Идиатуллин, "Последнее время" - рецензия

 Существуют два архетипичных представления о времени: уроборос и координатная прямая.  В основе любого из распространенных мировоззрений лежит одно из них; а наука, что важно - избегает твердо высказываться по их поводу (вроде бы, конечно, скорее второй вариант, но мы же не знаем, что было до Большого Взрыва, и главное, сколько их было?)

 Мирча Элиаде считал, что модель линейного времени присуща авраамическим религиям и связанным с ними мировоззрениям, а время циклическое - всему остальному человечеству.  Но все сложнее, чему доказательством 9 и 10 стих первой главы Книги Экклезиаста. Циклическое (оно же мифологическое) и линейное (оно же историческое) восприятие времени сопутствуют каждому из нас, как уровни восприятия и обработки событий в памяти. Религии же, как и нерелигиозные мировоззрения, могут всего лишь поддерживать ту или иную модель. Иногда правой рукой одну, а левой другую.

 Но выбор, в какой реальности жить - в конечном итоге, за человеком. Хотя, само собой, соскочить с Колеса Сансары в одиночку непросто. Напротив же, для того, чтобы свернуть время кольцом и закуклиться, даже не нужно быть кадавром, удовлетворенным полностью. Наша биология — вот кто постоянно лоббирует циклическое восприятие времени в нашем мышлении. Физиологические циклы дня и ночи, зимы и лета, смены поколений имеют мощное воздействие на наши чувства и откликаются эмоциям каждого человека. И действительно, поэтизация циклов увядания и воскрешения, праздничных годовых циклов, циклов передачи смыслов новым поколениям не прерывалась ни в одной известной традиции. Мы - коллективные животные, нам приятно быть частью чего-то большого, хотя бы ритмически. А на линейном времени кто мы? Мгновенные искорки, не более.

 С другой стороны, уникальность личности, ее вклад, ее заслуга в том, что дальнейшее отличается от предыдущего - существуют только в линейном времени. В циклическом - тряси, не тряси Десять Тысяч вещей - они останутся собой, только утомишься, и след твой на песке все равно сотрется.

 Первая преамбула на этом окончена, но, увы, предстоит и вторая преамбула. Новый роман Шамиля Идиатуллина “Последнее время” _вроде_бы_ позиционируется им, как фэнтези. Фэнтези - весьма дискутируемый жанр, (должны ли быть драконы? Должны ли быть эльфы?) но его происхождение и опору на мифологию (точнее, мифологии), вроде бы, никто не отрицает. Время в фэнтези циклично принципиально (хотя циклы могут быть очень велики, Брахма спит подолгу) что позволяет логически непротиворечиво  существовать исполняющимся пророчествам, смертным божествам  и прочим прекрасным вещам в меру фантазии автора, а также твердому ожиданию того, что Железный Век таки конечен, и когда-нибудь да станет хорошо, ну а те, кто погибли, родятся заново. 

 И вот что я скажу, после двух прембул: нехорошо обманывать читателя, Шамиль Шаукатович.

 Никакое это у вас не фэнтези.

 На пространстве романа, действительно, есть локация, крупная и географически, и по уделенному ею автором вниманию - в которой всерьез и поправде действует циклическое время, порождающее богов, магию, особые места и особые силы. Но это именно локация, она не тотальна, а за ее границами жизнь идет совершенно не так, и даже в тех локациях, где время тоже ложится петлями - это другие петли, другие волшебства и другие боги. Но переходы из Космоса в Космос, от юрисдикции одних существ под юрисдикцию других  - это для фэнтези не критично, это бывало. Страшнее для жанра то, что на сталкивающихся границах замкнутых локальных  уроборосов время романа начинает искрить и распрямляться, становясь одноразовым, линейным - последним.

 Сказка лопается, когда Алиса просыпается; фэнтези лопается, когда пророчества, силы, боги и наговоры осыпаются в пальцах в труху. Было и нет.

 Такая реконструкция жанра, наверное, похожа на первый прорыв актерами театра “четвертой стены”. По всему вероятию, возмущению читателя, соблазненного обложкой и колдунствами в аннотации, ждавшего честного фэнтези со строго пропповским сюжетом, не будет границ. С другой стороны, Идиатуллин - не тот писатель, от которого ждешь честного пропповского сюжета, пора привыкнуть.

 Какую же историю рассказывает автор на такой сложной сцене?

 На почти неотличимой от нашей (всего лишь повернутой на 90°) географии живут несколько групп народов. Резкие, расчетливые и почти бесчеловечные урмане. Их много разных, друг другу отдельные группы ничуть не товарищи. Урмане совершенно правдоподобны, ни грана фантастики нет в том, что мечи булатны, стрелы остры у варягов, наносят смерть они без промаха врагу. Вспоминая реальные записи о хозяйственно-бытовых конфликтах скандинавов дохристианского (и раннехристианского) времени, приходится признать, что Идиатуллин урман еще и слегка приукрасил.  Второй большой этнической   группой романа становятся несущие с юга слово Тенгри-Неба люди Коня (тоже, в целом, не однородные). И  третья группа - живущие в лесах мары, чья земля служит им.

 Дойдя до осознания этого момента, начнет ругаться еще одна группа читателей - русофилы. Как так? Где славяне??? Где русичи витязи берендеево царство и прочая Гиперборея на мамонтах? А нету. Живите без.

 Отсутствие славянского Космоса в книге можно считать фантдопущением. А можно - трактовкой идеи о том, что русская национальная идентичность с самого старта была чрезвычайно инклюзивна, и кого только не вобрала в себя - и если отматывать достаточно назад, то ее можно между более сильными (на тот момент) идентичностями и вовсе не заметить. И на то, и на другое автор имеет полное право, а уж намеренно фраппировать читателя - и вообще святое дело.

 Лежащая между Севером и Югом лесная земля Мары - огражденная, впускает неохотно, но богата ценными товарами. Взять ее силой ни тем, ни другим завоевателям не получается, ужалить коварством - тоже никак, защита велика, непонятна и безжалостна. 

 В последние годы мифология и космогония финно-угорских народов России из области узкого этнографического интереса неожиданно (а может, и нет) выходит в область художественного осмысления. Если раньше в этой тематике шел ровный и для публики ужасающе скучный поток обработки археологических и культурологических данных, то сейчас  - о, как интересно и необычно! - мы открываем для себя, что помимо откровенно поздних конструкций панславянизма есть освежающе необычные, и главное, совершенно настоящие пантеоны, сказки, эпосы, и главное, совершенно здесь, под боком, далеко ходить не надо. Финно-угорские сеттинги стали уже попросту модными. Навскидку вспоминаются веб-проект “Урал мари. Смерти нет”, фильм “Небесные жены луговых мари”, «Овсянки» Дениса Осокина и Аиста Сергеева. В рукописи лежит фантастический роман Н. Резановой “Трубы и факелы”, основанный на той же мифологии.

Структура мира мари сложна и нетривиальна сама по себе, а при задаче, поставленной Идиатуллиным - не отходить слишком далеко от реальных исторических обстоятельств - подходит идеально. Мари действительно жили в весьма негостеприимных для пришельца лесах, и их умение с этим лесом управляться действительно воспринималось чужаком как магическое. Ручки-то вот они, ничего придумывать и не понадобилось.

 Итак, мары волшебники, и хода в заповедный лес нет. Но колдуны народа Коня подбрасывают марам ребенка. Подбрасывают не  просто, положив на край леса, а отослав вместе с заведомо обреченным отрядом в глубокий набег. Мары, согласно своим правилам, оставляют мальчика в живых. Когда ребенок подрастает, его, согласно этим же правилам, полагается изгнать, а лучше убить. Но ему почему-то позволено жить дальше.

 Троп гибельного чужаненка вполне характерен для фэнтези, и вроде бы даже он начинает раскручиваться, но тоже как-то не традиционным способом - мальчик ни обиженный изгой, ни полностью перекованный новой родиной ее защитник, а так, серединка на половинку. Мир, в котором он прожил большую часть жизни, ему и чужд, и мил (особенно девушки). На каких-то испытаниях он учится, а какие-то проваливает с треском, не подобающим сказочному герою. И к тому, что реальность Леса вокруг него начинает разваливаться, он вроде бы не имеет ни малейшего отношения. 

 И вот тут остановимся. 

 Когда онкилонский шаман в “Земле Санникова”, увидев чужаков с карабинами, заявляет, что миру онкилонов пришел конец - он говорит совершеннейшую правду. Нет, разумеется, ни один из исследователей Арктики не сделал ничего, чтобы разбудить вулкан - но именно с их приездом, как и было обещано с древности, народ погибнет. Так и выходит.  

 В романе Александра Мирера “У меня девять жизней” могучая биомагическая цивилизация точно так же рушится от внешней причины сразу после прибытия внешнего наблюдателя.

 Два раза - совпадение, третий - тенденция; что же общего у трех дивных благополучий, которые отлично и ловко управлялись с врагами, но рассыпались вдребезги от одного присутствия изучающего взгляда?  Во всех трех источник благополучия был полностью вне управления человеком. И если с онкилонов, поселившихся под теплой сенью вулканов, спрос маленький, то миреровская цивилизация сама передала в Нарану (биокомпьютер) все бразды правления, включая пренатальнуюкалибровку задатков индивида. Идиатуллинские мары где-то посередине - они принимают как должное силу, поступающую от земли и богов, и хотя постоянно ищут ей лучшее и более эффективное применение, никак не озадачены ее источником. Есть и есть. Наше дело грамотно использовать поток энергии - растить еду и одежду, заряжать самокаты, выращивать более аэродинамически перспективные крылья.

 В итоге реакция их на обрушение дома богов неотличима от реакции зумера, в доме которого отрубили электричество.  Вайфай сдох, микроволновка сдохла, чайник не работает, холодильник подозрительно молчит. Зумер откладывает стило вакома, бросает айкос, берет полуразряженную мобилу и задумчиво выходит в белый свет искать нового вайфая, не пытаясь ни попробовать починить пробки, ни узнать у соседей, что за авария, ни послушать городскую сирену, ни даже изучить, что за подозрительные типы толкутся у подъезда.

 И тут  недурно вспомнить, что писатель Идиатуллин никогда не писал совсем уж отвлеченной фантастики, а в нонфикшне, бывало, и предугадывал реальное развитие событий. И проблема неуправляемости источника благ - реальная, грозная проблема, висящая над всеми нами уже прямо сейчас. Никто, действительно НИКТО на данный момент не знает точно и полностью, как работают механизмы гуглпоиска. Управление отоплением, электроснабжением, производством пищи и лекарств (и вакцин, разумеется) все в большй степени опосредуется через всю ту же Нарану, ой, тьфу, Скайнет, от, тьфу, облачные данные биг даты. В Европе и Соединенных Штатах набирает популярность профессия промышленного археолога. Кстати, очень увлекательная профессия. Это такой специалист, который по остаточным, чудом не списанным документам, интервью с дряхлыми бывшими работниками, по данным с завалявшихся трехдюймовых дискет и стершимся калькам изучает, как именно строился и надстраивался изучаемый завод, и где глубоко под бетоном проходят трубы и проводка, как конструировалась когда-то шахта и где ее самые уязвимые части, какие проблемы проявятся при попытке модернизации и не дешевле ли все взорвать и затопить. Эта профессия - само ее существование - означает, что мы теряем понимание и управление тем, что было сделано до нас. Техногенная цивилизация медленно, но неотвратимо перестает быть управляемой - и становится чудовищно уязвима. А внешние враги не дремлют.

 Однако, вот в чем фокус - изучать изменения, сравнивать состояния, понимать тенденции возможно только в пространстве исторического мышления. Любая археология (не только промышленная) - часть научного подхода к истории. Реальность же, в которой время циклично, заранее утверждает, что любой график - синусоида, и сидя в конце Кали-Юги, надо просто дождаться ее конца. Все рано или поздно устроится само. Прививки - выдумки рептилоидов, маску при эпидемии носить грешно, покидать землю предков — предательство.

Неуправляемость технологий внутри циклического времени — вот рецепт того адского варева, которым поит нас автор.  Хотелось бы, конечно, надеяться, что предсказание Идиатуллиным социетальной катастрофы на подозрительно знакомых топонимах не исполнится настолько же быстро и точно, как предсказание мусорных бунтов в “Бывшей Ленина”. Но как предупреждение о страшной опасности психологического комфорта, который обволакивает собой при уходе человека - и тем более общества - в парадигму циклического времени, книга безусловно правдива.

 Все три ведущих персонажа - мальчик-подкидыш, женщина-степнячка, проданная в рабство на Север и девушка мари - доживут до финала. И с каждым из них, раз за разом, будет происходить одна и та же история: делать “как положено” в соответствии с нормами социума - принесет временное облегчение.  Поступить поперек всех правил, но по совести — спасет. Может быть, не сразу, может быть, неочевидным образом, но спасет. И среди кровавых баталий, трупов, ровным слоем плывущих по реке, падающей с неба на лес лодки с живыми (еще) людьми самой страшной оказывается сцена, где почти уже завязавшийся судьбоносный разговор юноши и девушки по-ветеринарски обыденно  прерывает медработница, забежавшая снять у мальчишки спермограмму для карточки.

 Все герои проходят друг от друга в расстоянии вытянутой руки. Марийка успевает защитить ребенка степнячки от взрыва, но никакого разговора меж ними не случается, разошлись живыми и то хорошо. Два степняка, юноша и женщина, обмениваются несколькими репликами, помогают друг другу... и тоже расстаются. В мир, где каждое событие - единственное, решение принимается сейчас и его последствия остаются навсегда, герои выходят поодиночке.

 Жизнь в истории, то есть в единственном, линейном времени требует от человека умения быть одиночкой. Мы можем ощущать себя частями самых огромных целостностей, или уютных семейных идентичностей, но логика линейного времени беспощадна - действуют люди, а не сообщества. Сообщество и навязываемые им нормы могут лишь предложить человеку варианты действий, пугать его или соблазнять, но сами действия всегда выбирает и выполняет сам человек. Что и объясняет многократно зафиксированные историей случаи, когда маленькая группа играючи побеждала большую, или один человек менял поведение целой системы, или (как было описано тем же Идиатуллиным в “Городе Брежнев”) могучая идентичность рассыпалась в прах, оставляя своих участников в растерянности. 

 Действуют только люди. Ответственность лежит только на них. Реальный событийный ряд делается только ими. Герои - волей-неволей - выходят в историю. Вряд ли им там будет легко, но назад, в зависимое и хрупкое благополучие - ни один из них не вернется.