Забавный эпизод, так и не вошедший в роман роман "Король русалочьего моря"

... Ксандер проснулся от возбужденного шепота над ухом. Снаружи щедро поливала их небольшой лагерь своим светом луна, но тяжелые ковры гасили сияние, и он скорее угадал, чем увидел две тени сидевших рядом. Зато их ожесточенный спор не услышал бы только глухой.

— Адриано? — пробормотал он. — Ты чего не спишь?

Адриано повернулся к нему, блеснув в темноте белозубой улыбкой. Ему было хорошо, и наученный горьким опытом Ксандер насторожился.

— Ничего, — отозвался венецианец уже погромче, избавившись от страха разбудить. — Сестру продаю.

— Эй! — вмешался его пока невидимый собеседник. — Давай сюда! Не с ним говори, со мной говори! Я тебе сказал, ты слышал — что скажешь?

Всякий сон слетел с Ксандера в мгновение ока. Он подскочил, ухватил Адриано за рукав и подтянул к себе для надежности.

— Ты совсем идиот? — прошипел он веселившемуся приятелю. — Или тебе что приснилось и теперь твоему чертовому проклятию неймется?

Послышался треск: невидимый покупатель Одили явно не собирался упускать внимание выгодного продавца и, должно быть, потянул Адриано за другой рукав.

— Двести верблюдов! — настаивал он. — Хорошая цена!

— Погодите вы оба, — проворчал Адриано, выдергивая свою уже начавшую сползать с плеч рубашку и запахивая ее на груди с видом оскорбленной невинности. — Уважаемый Рахим, ты зря горячишься. Это не чужой нашей сделке человек.

— Почему? — вопросил озадаченный кочевник.

По тому, как блеснули глаза венецианца и как сладок стал его голос, Ксандер понял, что сейчас будет сказано что-то роковое, и рванулся зажать ему рот — но не успел.

— Он ее жених, — невозмутимо сказал Адриано. А когда оба задохнулись от возмущения, — Ну да. Нареченный. Знаешь, между нашими семьями давние отношения... хотя да, ты должен понимать, почтенный Рахим: дочь дяди и все такое... А ты не переживай, Ксандер, сейчас разберемся. И рот закрой, а то ты на рыбу сейчас похож.

Пока голландец отчаянно искал в родном языке выражения, которые бы выразили его чувства наиболее полно, кочевник соериентировался и барсом метнулся к нему. Прежде чем Ксандер успел охнуть, над ним уже нависло смуглое лицо.

— Отступись, а? — выдохнул Рахим с таким вожделением, что Ксандер оставил мысли о том, каким образом герцог Нордгау оказался приписан ему в близкие родственники, и испугался, не перегнул ли Адриано палку в своем торговом красноречии. — Все отдам! Верблюдов дам — сколько хочешь верблюдов? 

— Эмм, — только и выдавил из себя озадаченный такой постановкой вопроса голландец.

— Не меньше, чем мне, — заявил безжалостный Адриано.

— Это почему? — развернулся к нему Рахим. — Ты отдаешь, что имеешь — а он?

Адриано широко распахнул глаза, дивясь такой недогадливости.

— А оскорбление его имени?

Кочевник подумал, задумчиво пожевал ус и наконец снова повернулся к Ксандеру.

— Свою племянницу тебе в жены отдам, — решительно сказал он. — И выкуп не возьму. 

Ксандер глянул на своего безумного приятеля, и как он и ожидал, неуемный венецианец ему только подмигнул. И он решил, что если уж пропадать, то с песней.

— Зачем мне незнакомая жена? — пожал он плечами с бесстрастием, которому мог позавидовать и его товарищ по торгу. — Одиль я давно знаю, мы с ней сговорились. Может, почтенный Рахим, ты возьмешь другую? 

— Действительно, — поддержал его Адриано. — Сабелла стройна, как молодая серна, а если распустить ее косы, то волосы укроют ее плащом до пят. В танце она гибка и прихотлива, как змея, а в страсти безудержна, как необъезженная кобылица. Тот же, кто видел ее в бою, либо празднует с ней победу, либо уже никому ничего не расскажет...

Когда он умолк на ноте драматического шепота, оба его собеседника с минуту оставались немы: Ксандер — потому, что не знал, что и сказать на такой поток восхваления, а Рахим — потому что откровенно смаковал описание с удовольствием истинного знатока, даже почмокал под конец.

— Ай, хорошо говоришь! — воскликнул он. — Медом тебе было, видно, молоко матери! Но вот что я тебе скажу, друг мой и гость: не сладим мы тут. Что мне испанка? Надо будет — в их страну пойдем, многих себе добудем! И чернокосых у нас много. А твоя сестра светла, как солнце пустыни, а косы ее — как белый песок Ливии, и тот, кому она будет женой, не узнает вовеки иной жажды, чем жажда ее объятий. Песни ее околдовывают сердце и сковывают разум, и нет спасения видевшему ее. Как тут сравнивать? Назови цену, и ударим по рукам, хоть бы ты пожелал всю Аравию!

— Это за что же тут предлагают всю Аравию, хотелось бы мне знать?

Если ему в гневе, подумалось Ксандеру, отвечал шторм, то Одиль в гневе была чистый лед. Во всяком случае, его проморозило враз — и судя по виду Адриано, доселе слушавшего Рахима с удовольствием, его тоже. А вот Рахим остался пока непораженным.

— Почему не спишь, девушка? — спросил он ласково. — Тебе надо отдыхать, беречь красоту. Это мужской разговор. Здесь твой брат, твой жених — чего бояться? Завтра скажем тебе, что решили.

На благословенное мгновение Ксандер подумал, что Одиль лишилась дара речи. Но тут ее глаза сверкнули, сузившись, и оказалось, что находить слова в любых обстоятельствах было явно фамильной чертой Нордгау.

— Этот разговор закончу я, — холодно сказала она, — или клянусь, почтенный Рахим, что высохнут все колодцы отсюда до Алжира.

Вопреки ожиданию, кочевник не смутился и не выразил недоверие — только кивнул с неким даже намеком на почтение и чуть подвинулся, давая ей место. Но Одиль не шагнула под сень ковров.

— А закончу я его так, — и в ее голосе звенела ярость. — Что бы ни сказал тебе мой брат, о наш хозяин, пока жив мой отец, ему решать мою судьбу. Ему и шли послов, и пусть будет по слову его. Но торг, — взгляд ее метнулся к Адриано, и тот отпрянул, будто это был клинок, — будет трудным. Предупреждаю.

Рахим с достоинством поднялся и поклонился.

— Ты говоришь разумно, девушка. Я пойду и подумаю, что сказать твоему отцу. Пусть ночь будет теплой вам всем, друзья мои и гости.

Глядя на рассвирепевшую Одиль, Ксандер что-то сомневался в вероятности последнего. Но тут из-за ковра появился знакомый до боли силуэт, и сомнений у него не осталось.