отрывок из книги "Андриана в поисках смысла"

--пролог. 19.08.91 Россия--

Ибо во истину странные тогда были потребности у человека. Потому как сильнее чем перспектива самоизоляции его отпугивала только вероятность истинной интеграции. Более того, дилемма эта в действительности как будто бы по умолчанию работала на всех уровнях существования, какие только можно было себе представить. На личном уровне она едва ли не автоматически срабатывала с семьей, соседями и коллегами; на национальном – когда речь шла об интеграции в мировое сообщество; и на общечеловеческом – когда требовалось интегрироваться во вселенную. И надо признать, что в те запутанные времена дилемма эта выглядела чуть ли не самой серьезной и самой невероятной из всех дилемм когда-либо стоявших на пути человека до и после: будь то в благополучной семье или несчастной, богатой стране или бедной. Тем более, что значение она имела отнюдь не теоритическое, и вполне даже ориентировалась на практическое применение. Потому что стоило человеку становиться на скользкий путь интеграции, как тут же появлялись сотни чужих интересов, точно пары глаз какого-то неизвестного прячущегося в кустах племени охотников, норовящие наводнить горизонт своим навязчивым узором. И тогда бедняга терялся не только в продвижении по пути осуществления своих намерений, но и собственно в осознании этих самых намерений. А потом, апофеозом всему рождались общегрупповые ценности: радости, вдохновения, удовольствия, печали и разочарования, которые в большинстве случаев ни одним хирургическим скальпелем невозможно было отчленить от истинных эмоций самого человека. Так что в итоге бедолага чаще всего терял какое-либо понимание того, что именно из себя представлял вне этой самой группы. Тем не менее, стоило человеку уйти в самоизоляцию, как перспективы его становились еще невероятнее. Ибо он тут же лишался твердой почвы под ногами. Более того, он на полном серьезе начинал блуждать – и даже теряться! – в представлениях о себе и своих же собственных границах: будто бы превращаясь в полную иллюзию, в чистый мираж. Так, будто ему нужны были другие люди, чтобы отражаясь в их взгляде примерно набросать для себя свой же собственный силуэт. Однако на самом деле, казалось пугала его даже не перспектива оставаться наедине с самим собой, а вероятность оставаться наедине со вселенной. Ибо тогда и вселенная, чего доброго, могла превратиться в иллюзию. И получалось так, будто ему нужны были другие люди, чтобы видеть в их взгляде подтверждение общих иллюзий о вселенной. А в итоге выходило так, как получалось всегда: независимо оттого в какую в именно сторону сворачивал человек, стоило только углубиться и уйти достаточно далеко, как оказывалось что все гениальные траектории вели к одной и той же точке – к точке в которой он лишался иллюзий. Ибо таков был, возможно, главный посыл Вселенной. Потому как из всех видов гравитаций, иллюзии сильнее всего остального пристегивали к земле: и чем грубее иллюзия тем надежнее она работала. Так что страх срабатывал лучше, чем что-либо другое. “Откажитесь от иллюзий и у вас вырастут крылья” – все ночи напролет шептала в те дни Вселенная. “Что за чушь?” – Отмахивался от нее человек – “И что за крылья без мечты? Что за абсурдный источник раздает такие абсурдные советы?”.  “Мечта нужна для того чтобы появилась цель: только она и дарит отвагу, потому как мало иметь крылья, на одних только крыльях без отваги не полетишь.” – Шептала в ответ Вселенная – “Я есть источник любви: откажитесь от иллюзий и вы познаете истинную любовь”. “Что за нелепый тезис?” – Еще энергичнее отмахивался человек — “На что нам любовь без иллюзий?”. И тогда он с удвоенным энтузиазмом уходил в построение того, что призвано было служить одновременно и мостом, соединяющим два берега, и спасательным жилетом: по видимому на тот случай, если бы мосты не выдержали тяжести иллюзий. А именно в то, что назвалось чувством долга на Востоке и служением сообществу – на Западе. И хотя при удачном стечении обстоятельств первое безусловно означало сознательную интеграцию в окружающую среду, там, куда определила человека судьба (т.е. собственная душа еще до рождения), а второе – интеграцию туда, куда он добровольно выбрал интегрироваться уже после рождения; при неудачном стечении обстоятельств и сопутствующем археологическом копании в особо глубоких масштабах, как один так и другой путь норовили стать чреватым освобождением от иллюзий в особо крупных размерах, а значит потерей гравитации – даже если и временной…

Что касалось Вселенной, Она тогда уже играла с человечеством в ту странную игру, в которой изъяснялась с человеком на языке абсурда. И хотя практика та уже давно перевалила как минимум за полвека, применялась она в щадящем переменном режиме, который едва ли не случайно включался то в Африке, то в Европе, то в Латинской Америке, а то и вовсе в Азии. И только изредка создавалось впечатление, будто охватывал режим этот всю землю одновременно. Что же касалось человека, он казалось был не менее последователен: в выбранной тактике отмашек от навязываемой ему игры. Ибо подобно туристу уверенному в том, что лежащий в кармане билет гарантированно включает все местное наследие ЮНЕСКО, он заведомо отказывался от каких бы то ни было приглашений на свадьбу ли, похороны, демонстрации протеста или вечеринки устраиваемые аборигенами. Прикрывался при этом одной общей фразой – мол языка не понимаю. И справедливости ради нужно заметить, что тут он ничуть не кривил душой. Потому как в те времена, когда уже существовали словари чуть ли не переводящие на человеческий язык перестукивания хвостами бобров, и крики дельфинов, на всей земле едва ли нашелся бы хоть один разговорник, пытающийся расшифровать язык абсурда Вселенной. Тем не менее нужно признать, что пробел этот не имел под собой ни злого умысла, ни тени неуважения ко Вселенной. Скорее всего он попросту отражал тот очевидный факт, что в наборе дихотомий, которыми тогда буквально дышало человечество, Вселенная и язык абсурда по умолчанию находились в двух разных концах одной прямой, помещенной в Эвклидово пространство. То есть два эти понятия в психологии человека гарантированно не пересекались. Ибо само наличие языка абсурда уже неизбежно наталкивало человека на мысль о несостоятельности вселенной как чего-то представляющего единое целое--тем более разумное. И там, где Вселенная все еще прилагала усилия, пытаясь общаться с человечеством на языке своего юмора, человек ответил Ей своей собственной шуткой. Он попросту взял и придумал теорию вероятностей, дабы высчитать траекторию телодвижений вселенной в условиях предполагаемого отсутствия какой-либо целостности: условиях заданных заранее. Правда, ранее чего – не совсем понятно. Так что в те бравые времена, когда религия все еще считала, что человек сотворен по подобию Бога, а наука уже утверждала, что произошел он от обязаны, одно можно было констатировать наверняка: человек и Вселенная однозначно имели разное представление о юморе.

....

-- В чем же тогда свобода вашей воли? Не уж то в выборе и его доступности? – Процедил мужчина тоном, в котором вежливость из последних сил тщилась удержаться от пренебрежения. 

-- Воля начинается там, где осознанно сопротивляешься закону эффективности.

-- Никогда не думал, что она столь глупа. – Буркнул мужчина.

-- Глупа, – улыбнулся голос, – согласно законам интеллекта, потому что у воли свои законы. И независимость от инструментов манипулирующего интеллекта один из них. Однако в конечном счете свобода воли – в умении оставлять гравитацию, хватаясь за вектор судьбы. Ибо второй закон воли изрекает, что сопротивляясь важно не объявлять войну, а идти своей дорогой. И всегда до конца. Потому как Вы сами наверняка знаете, какой иногда до неприличия тонкой ощущается грань разделяющая свободу воли от тугодумного, слепого игнорирования здравого смысла. И кстати обозначает эту грань единственное осознанная ответственность.   

– Так или иначе, за отсутствие свободной воли красноречиво говорит тот факт, что все мы являемся продуктами общества и наши цели как минимум определены этим фактором. – Заметил мужчина не то что в свое оправдание, а именно весомо и со всем знанием дела.