История основания

Почтеннейший глава совета старейшин Гров горделиво обозревал панораму Шарогаса в оконце высокого терема администрации. Славен древний Шарагос, вольготно раскинувшийся в заливе Эбу, теремом старейшины, домами почтеннейших горожан, аж семнадцатью, удобной пристанью на сваях из долго (целый год) не гниющего дерева, позволяющей многочисленным рыбачьим лодкам без хлопот выгружать корзины с уловом.

Вытаскивать их на песок приходилось только на зиму – вчетвером уродовались над каждой посудиной аж по часу, а их целых десять, да ещё столько же поломанных! Но уловы стоили непосильных рыбацких трудов, засольные ямы заполнялись первым богатством Шарагоса – селёдкой. С первым снегом по первопутку окрестные дикари везли в обмен на неё зерно, мёд, шкуры, шерсть, пух…

Конечно, не одна лишь селёдка привлекала лесных самоедов. Славен Шарагос своими ремёслами – кузнецом, бондарем, скорняком, тремя ткачами и прочими гончарами, особенно пивоварами, как ткачами, тоже тремя. Знатные мастера ремёслами маялись в основном от безделья. Главный их промысел, рыбный, просто не мог занять всего их времени.

Процветание города, да и сам Шарогас в незапамятные времена начинались с терпения, трудолюбия и морской болезни Мытута и мудрой решимости брата его Ятама, прадеда почтеннейшего главы совета старейшин Грова.

Старший Ятам безуспешно, но упорно старался привить младшему любовь к рыбацкому труду и вообще к морю, к которой Мытут не был расположен тупо генетически. Несчастный, побуждаемый братскими пинками за лень и сонливость, каждое утро тащил в лодку вёсла, сети, пустые корзины, которые плели их сёстры и мама. Потом волок лодку на воду, не было ещё пристани, ставил её на якоря – долго искал заначку и пёр два здоровенных булыжника.

Шёл будить Ятама за второй серией пенделей, уже за медлительность или торопливость, в зависимости от настроя братца. Количество и качество пенделей, как гласит легенда, от настроения Ятама не менялось. И вне зависимости от настроя не убывала братская любовь, проявляясь в кормлении младшего кашей с родственной заботливостью, порой переходящую в навязчивость. Ничего кроме каши Мытуту не перепадало, поскольку это считалось бессмысленным переводом продуктов.

Плотно позавтракав, братья уходили на промысел, где Ятам рыбачил, а Мытут взывая к богам, вовсю пытался улестить духов моря обильной данью, извергаемой из глубин своей широкой сухопутной души. Вечером после удачного лова Мытут выползал из лодки на бережок и тупо пялился, как братик выгружает полные корзины с селёдкой, вёсла, вытаскивает лодку на песок и прячет булыжники-якоря, чтоб не спёрли.

Только никак не мог запомнить куда, Ятам их постоянно перепрятывал, а уставший Мытут вырубался прямо на песочке. Сёстры и мама рыбу жарили, вялили и солили, но мало. В смысле для себя солёной рыбы оставалось мало – соль стоила очень дорого, её удавалось выменивать у барыг на свежую и уже солёную селёдку по грабительскому просто курсу. Хотя соли у барыг было много, фигли они тогда почти каждый день к ним лазили?

Однажды поутру Мытут, пробуждаемый братским пенделем, не отрывая лица своего от суши, возголосил:

– О, брат мой Ятам! Чувствую я, что не отпускает меня, мать его, сырой песок, конец мой близок, и прийти он может в любую минуту, максимум через час. Не дело, если случится это в море – тебе ж возвращаться придётся, дабы не осквернить мокрой стихии моими сухопутными останками.

- Но духи моря ждут даров твоей широкой сухопутной души, брат мой Мытут! – возразил ему Ятам, в сомнении отвесив второй братский пендаль. – Духи жаждут и ждут, брат!

- Ой, да отвези ты им мою кашку, какая духам на хрен разница, о, брат мой Ятам?! А я, коли не издохну к вечеру, помогу тебе выгрузить рыбу.

- Вообще всё выгрузишь и лодку вытащишь, – принял решение старший и, отвесив третий пендаль, подвёл черту. – Только ты тут не разлеживайся, чмо золотушное, раз подыхать собрался, рой себе ямку. А я так и быть, сам за тебя потом закопаю, о, брат мой Мытут!

Ятам отбыл по рыбацким делам, а Мытут полежал немного в ожидании вот только что так ясно представляемого конца. Но преставиться не получалось, и призрачная возможность вечернего разговора с братом стала обретать неприятнейшую конкретность. Дабы отовариться менее конкретно и хотя бы избежать подозрений в симуляции, Мытут принялся за рытьё ямы.

Рыл в меру своих слабых сил небыстро, но упорно и до вечера. А вечером выгрузил корзины с уловом, весла, сети, вытащил на песок лодку, впервые сам заныкал булыжники и оттащил в хижину обессилевшего братца. Мытут в первый раз за долгое время спокойно поужинал и уснул под крышей, а Ятам даже покушать от хохота не мог. Ну, залило ямку приливом – с кем не бывает, ржать-то чего?

Утром Мытут неожиданно для самого себя чуть всю кашку не съел, но вовремя остановился – оставил духам моря. Ведь Ятам велел ему вырыть нормальную сухую яму, а из мокрой воду вычерпать, вдруг пригодится? Младший всё проделал в оговоренном порядке и вечером повторил вчерашнюю программу по пунктам. Только братец ржал не с одной залитой приливом ямы, а с двух. Сам же сказал, вдруг пригодиться! Вот Мытут и вытаскал воду из старой ямы в новую, чего ржать-то так?

На третий день Мытут слопал всю кашу, заявив, что у духов нынче рыбный день, или пусть им мамка ещё сварит. Мама сварила без разговоров, а то если духи в рыбный день рыбу сожрут, что им-то достанется?

Дождалась, когда старший отправится на промысел, и пошла взглянуть, чего такое младшенький роет, что каши на него не напасёшься. Крупы на обмен за селёдку много приносили лесные жители, как бы не жалко, но всё же. Поглядела мудрая женщина в ямку и ахнула.

– Мать бы так вашего папы! Чего это на стенках белеет? Ну-кась, сына, попробуй. Солёное! Родненький ты мой, сокровище наше, сын мой Мытут! Всё делай как всегда, только вот это беленькое собери в платочек, золотце ты моё!

Уже через месяц Ятам сам таскал и рыбу, и всё остальное понукаемый братскими пенделями Мытута. Окреп братец на суше и на кашке, чему Ятам только радовался. Ведь у них благодаря брату оставалось много солёной рыбы. Самим бы не съесть, но лесники потянулись с мёдом, воском, шкурами. А барыги, хоть и сердились, но виду не показали – скупали всё и цену хорошую давали железными изделиями, да тканями.