких свай.