Возвращение

Когда возвращаешься из больницы, неизменно нападает грусть. Ей, наверное, одной дома было скучно, вот она и лезет обниматься. Тебя не было неделю, две, три, ты выпал из общего потока жизни, как бы умер на время для окружающих, и вот теперь вернулся, а, оказывается, что мир прекрасно обходился без тебя. Грех жаловаться, меня не забыли: кто-то звонил, кто-то подбрасывал продукты, кто-то переписывался в агенте, вацапе и вайбере, даже интернет и телефон мне оплатили, - но оказалось, что возвращаться всё равно печалька. У всех всё, как всегда, а к тебе приклеились чужие радости и беды: беды не слишком великие, но и радости, как правило, не большие. Они скоро оторвутся, как кинезио тейп (есть такая хрень, о ней потом, если допишу до конца) или как пластырь, хотя и телефонами обменялись, и клялись звонить, но опыт говорит, что это скорей всего ненадолго; однако, пока что они все со мной.

 Итак, больница в этот раз нагрянула нежданно. Вообще-то в Питере с больницами и медициной что-то странное творится. Тайна какая-то, даже чертовщина. В Москве, говорят, всё хорошо с этим - болей и радуйся, что тебя лечат, но Москва, как известно, другое государство, а может, даже планета. Питер, наверное, тоже, фон барон, но всё-таки мы гораздо ближе ко всей России, чем к Москве. И я не могу понять, как эта система медицинская у нас устроена и работает. Мне этот механизм напоминает картины Эшера (кто не видел, погуглите, вам понравится) – на первый взгляд всё просто, хоть и замысловато, а чуть вглядишься, и непонятно, как оно так получилось. Я очень подозреваю, что даже врачи и медсёстры об этой великой тайне знают лишь тот её фрагмент, который касается лично их медицинского учреждения, но как работает вся система – им невдомёк. 

Сперва меня 15 лет не брали ни в одну больницу. Поликлиника отправляла по «скорой», но сразу предупреждала, что больницы по «скорой» никого не берут. Планово меня тоже не хотели брать – из-за плохих анализов, говорили, идите полечитесь дома, а когда у вас будет более-менее приличное состояние, с хорошими анализами, то возвращайтесь, а у нас всё переполнено. Я тогда уже отчаялась и вовсе забила на медицину, как вдруг оказалось, что в том же самом Питере есть больницы, куда тебя возьмут с руками и ногами, тебе даже не нужно заморачиваться с анализами, если что, прямо тут и сделают, только ложись. Одна сложность: если в те больницы, которые не хотят принимать больных, не попасть по причине того, что там в приёмных покоях собралась какая-то зверская медицинская мафия, то в те, которые готовы взять любого и каждого, почему-то отчаянно не хотят давать направление поликлиники. И в этих, вторых, больницах борются хоть за какую-то наполняемость, когда в других помирают в полу на коридорах. Как я понимаю, всё упирается в бюджет, омс и ещё какое-то загадочное дмс, о существовании которого мне в этот раз поведали, только всё равно непонятно, почему поликлиники в одни больницы жмотятся деньги давать, а в другие направляют (хотя туда и не берут). 

Кароч, мне давно уже пора было лечь, ибо хужеет, но всех, у кого системные заболевания, подвинул коронавирус. Понятное дело, тут ситуация острая, а хроники, даст Бог, не помрут, а начнут помирать – может, по «скорой» положат. А тут, значит, звонят мне из больницы и любезно так зазывают: «Давно вы у нас не лежали, полтора года о вас не слышно, мы о вас беспокоимся, айда к нам, сдайте какие-нибудь анализы, какие не лень, а остальное мы вам тут всё доделаем, только вот про форму 57 (это то самое злополучное направление, которое трудно выбить) не забудьте». – «А на выходные у вас сейчас отпускают?» - наивно спрашиваю я. Но на том конце сделали вид, что моего вопроса не заметили. 

Ну, мой участковый терапевт форму 57 состряпал безо всяких, у нас в поликлинике сейчас никого не обследуют, вернее, очереди на год вперёд на всё, что только есть, так что он повёл себя по-человечески, а я сдала анализы, даже откопала флюшку прошлого года, хотя о ней и не спрашивали, собрала вещи и в договорённый день отправилась в больничку. 

Приехала. В приёмном покое: «А!!! Что такое?! На СПИД кровь не сдавала, на сифилис и гепатит не сдавала! А где у вас отметка про корь? А где у вас то, пятое-десятое?» А я важно так отвечаю: «А мне сказали, всё прямо на отделении сделают. И ваще у меня есть справка о вакцинации от короны!» Позвонили на отделение, там мои слова подтвердили. И в загадочном больничном механизме, который вечно меня бракует в приёмном покое, сработал невидимый рычажок, переключилась какая-то стрелочка – короче, меня приняли. 

Ну, я сразу поняла, что попала. Мне сходу велели из палаты без нужды не выходить, а по нужде только в маске, объявили, что ко всем врачам и на процедуры можно ходить только под присмотром сестры, буфет закрыт, кофейный автомат опечатан, посещений никаких, про выходные забудьте – домой никого не отпускают, а передачи строго с 14 до 16 (самое удобное время для работающих людей), в 16.00 дверь на улицу закрывается, опоздал сбежавший с работы и едущий через весь город гражданин с передачей на 5 минут – пеняй на себя. Чтобы всякие разные недисциплинированные пациенты не обходили запреты, понатыкали в коридорах дверей, как в банке, и стали разные части больницы запирать на замок. В общем, кыш на кровать, и не слезать с неё три недели. 

Я сперва сильно приуныла. Тюрьмой, конечно, не назовёшь, но и свободы никакой. А что делать, сама добровольно согласилась. Два дня не вылезала из депрессии, а потом решила, что нужно худо-бедно, но как-то строить отношения с соседями, а то у меня уживаемость каждый год всё хуже и хуже. Тяжело мне с людьми в реале. Они какие-нибудь ахинеи несут, а я человек язвительный, на всякую глупость что-нибудь да ляпну ехидное, а на меня обижаются. Решила в этот раз молчать в тряпочку, вернее, в нетбук. В конце концов, подумала я, хорошие соседи по палате – это те соседи, которые любят свежий воздух. А остальное как-нибудь приложится. Станут мешать - надену наушники, включу музыку и буду писать нетленку, ни на кого не обращая внимание. Но, как говорится, Бог посмеивается Себе в бороду, когда человек строит какие-нибудь планы. 

О соседях чуть погодя, а я вернусь к теме наполняемости. Палаты в этот раз были на удивление заполнены, даже вип. В моей больнице терапевтическое отделение отнюдь не профильное, оно ей нужно как покойнику галоши, так что местному начальству, чтобы его не закрыли, нужно в лепёшку расшибиться, но ухитриться добыть пациентов. Понятное дело, я лох, меня поймали на удочку сразу. Со мной в палате в разное время оказались несколько бабушек, которых отловили в поликлинике (похоже, местное начальство наладило связь с некоторыми из них, не знаю уж, чем подкупило, но мои соседки по палате здесь оказались именно так – им предложили в поликлинике обследоваться). Но поликлиник, желающих помочь питерским старушкам и больным, оказалось не так много, так что заполнить ими все палаты не удалось. Но повысить наполняемость администрация всё-таки сумела - засчёт того, что как минимум половина пациентов отделения носила ту же фамилию, что и заведующий. Некоторые из них прилетали из горных аулов полежать несколько недель в нашей больничке (как они получили направление в Питер, покрыто такой же тайной, как и вся наша медицина), а потом улетали обратно. Вечерами, когда из палат выпускали поразмяться в коридоре, горцы сидели и мирно беседовали на кушетке, как на лавочке, у своей двери, что жутко раздражало моих бабушек, которые говорили, что ходят в туалет, как «сквозь строй». 

Ну, а вот теперь поговорим о моих соседках. В день поступления их было трое, причём двое с причудливыми именами. Пожилую даму, смахивающую на белую немочь, звали Вильга (могла ли я тогда подумать, что эта невзрачная старушка сумеет превратить три недели моего пребывания в больнице в интеллектуальную пытку). Женщина за сорок, родом с запада нашей когда-то самой братской республики, звалась не менее для нашего уха причудливо – Валерия. И ещё в палате была 86-летняя бабушка-блокадница с самым обыкновенным именем Тамара, она лежала уже полтора месяца, ей подняли давление физиотерапевтическими процедурами и теперь никак не могли его сбить. 

Пара слов о Валерии, чтобы больше к ней не возвращаться, ибо, к счастью, на следующий день её уже выписали, так что мы практически не пересекались. Мы бы с ней точно не ужились. Она была отчаянной либералкой, а я недолюбливаю либералов, равно как и противоположную крайность – ура-патриотов. От них много шума, а я люблю тишину. А если уж что громкое, то пусть это будет любимая музыка, а не апофеоз ненависти. И плевать, что ненавидят либералы власть, а я власть просто умеренно недолюбливаю, но отношусь к ней лояльно (ибо считаю, что если хочешь что-то сломать, то надо знать, как надо дальше что-то путёвое построить). Дело в том, что либералы пытаются и тебя увлечь своей агрессией. А оно мне надо? Я не хочу жить в постоянной ненависти. Спокойствие души мне дороже. 

Не буду спорить, какие бы они ни были, либералы обществу нужны, чтобы власть на них оглядывалась и понимала, что каждый её шаг будет отслежен и критически рассмотрен. Они тормоз на пологом пути, по которому мы упорно катимся вниз. Но, увы, плохой тормоз. В целом для системы либералы приносят немного пользы, ибо деятельность их по большей части не только непродуктивна, но и вызывает раздражение и отторжение. Без ненависти они бы принесли гораздо больше добрых плодов. 

Валерия, как положено, ругала власть, хвалила Запад, рассказывала бабушкам, как они плохо живут и что это стыдно. Бабушки в ответ согласно кивали. 

- Вы посмотрите, какая у нас коррупция! – вещала Валерия. – Чтобы попасть в больницу, нужно дать взятку. Вот я привезла полный рюкзак консервов домашнего приготовления, всем раздала, даже медсёстрам.

 - А я взяла с собой шоколадку для врача, - сказала Тамара, поддерживая разговор. – Но я не умею давать взятки, не научилась. Я потом врачу отдам в знак благодарности. Когда выпишут. Это будет уже не взятка. Хотя всё равно неудобно, но как-то ведь отблагодарить нужно будет. 

- А как вы сюда попали? – спросила Валерия. 

- Меня врач в поликлинике направил, - откликнулась Тамара (позже оказалось, что она при этом стояла в очереди полтора года, и я опять абсолютно не поняла, как это вяжется с малой наполняемостью больницы). 

- Меня тоже, - добавила Вильга. 

- Вот, когда выпишитесь, вы обязательно должны их отблагодарить. Тогда они вам ещё раз дадут направление. 

Бабушки опять согласно покивали. А я заткнула в себе язву, которая порывалась спросить, как можно избавиться в стране от коррупции, когда даже либералы учат давать взятки.

 Впоследствии старушки не раз припоминали домашние консервы Валерии для медперсонала, которая привезла их, расфасовав в малюсенькие стограммовые баночки. 

- Она жадная, - говорила Тамара. 

- Нет, она ехала из области, и ей тяжело было везти в большой таре, - защищала Валерию Вильга. 

Валерия запомнилась мне ещё одним разговором. О детях. У неё двое сыновей - 17 и 8 лет. Она сказала, что когда им исполнится по 18, она выгонит их из дома, чтобы они сами строили свою судьбу. 

- Я хочу пожить в своё удовольствие, - сказала она. – А они притащат в дом невесток, те будут меня выживать, свои правила диктовать. Нет, пусть берут ипотеку, работают, зарабатывают, не надеются вечно на мамкину титьку. 

И опять бабушки кивали. А когда Валерия выписалась, говорили: 

- Она молодая. Не понимает, что состарится и ей ещё придётся от них зависеть… 

Сами бабушки это хорошо понимали. 

Для меня в отношениях с соседками по палате, я уже говорила, самое главное, воздух. Второе место занимает телевизор. Хотя люди и называют его иронично зомби-ящиком, они зачастую не понимают, что это реально рассадник бацилл альцгеймера. Современных старушек от телевизора оторвать очень сложно. В их жизни, как правило, нет места Богу. Нет, они не отрицают Его существование, но относятся к Нему осторожно, как к своим детям – мы уже старые, и если Он есть, лучше не портить с Ним отношения. Кто Его знает, что там, где мы скоро окажемся? Но особо существованием Господа они не заморачиваются – в их юности и молодости их научили думать о другом. И вот в старости, когда уже не возьмут ни на какую работу и когда внуки выросли, а правнуки ещё не народились, когда подруг не осталось – все уже умерли, они начинают чувствовать катастрофическую пустоту. Телевизор эту пустоту худо-бедно заполняет, разрушая последние оставшиеся нейронные связи в мозгу и поедая серые клеточки. 

В нашей палате от телевизора было не оторвать Тамару. Она включала его на полную громкость, потому что глухая, и слуховой аппарат ей особо не помогал. Вильга смотрела зомби-ящик с ней за компанию. Два дня я промучилась, а потом похитила бабушкин смартфон и поставила на него программу «судоку». Через пару часов, когда ей в очередной раз позвонили, Тамара заметила новый ярлык, ткнула в него, и с той поры телевизор был забыт напрочь – бабушка подсела на судоку, и её было от него не оторвать. Очень увлекающаяся натура. Только раз, когда ей попала в руки книга, она оторвалась от игры и прочла книгу залпом, а потом опять подсела на циферьки в клеточках. Каюсь, что превратила престарелого человека в игромана, но лучше уж быть зависимым от судоку, чем от телевизора – оно мозги заставляет работать, в отличие от. Когда через пару дней к нам подселили двух новеньких: Альфию и Наташу, - они спросили про телевизор (в тот момент Тамара и Вильга были на каких-то процедурах) и я, не моргнув глазом, соврала, что он не работает. Проверять они не стали, так что оставшиеся три недели ящик стоял выключенный и придумывал, как бы мне отомстить. И придумал мне съехавшую с рельсов Вильгу. 

Бледная немочь почувствовала себя в ударе, как только выписалась Виталия, то есть на второй мой день пребывания в больнице. Она тут же твёрдым голосом заявила: 

- Девочки, по правилам отбой в 22 часа, и в это время мы выключаем свет. 

Я не стала спорить, хотя в больницах в 22 выключают свет только у тяжёлых больных, а все ходячие ложатся ближе к 24-м, а я и вовсе засыпаю не раньше 4-х утра, ибо мелатонин – гормон сна - во мне не вырабатывается. Но я же решила вести себя пай-девочкой, ни с кем не спорить, а если уж что отстаивать, то только право на свежий воздух. Но с этим пока проблем не было. 

В 22.00 я пыталась писать свою нетленку, Тамара, ещё коварно не втянутая в судоку, смотрела телевизор, как вдруг свет погас. В палату открылась дверь, через которую просочилось тощее привидение в белой ночной сорочке. Дверь закрылась, и мы перестали что-либо видеть дальше полуметра от телевизора. Тамара испуганно оглянулась, а привидение назидательно напомнило:  

- 22 часа ровно. 

В полной темноте (ночники Вильга тоже не разрешила включать) мы разобрали постели и улеглись. Я до утра читала в смартфоне, а потом заснула. 

Пара таких вечеров, и Вильга нас знатно выдрессировала. Когда пришли новенькие, Наташа попыталась возражать, даже говорила, что отбой в 23, но Вильга пошла выискивать больничный распорядок дня, где-то его добыла и доказала свою правоту. Я уже говорила, что решила ни с кем не связываться, но мне было неприятно, что бледная немочь всех нас построила - в то время как соседняя палата куролесила до полуночи, мы лежали, вздыхали, ворочались и не спали. Так что я отправилась к врачу и прямиком спросила, для чего на тумбочках стоят ночники. Врач не поняла вопроса. Тогда я спросила прямо, можно ли ими пользоваться ночью. Она ответила, что для этого они и существуют. Удовлетворённая ответом, торжествующе я вернулась в палату и передала разрешение врача включать ночники после 22-х, но бабушки (а новенькие тоже были за 70) народ мирный, они ни с кем не хотят связываться, так что никто не включал ночники до самой вильгиной выписки, и все, как детсадовцы, мирно укладывались спать в детское время. И не спали. Зато в последние вечера оттянулись на славу: хотя по привычке начинали укладываться рано, свет выключали только в первом часу ночи. Самое забавное во всей этой ситуации, что перед выпиской Вильга призналась, что дома никогда не ложится в 10 вечера – гораздо позже. 

Современные бабушки – народ продвинутый. У каждой почти имеется смартфон, старенький, ненужный, отданный детьми за ненадобностью, когда те себе купили новую модель. Бабушки не умеют настраивать смартфоны, но знают, как зайти в соцсети и там переписываются со знакомыми, которые дружно посылают им видеоспам, сжирая их мобильный интернет. Подумав, я решила, что раз уж я выступила против белой немочи, надо загладить свою «вину». И поставила ей больничный вай-фай, благо, пароль у меня с прошлых лёжек сохранился. Поставила и остальным. Никто не сказал «спасибо». Вообще бабушки очень редко говорят это слово, всё, что для них делаешь, они воспринимают как само собой разумеющееся, сперва меня это удивляло, но потом мне подумалось, что это и вправду само собой разумеется – если ты можешь что-то для кого-то сделать и тебе это нетрудно, так сделай. Они и сами так поступают. И не ждут в ответ никаких «спасибо».

 Больше всех мне нравилась самая старенькая – блокадница Тамара. Выглядела она на свой возраст, была маленькой, худенькой. Торчала она в больнице уже полтора месяца и не понимала, что тут делает, ибо давление своё высокое особо не чувствовала. Но раз говорили, что надо лежать, то она оставалась в больнице – привыкла к дисциплине. Она лучше всех делала зарядку (и хвасталась, что дома, во дворе, где проводятся занятия, она регулярно занимается). У неё был на удивление молодой голос – низкий, грудной, бархатистый. Когда я ей это сказала, она очень обрадовалась и подтвердила, что да, голос её хвалят, и она даже до сих пор поёт. И, в подтверждение своих слов, она регулярно нам исполняла самые разные песни советского периода, а также арии из каких-то оперетт. Перед самой выпиской она устроила нам двухчасовой концерт, пока не устала и не охрипла. Очень жизнерадостная бабушка, эта Тамара. Когда я спросила её, поёт ли она дома, она сказала, что нет, даже подруг не приводит, потому что тогда они сразу начнут петь и мешать внукам, которые живут с ней вместе в её квартире, данную ей государством как блокаднице. На жизнь она не жаловалась, но то и дело проскальзывали в голосе нотки обиды, когда речь заходила о внуках. Вот, например, они сделали недавно ремонт, и ей пришлось продать все свои картины, потому что внуки не разрешают портить стены. 

- В смысле? – спросила я. – Им не нравились ваши картины? 

- Нет, но, чтобы их повесить, в стене пришлось бы делать дырки… По той же причине они запретили ей вешать часы, и это очень её напрягало, так как она привыкла измерять свою жизнь по часам – они всегда висели у неё против кровати. 

Это мне, кстати, очень даже понятно. Когда в жизни что-то не ладится, проще её разделить на какие-то отрезки. В своё время для меня пребывание в реанимации было особо мучительным из-за отсутствия в них часов – когда знаешь время, то как-то легче. Знаешь, что надо дождаться утра – придёт врач, что-то назначит. На два часа дают стакан воды, и надо её растянуть, а пить очень хочется. Раз в три часа колют обезболивающее. Не зная время, мучаешься, не зная, сколько ещё до того момента, как что-то изменится хоть чуть-чуть в лучшую сторону. 

Невестка продавала одну за другой вещи Тамары, и это её очень обижало. Она радовалась, что сумела отстоять хотя бы свою шубу. И всё это, вспомните, в её собственной квартире, на которую внуки могут претендовать только после её смерти. А сейчас она целиком и полностью – её, Тамары. Но пользоваться ею, как хочет, она не может. 

Чувствуется, что Тамаре одиноко. У неё много новых подруг – старые почти все умерли. Но она человек энергичный, увлекающийся и коммуникабельный, с прекрасным характером, сходится с каждым. Контактов в телефоне у неё раз в пять больше, чем у меня. С кем-то она ездит в санаторий, к кому-то приходит в гости, чтобы вместе попеть, с кем-то гуляет по утрам. Друзей навалом, но зависит она от родни, боится испортить отношения с внуками. Не могу сказать, что Тамара страдает особой эмпатией – она ни у кого ни разу не поинтересовалась, кто кем работал, у кого какая семья, кто чем живёт и дышит. Можно сказать, что она завёрнута в собственные интересы. Но это не от эгоизма. Сперва мне казалось, что она ограничена по отношению к людям из-за своей увлечённости телевизором, судоку, книгой или чем ещё по причине старческой неспособности разделить внимание на несколько вещей сразу, но потом мне подумалось, что, возможно, причина в том, что её просто-напросто отучили родные задавать какие-либо вопросы – не знаю, грубили, посылали или просто равнодушно отшивали, но она перестала интересоваться другими людьми. 

Если у вас в семье есть такие бабушки, проявите к ним чуточку внимания, даже если они не самые любимые. Они заслужили человеческое отношение хотя бы тем, что жили и живут в этой стране семь десятков лет, и им нужна поддержка далеко не только материальная. Не спихивайте им смартфоны, которые едва дышат, а купите новые – поставьте на них программы для развития памяти и внимания, выбросите (с их согласия) телевизоры – вам самим это выгодно, ведь чем позже придёт к ним альцгеймер, тем меньше вам хлопот. Дайте им повесить в их комнатах и квартирах что и куда они хотят, да повесьте, блин, сами, что они попросят. И пусть они поют, даже если голоса у них не молодые, как у Тамары, а дребезжащие, старческие. Пусть поют, если поётся. Не так им много осталось. 

Свежий воздух в палате был почти постоянно. В первые дни я открывала окно и закрывала, когда становилось холодно – бабушки, даже Вильга, не любят спорить, так что принимали это как должное. Но всё же по ночам окно было закрыто, и в палате становилось невыносимо душно, хотя батарею мы и перекрыли, чтобы воздух нагревался помедленней. Когда к нам поступила Наташа, она сразу стала ратовать за свежий воздух ещё больше, чем я, но Альфия боялась сквозняков, поэтому, как только все уходили по процедурам, она потихоньку окно закрывала. Так некоторое время и продолжалось – мы открывали, она закрывала, по очереди. Потом я заметила, что Альфия и сама стала открывать окно – даже когда уходила из палаты на несколько минут, а в последние пару недель окно перестали закрывать вовсе, даже когда в палате становилось совершенно холодно, и все начинали чихать и кашлять, каждый раз во всеуслышание объявляя, что это не от простуды, а всегдашнее. Причём когда самый большой любитель свежего воздуха Наташа переехала на освободившуюся после выписки Тамары кровать у окна, она не выдержала и пары часов, так сильно там дуло, и вернулась к себе обратно. А наша блокадная бабушка молча терпела коллектива ради до самой выписки. Со свежим воздухом мне реально в этот раз повезло. 

Наташа мне сперва не очень понравилась. Да, первым делом она заявила, что читает сейчас Платона, и я, только что прикончив его томик, подумала, что будет теперь с кем поговорить. Но вторым делом она сообщила, что является почитателем Гурджиева и очень его любит. Меня это несколько напрягло. Я не знаю, как можно любить Гурджиева. Все обожают котиков. Можно любить львов, змей, бабочек. Некоторые, и я в том числе, тащатся от невзрачных тихоходок. Но кому придёт в голову любить скунсов, гиен, кротов или клещей? Вот и люди есть, которых никто не станет просто так любить. И Гурджиев среди них. Наташе нравился Гурджиев, и она об этом не раз говорила, но я подумала, что принимать людей такими, какие они есть – идеальных вообще не бывает, а свежий воздух – это важней эстетических и философских разногласий. А в этом плане мы с Наташей были заодно. 

Ещё Наташа меня раз напрягла в свою первую ночь. Тамара наша по ночам похрапывала. Но в этот раз выдала рулады на всё отделение. Никто не спал. Часа в 3 ночи поднялась Наташа и спросила: 

- Вы спите? Мы хором ответили, что нет. 

- Я хочу взять подушку и придушить её, - злодейски сообщила она. 

Она вообще весьма походила на бандита с Дикого Запада – высокая, мощная, в чёрной футболке, с повязанным, как галстук, платком и чёрной маской, прикрывающей всю нижнюю часть лица, в которой впору грабить банки, а не от ковида защиться. 

Но в целом эта любительница душить бабушек подушками оказалась добрейшим существом, которое не имело смартфона, а только древнюю мобильную трубку явно прошлого века выпуска – посему мне пришлось, чтобы как-то её развлечь, нарисовать ей 9 на 9 клеточек, вставить туда несколько цифирек, и научить, как заполнять оставшиеся клетки. Теперь у нас в палате было трое судокуманов (потому что я тоже их решала день и ночь, ибо Вильга не давала ничем другим заниматься). Впоследствии Альфия заказала у родных журналы с судоку. А Вильга нашла программу в Яндексе, так что наша палата была охвачена судоку целиком и полностью. 

Кормили нас относительно неплохо, но невкусно, как будто перед приёмом на работу провели конкурс поваров – кто сможет лучше испортить вкусовые качества нормальных пищевых продуктов (а может, у него ковид недолеченный?). Утренний кофе я не брала вообще, так как по вкусу это было что-то невообразимое. Когда мне пару раз его случайно взяли, я вылила его в раковину. Тамара и Вильга покорно брали этот жуткий напиток, добавляли в него зачем-то нормальный растворимый кофе (вместо того, чтобы просто заварить на воде) и пили. Один раз буфетчица спросила меня, почему я не беру кофе.

 - Он несъедобный, - ответила я. 

И тут выступила Вильга:

 - Вы нас оскорбляете. 

- Это чем это? – поинтересовалась я. 

- Мы этот кофе пьём, значит, мы пьём несъедобное. 

- У меня и мысли не было вас оскорблять, - сказала я, но она стала меня упрекать в том, что я, дескать, выкручиваюсь. 

Я бы не стала рассказывать эту историю, если бы она не имела анекдотического продолжения, которое последует несколько позже, в рассказе о Вильге. 

А пока что продолжим о еде. Мясо в рационе присутствовало, но его было совсем мало. Была рыба, но у всех создавалось впечатление, что эту рыбу сначала засушили, а потом долго отмачивали, но неравномерно, так что местами она была сухая, а местами – такая мокрая, что хоть выжимай. Противная донельзя. Я сколько раз покупала котам самую дешёвую путассу и не раз варила её себе, и это было в сто раз вкуснее. В общем, реально талантливый повар. Кисель он разбавлял в соответствии с поговоркой «седьмая вода на киселе» - вкуса фруктовых или ягодных добавок не было вообще, просто вода с лёгким привкусом крахмала. Печёнку давали сухую, а паштет из печени состоял в основном из муки. Однажды из щей пропала капуста – в воде, сдобренной подсолнечным маслом, плавали одинокие кусочки лука – народ стал поговаривать, что капуста после выборов сильно подорожала. Сосиски выдавали то целиком, то половинками. Один раз, в день проверки, выдали по две.

 С яйцами приключилась отдельная история. За первые две недели их выдали всего дважды. А тут наши суеверные бабушки что-то такое сказали по поводу прошедшей с вёдрами сестры-хозяйки Вали. Постоянно их несло – то про гороскопы поболтать, то про всякую суеверную фигню. Ну, я и говорю: 

- Хватит про приметы, это всё фигня. Я вам сама примету придумаю, и вы увидите, что это ерунда. 

- Ну, - говорят они, - Давайте, придумывайте.

 - Да, пожалуйста, - отвечаю. – Если Наташа сегодня решит 10 сложных судоку, то завтра на завтрак будут яйца. 

- А вот и не будут, - говорят мне бабушки. – Яйцо сегодня было, оно раз в неделю, по средам.

 - Вот вы и убедитесь, что приметы не работают, - сказала я. 

На следующее утро нам неожиданно выдали по яйцу. Поржали, похохмили. 

- Ну, - говорю, Наташа, слабо ещё 10 сложных судоку? На следующее утро опять по яйцу выдали. И так продолжалось до дня выписки. На каждый завтрак теперь выдавали яйцо, а меня все упрекали, что я не придумала примету про ананас или виноград.

 С передачами было сложно. Больница стоит на отшибе, добираться до неё неудобно. Когда приехал ко мне Лёша, я, нарушив все правила, придумала легенду, что он якобы привёз деньги на лекарства, и спустилась вниз повидаться с ним – охранники нам даже позволили немного поговорить на расстоянии двух метров друг от друга. Мой пример вдохновил бабушек и хотя в остальном они оставались законопослушными, когда им что-то привозили, спускались вниз повидать своих близких хоть на минутку. Но в основном еду нам заказывали в интернете и приносили её в назначенное время курьеры. Ковидная реальность коснулась и больничных передач. 

Меня всегда поражало, как бабушкам хватает их пенсий на житьё-бытьё. На примере Тамары я поняла, что они ещё и не такое могут. Вот если я вдруг куплю помидоры и огурцы, то состряпаю из них салат и хотя мне будет хотеться растянуть его дня на три, я съем его за день. Потом у меня не будет денег на еду и я буду неделю жевать голые макароны. (Господин-товарищ Путин, у нас по больничке прошёл слушок, что, дескать, вы пообещали бороться не с бедными, а с бедностью. Если вас не затруднит, начните, пожалуйста, с меня). 

Тамара не такая, как я. Передач у неё было не много. Тем не менее, она ухитрялась как-то скрашивать невкусную больничную еду и при этом ещё делиться со всеми остальными. Вы помидор «дамские пальчики» знаете? Небольшие такие, размером со сливу томаты. Вот она брала один такой и делила его на пять частей. Каждому давала по кусочку и сама ела. Вроде, и невкусная еда, а с помидоркой не так и страшно. Я бы так никогда не смогла. Наверное, это блокадное прошлое помогает ей выжить, хотя пенсия у неё, конечно, поприличней, чем моя. 

Я уже рассказывала, как Тамара храпела во сне. (Кстати, был эпизод, когда Наташа её с этим слишком доставала, а я предложила ей просто купить беруши и отстать от бабушки. Но это помогло! С той ночи Тамара перестала храпеть, доказав, что советский человек способен себя контролировать даже во сне, если мешает коллективу). Но чего я не рассказывала, так это того, что она ещё страдала лунатизмом. Порой просто во сне разговаривала, но при этом всегда сознавала, что она в больнице (например, строгим голосом не позволяла кому-то кататься по палате, потому что ночь, люди спят, не надо мешать), а иногда даже совершала определённые действия. Так, где-то на десятый день моего пребывания в больнице, она встала ночью, подошла к моей кровати, громко спросила: 

- Женщина, где тут у вас туалет? 

А когда я, обалдевшая, объяснила ей, она пошла дальше, но вернулась и столь же громко заявила: 

- Ой, простите, вы спали, я вас, наверное, разбудила. 

Проходит минут 15. Я уже забеспокоилась, решив, что она завернула спросонок в чью-то чужую палату и хотела отправиться её поискать, как она вдруг благополучно вернулась и легла в кровать. Наутро выяснилось, что она всё помнила, но не так, как мы. Ей приснилось, что её перевели в другую палату на другом отделении, и когда она встала, она была уверена, что она в другом месте и разговаривает не со мной, а какой-то другой женщиной. И удивилась, что туалет так похож на наш. В общем, почти каждую ночь у нас было бесплатное шоу. 

В своём рассказе я редко говорю про Альфию. Эта пожилая татарка со столь замечательным именем была когда-то бухгалтером. Она была единственной верующей, кроме меня, правда, мусульманкой. С ней тоже была связана одна история. Однажды Альфии позвонили. По тону и её ответам, я поняла, что на неё как-то вышли мошенники. Я ей несколько раз просигналила и даже один раз сказала, чтобы она прекратила разговор, но она продолжала что-то деловито обсуждать, и я подумала, что человек – бывший бухгалтер, не дура, соображает чего хочет. Но оказалось, что её всё-таки надурили. Звонил ей оператор МТС и всучил, не позволив ни с кем посоветоваться, новый тариф, переключась на который, она уже на следующий день не имела ни одного гига в интернете, а через пару дней – ни одной минуты в телефоне. Не забывайте своим бабушкам напоминать, что со всеми сомнительными личностями, которые предлагают какие-то услуги, которые нельзя получить завтра, посоветовавшись с родными, а только вот сию минуту – что это жулики. И с этими жуликами нельзя церемониться, а просто следует прекращать разговор. 

Почти все бабушки болели ковидом. Лежали в больнице, но обошлось без ИВЛ, однако, все они жаловались на последствия. Двое начали лысеть, у одной стала быстро ухудшаться память, но запахи перестала чувствовать только Вильга. Она не чуяла даже крепкого запаха хлорки, которой, похоже, почти не разбавленной, мыла полы сестра-хозяйка Валя. Запах был настолько мощный, что зародился и по всему отделению расползся слух, что у Вали ковид, тем более, что она явно была простужена и не чувствовала запаха. Помимо этого, стало известно, что начали закрывать на карантин другие отделения, и мы опасались за наше. Ну, и конечно, побаивались того, что можем заболеть. Кто-то в очередной раз обвинил власти в распространении ковида, чтобы избавиться от граждан пенсионного возраста. Может, ковид и подстроен, не знаю, но вряд ли с такой целью. Во всяком случае, как бы бабушки ни объедали бюджет, властям они выгоднее живые и здоровые, потому что это самая законопослушная и лояльная часть населения, самые надёжные избиратели. 

Я уже много раз упоминала про Вильгу, но рассказ о ней начинается только сейчас. Я до сих пор не понимаю, что за человек в её лице мне встретился. Все до одной бабушки были вдовами, в том числе и Вильга, но Вильга была единственной, кто вышла замуж повторно. Не знаю, может, именно это сделало её такой странной. 

Я терпела её выходки и старалась приладиться, как только возможно. Но она меня явно невзлюбила. Ей не понравилось, что я не пошла на выборы, она разозлилась, когда я спросила за кого она проголосовала, хотя и так было ясно. Мне показалось, что над ней посмеиваются в семье насчёт её идейной озабоченности, и выяснилось, что примерно так и есть – один из младших родственников даже в пику ей как-то проголосовал за Собчак («только чтоб не за Путина», - сказал он). Люди, умоляю, никогда не голосуйте за Собчак, лучше уж против всех, только не выберите её нечаянно ни-ку-да. Это моя личная просьба, не нравится она мне. Ещё я спросила Вильгу, как произошло её имя, не от Вильгельмина ли, и это тоже её рассердило. Больше я с ней не заговаривала, ибо решила быть пай-девочкой. И тут Вильга как-то вдруг выступает и говорит, что я её достала до печёнок. Я, конечно, человек задиристый и язвительный, но до этого момента ни разу ничего плохого не сделала, если только не считать, что я действительно её оскорбила, сказав, что больничный кофе несъедобный. Но это была не самая большая беда. Мало ли кто кому и почему не нравится. Всем не угодишь. 

Главная проблема Вильги, которая мешала окружающим жить, была в том, что она была почти совсем здорова и попала в больницу случайно – ей предложили, и она согласилась. Находиться рядом с больными ей было тяжело не потому, что мы хворые, а потому, что она, очевидно, чувствовала себя неловко. Каждый обход начинался с моей кровати и заканчивался кроватью Вильги. Врачи обходили всех пациенток и выясняли, что у одной, к примеру, голова кружится, у другой сердце давит, у третьей болит позвоночник, а у четвёртой трясётся рука. Когда подходили к Вильге, то она жаловалась на то, что у неё кружится голова, давит сердце, болит позвоночник и дрожат руки. Это происходило каждый раз. Фантазии выдумать что-то своё у неё не хватало, и она повторяла за нами, как попугай все наши болячки. Это было бы даже смешно, если бы она не начинала убеждать в своих фиктивных болезнях окружающих. И целыми днями напролёт – с 8 утра, когда она всех будила, до 22 часов мы слышали её тусклый голос, жалующийся на давление (хотя её давление всегда было в пределах нормы) или ещё что. Этот голос забивал наушники, под это бесконечное нытьё невозможно было ни читать, ни смотреть кино – ничего. 

Во время одного обхода случилось так, что никто ни на что не пожаловался, и Вильга не знала, что сказать, и тогда она стала донимать доктора (пожалуйста, не смейтесь над убогой) тем, что у неё зачесалась нога. 

Дней через 10 я как-то не выдержала и сказала, что нам всем, конечно, очень интересно, восемь часов кряду слушать о её давлении, и что мы все знаем о её болезнях уже гораздо больше, чем о своих. 

Вильга обиделась, но, к чести её, попыталась поговорить на другие темы. Увы, мир её был весьма ограничен, и при этом она озвучивала всё, что попадало в сферу её убогого сознания. Пошёл из трубы дым – надо об этом всем сообщить и попытаться втянуть в разговор о том, почему и зачем он идёт. 

Сперва я думала, что она просто дура. Потом засомневалась. Дело в том, что она сама о себе была невысокого мнения и отзывалась о себе, как о человеке невеликого ума. Ни один дурак этого делать не станет. Но и на комплекс это не походило. Было ощущение, что она, действительно, так думает, как говорит. У неё совершенно не было фантазии и юмора. И она честно сообщила нам, что она от нас смертельно устала, но при этом продолжала докапываться до каждой, и бубнила-бубнила-бубнила о своих несуществующих болячках. 

Первой, кто честно сказала, что бледная королева голая, была невролог. В очень деликатных выражениях, подбирая слова, она составила фразу типа того, что я вас поздравляю, для своего возраста вы совершенно здоровы, и можете с чистой совестью идти домой. 

Мы уже собирались вздохнуть свободно, но бледная немочь уговорила докторов провести ещё несколько обследований, она была даже готова заплатить, только бы остаться с ненавистными нами. И осталась. 

Я была на пределе. Меня мучил хронический недосып, который всегда очень быстро расшатывает моё физическое состояние. Мне приходилось ложиться, как и всем, в 22 часа, не спать до 4-5 утра, а в 8 Вильга уже всех будила, потому что так положено. Перед последними выходными мне даже пришлось идти просить официального разрешения в выходные поспать до упора, чтобы меня не будили померить давление и на завтрак, а просто дали бы выспаться, потому что очертания палаты стали приобретать черты неэвклидовой геометрии, а клеточки судоку стали больше походить на ромбики, чем на квадраты.

 Может быть, всё это кажется ерундой, но попытайтесь представить себе, что круглые день и ночь три недели вы подвергаетесь вот такому ментальному испытанию. Под конец мои нервы начали сдавать. Я изо всех сил сдерживала в себе язву, но однажды Вильга нечаянно создала совершенно зеркальную ситуацию (помните, про несъедобный кофе?) – она сказала буфетчице, что рыба несъедобна. И я как бы в сторону уронила:

 - А мы её все ели. Все сразу всё поняли и замахали руками. 

- Вильга ничего не помнит, - сказала мне Наташа. 

- Я всё помню, - сухо подчеркнула Вильга. Но выступать не стала. 

В тот же день Наташа стала рассказывать, как хорошо на неё действует капельница – её ступня, которую она давно не чувствовала, ожила. Тут Вильга сказала, что и у неё ступня как неживая, а капельницы ей никто не назначил. И она раз 10 посетовала на то, что не умеет жаловаться врачу, а то бы сказала. Меня вызвали на процедуры. Я вернулась минут через пятнадцать. Первое, что я услышала – это «я не умею жаловаться». 

- Умеете, - сказала я, и тут произошёл взрыв. Вильга разоралась, распсиховалась, пообещала научить меня ругаться матом (будто я не умею) и вела себя очень нехорошо. Наши бабушки разумно ретировались. Побуянив полчаса, Вильга вышла. Через некоторое время вернулись бабушки и стали рассказывать, что Вильга про меня пытается придумывать какие-то гадости, но с фантазией у неё плохо, и ничего не получается.

 Ночью она не спала до утра. Ворочалась. Кажется, её мучила совесть. Утром она выписывалась и раз 15 сообщила, что у неё чешется нос. Ей хотелось, чтобы ей сказали, что это к выпивке, но никто не сказал. А меня зверски потянуло ляпнуть: «Скажите об этом доктору», - и я унеслась в туалет, только бы бес меня за язык не потянул. Там на меня напал судорожный смех. 

Перед уходом она подошла ко мне. Я уж боялась, что нагрубит, но она вдруг сказала мне: - Девочка моя, - и дальше что-то, что не хочет, чтобы между нами оставалось такое непонимание. Это меня тронуло. Но как же хорошо нам стало без неё! Последние три дня мы отдыхали. 

Я всё обо всякой ерунде, а о докторе не упомянула ни разу. Врачом у нас была девочка, которую взяли на замену ушедшей в декрет. Доктор выглядела, как школьница в очках – она ещё не научилась держаться с пациентами и то и дело, как девчонка, хихикала на наши шутки. Она была абсолютно неопытной, но она мне понравилась гораздо больше квалифицированных докторов-мастодонтов, которых к нам приглашала и которым смотрела восторженно в рот. Ей было не всё равно, и это меня смирило и с Вильгой, и с непонятной медицинской политикой. Каждый вечер она сидела в больнице до 11 ночи, а приходила ни свет, ни заря. Даже в выходные она торчала на отделении, хотя старалась, чтобы её никто не увидел. Она выбивала нам бесплатно такие обследования, какие нам прежде не делали. Она даже добилась того, чтобы мою плохо работающую после перелома руку обклеил кинезио тейпом травматолог и осмотрел какой-то крутой мастер-остеопат со стороны, хотя к терапевтическому отделению это никак не относится и мотивировать для ОМС вызов этих специалистов в лечении гипертонии довольно сложно. Но она всё это сделала. Мало того, и заведующий со всем этим согласился, так что хоть и с проблемами, но я не зря провела там три недели. Жаль только, ничего не написала. Но что поделаешь, совсем уж всё хорошо быть не может.

 Берегите бабушек. :) 

На фото остеопат ломает мне руку. Это только кажется, что я довольна и с глупой рожой хихикаю, в самом деле, меня от боли скривило. А эскулапы подарили снимок на память.