Когда закончится война

Тогда он был студентом, совсем юным, еще безусым... страшно даже подумать, как давно это было... И жил тогда в сколариуме Политеха, современным языком — в общежитии. Начальство пыталось завести в сколариуме монастырские порядки, но сразу честно признаемся, не очень-то усердно пыталось. Поэтому благочестия и чинности в сколариуме было очень мало, а вот шума и бестолковщины всякой было много. С другой стороны, кому ж еще веселиться, как не студентам, вдали от родительского надзора? А Лигон... хотя его тогда звали Ортис Лагар... и тогда был не без странностей. Иначе как объяснить, почему он сидел в библиотеке, когда в сколариуме товьярское землячество вовсю праздновало канун дня Дайны? Устал от пьянок, наверное. Месяц, помнится, на них выдался довольно урожайный. В конце концов, от работы ума можно тоже изрядно захмелеть. И отрываться от работы не хотелось, даже когда библиотекарь встал рядом с его столом как безмолвный укор и потянул у него из-под носу книги.

— Э?

— Полночь уже, — устало сказал библиотекарь, и Ортис с удивлением понял, что укор библиотекаря был вовсе не безмолвным, просто заработавшийся студент все слова о том, что полночь и библиотека закрывается, пропустил мимо ушей.

Ортис безропотно отдал все книги кроме одной. С этой расставаться не хотелось, он только-только проникся логикой автора и отрываться от его мыслей было трудно.

— Ладно, — смягчился библиотекарь. — Дам ее тебе на дом. Только... — он поморщил нос, — ... стоит ли тебе ею голову дурить? На экзаменах по этой теме спрашивать не будут.

Ясное дело, не будут. Если бы по этой книге предстояло отвечать на экзамене, она, небось, была бы прекрасным снотворным средством. А так она будоражила и спать не давала. И Ортис, направившись было в сколариум, остановился на полпути, ибо там до сих пор тихо не было. К голосам студентов добавились и женские голоса (а значит, отмечание дня Дайны пойдет вполне традиционным путем).

Сидеть на улице под фонарем было как-то неудобно. Во-первых, и фонарей-то приличных поблизости не было, ректорат на уличном освещении усиленно экономил, резонно подозревая студентов в вандализме. Во-вторых, было хотя и тепло, но сыро.

И Ортис направил свои стопы в небольшой пантеон на углу Университетской и Скорняжной улиц. Благочестием окрестный народ все равно не отличался, да и кому какое дело, что в храме он собирается читать не богословский труд, а трактат по теоретической механике?

Да и не было никого в пантеоне в полуночный час. Перед богами стояли подношения — чаще всего цветы и тарелки с разноцветным печеньем и конфетами, но сами верующие давно были дома, и если кто и в самом деле справлял канун дня Дайны, то дома, вдали от нескромных глаз делать это куда разумнее.

Без лишней скромности Ортис устроился на краю алтаря Дайса-громовержца — во-первых, что немаловажно, алтарь был деревянный, а пол каменный, во-вторых, алтарь, разумеется, был чище пола. Кроме того, он еще был и невысокий, чуть ниже колена, и напоминал обычную деревенскую лавку. Ортис только сдвинул в сторону тарелки с подношениями, чтобы не соблазняли угоститься пригоршней конфет, и чуть передвинул поближе масляный светильник на высокой ножке, чтобы читать было удобнее. Жестковато, конечно, но студент — существо выносливое.

И оторвала его от книги только «Ода во славу пышнобедрой Дайны». Певец, вероятно, начал напевать вполголоса, а потом увлекся и продолжал петь во всю мощь горла. И Ортис, который снова зачитался до самозабвения, первые секунды «Оды» пропустил мимо сознания, а потом поднял голосу от книги и от тетради, где делал записи, и потрясенно уставился на горельеф Дайны. Почему-то вот не пришло ему в голову посмотреть на певца — и хотя он понимал, что поет не изображение богини, все же что-то заставляло студента смотреть на чувственные полуоткрытые губы изображения, а не в сторону рослого дядьки с бочкообразной грудью, который стоял посреди храма и пел, пел высоким не мужским голосом. Ортис даже не сказал бы, что именно дядька такое пел: сразу захватило впечатление, что Ортис растворяется в божественном звуке, и перед глазами было лицо богини, уже не каменное, а живое, не похожее, но в то же время и похожее на скульптуру. Ортис, как идиот, пялился в лицо богини и вожделел... это если не искать слов попроще. Состояние его напоминало сладострастный сон, и итог этого сна был вполне закономерен: когда певец смолк, Ортис со стыдом почувствовал в штанах влагу.

— Да что ж вы творите? — потрясенно сказал Ортис певцу, не сдержавшись. Оно и было из-за чего переживать: пережить пик страсти не в постели с девушкой, а в общественном месте да еще просто оттого, что какой-то мужик что-то там такое спел!

Певец, который до того обращал свое внимание только на скульптуру богини, перевел глаза на Ортиса. Его взгляд смерил студента с головы до ног, а потом певец улыбнулся:

— Нет ничего позорного в том, чтобы приносить жертвы Дайне.

— Я ничего такого приносить не собирался, — пробормотал Ортис, чувствуя, что его уши пылают как два алых мака.

— Тем ценнее жертва, — сказал певец. — Значит, она искренняя. Богиня непременно одарит тебя своим вниманием, — он улыбнулся и сказал: — Любовник Дайны. Вспомни этот день, когда поймешь, что ты не такой, как все.

Он ушел, а Ортис тупо смотрел ему вслед, пытаясь понять, что такое «не такой как все»? Он и так был не такой как все: уж умнее многих точно, и то, что другим давалось только упорной зубрежкой, к Ортису приходило будто само собой. Или что-то другое имелось в виду?

Так ничего и не поняв, он устало свернулся на алтаре и заснул, потому что чувствовал себя уставшим и разнеженным одновременно. Разбудили его утренние звуки, которые в храме казались приглушенными, однако все ж таки пробивались: стук тележных колес, звонки проезжающих омнибусов и, само собой, вопли разносчиков: «Малакоооо! Малакоо!», «Пиииво! Свежее пииииво!» «Свежие бууулки!» — и что там еще горланят торговцы спозаранку, не давая честному народу надолго залеживаться в постелях.

В храм никто пока не заглядывал, оно было и к лучшему: дрыхнущий на алтаре студент — это самое что ни на есть святотатство, а он еще и во сне пару тарелок с дарами Дайсу своротил на пол. Пришлось ползать под алтарем, собирая рассыпанное. Он даже виноватым себя перед Дайсом почувствовал, хотя вообще-то считал себя атеистом.

Потом Ортис еще несколько раз заходил в этот пантеон и надолго задерживался, созерцая лик Дайны. Он вовсе не хотел повторения того, что было памятной ночью. Он просто хотел понять, с чего это его так повело. Ничего не понял и перестал ходить. В конце концов, есть и более интересные темы для размышлений.

Имя певца он нечаянно узнал через пару месяцев, когда его с группой приятелей занесло в театр — на оперу «Алиенуара». Он узнал в исполнителе роли Менкалинана того самого звонкоголосого дядьку и испугался было, что снова опозорится от звука его голоса, но, кажется, для полета его сладострастных мечтаний необходимым было сочетание божественного голоса и божественного лика, так что все обошлось. И все же полузабытое ощущение, что незримая рука взяла его за ухо и повелела слушать — появилось. Поэтому он больше никогда не ходил на те спектакли, где пел великий Датонис. Другие сопранисты у Ортиса и тени похожих ощущений не вызывали.

https://author.today/work/6869

Аннотация:

Действие романа происходит в вымышленном мире, реалии которого напоминают Европу первой половины ХХ века, мир технологический с маленькой долей магии; магия как таковая, в общем-то, незнакома персонажам: они воспринимают ее как нечто существующее, но встречающееся очень редко. Только что закончилась война, которая длилась три года. Казалось бы, живи и радуйся, но проблемы персонажей романа не дают им жить покойно. Спецслужба, которая занимается проявлениями магии, пришла к выводу о необходимости ликвидации одного древнего колдуна, чтобы получить его силу. Однако колдун оказался к этому готов