Технический разбор "Цифрового чистилища"" от Антона Осанова.
Автор: Роберт ОболенскийВозможно кому-то это имя ни о чем не говорит, тем же кто хоть раз подавался на "Лицей", все с первой строки ясно.
Я люблю этого критика за его правдивость. Да, помню. Сам он просит его к ним не причислять, но роль эту он исполняет прекрасно. Не лукавит и не стелится, прямо говорит все в лоб и грамотно аргументирует. Антон, спасибо!
Далее я разделяю блог на две составляющие. Первая - тех разбор Антона. Вторая - моя ощущения от разбора.
1. Разбор текста от Антона:
Сразу сколдую необходимые магические штучки.
Замечания мои не есть истина. Сказанное не объективно. Мнение о представленной работе может быть даже ошибочно. Но критика и есть субъективный жанр, потому что объективная критика называется филологией. Поэтому я рекомендовал бы отнестись к написанному не как к железобетону, а как к независимому взгляду со стороны. Он может быть даже резок, но лишь потому, что желает помочь.
Общее впечатление.
Строго говоря, «Цифровое чистилище» больше дорожная история, нежели художественный роман, то есть это перенесённый на лист кинематографический сюжет, когда мимо путешествующего рассказчика проносятся мили, столбы и лица. Это и есть то единственное, что позволяет хоть как-то примириться с американским контекстом, знакомым всему миру ещё по дорожным приключениям Керуака.
Ведь «Цифровое чистилище» предназначено для русскоязычного круга, поэтому и остаётся непонятной подробная фиксация на пост-американских реалиях, где читателю не будет ясна ни их культурная, ни географическая, ни языковая программа. Даже имена героев романа запоминаются с колоссальным трудом, а чересполосица прозвищ и сокращений вообще не позволяет как-либо связно оценивать передвижения героев по тексту.
Он крошится именно из-за контекста, из-за желания написать ещё один нуарно-дорожный детектив «про Америку». Само по себе желание нормально, но для его исполнения тексту не хватает мощи. Он не дотягивает ни в знании пост-США, ни в их культуре, предпочитая скользить по поверхности рекламных отсылок. Алкоголь, случайные связи, кафешки, журналистика, корпорации, коррумпированное правительство и его ликвидаторы — слишком знакомый набор американского кино и литературы, в котором и замечательный Норман Мейлер не такая уж звезда, чтобы вот так, сходу, из России, воспроизвести эти темы на качественном литературном уровне. Тем более непонятно зачем для этого изобретать реалии конца XXI века, ведь та же самая история легко могла была быть рассказана в 50-х гг. ХХ-го или в начале ХХI.
Достаточно редкая получилась ситуация: «Цифровое чистилище» не удалось не из-за отсутствия выразительных сил (они есть), не из-за каких-то провалов в структуре произведения (нет, всё вполне прилично), не из-за истории даже, а просто в силу контекста. Он в тексте выглядит как чужеродный, ненастоящий, поверхностный, который увидели из окна машины, однажды гостя в США, или, того хуже, просто посмотрев сериалы и почитав книги о том, как США видят из окна проносящейся по хайвэю машины.
Зачем, с какой целью это было написано? Для чего было создавать третьестепенную детективно-журналистскую историю о корпорациях? В силу манящего контекста Соединённых Штатов? Так это ещё более неудовлетворительно: художник не должен поддаваться культурной инерции и экономическому тяготению. Он должен прозревать, прорицать, бороться. Разрывать контекст, а не вязнуть в нём.
И это не столько личное восприятие рецензента, сколько объяснение недостаточности «Цифрового чистилища»: поглощённое контекстом, оно не смогло привнести в текст ничего нового или хотя бы стоящего. Вместо романа получилась какая-то растрата.
То есть дело не в теме и даже не в контексте, нет. Дело в том, с какой позиции на них смотрят. И вот эта позиция недостаточна, ущербна, как стареющая луна.
Очевидное предложение: тот же самый сюжет мог быть изложен в контексте Дальнего Востока бывшей России конца XXI века, где русский по происхождению человек столкнулся бы с теми же самыми культурными и технологическими идеями, но ответил бы на них органично, естественно, как может ответить на них писатель, выросший в отечественной культуре. В таком случае было бы что сказать. Что заметить. И текст не стал бы комментарием комментариев, а попробовал бы выразить что-то важное.
А так всё просто растратилось на пиво и бургеры.
Тематика.
Главный минус романа — желание быть в нём большим американцем, чем сами американцы, из-за чего не просто пропадает какая-либо достоверность, а само удовольствие от чтения. Ведь контекстность и этнографичность обеспечиваются за счёт понятного культурного багажа вроде книг Рэймонда Чандлера, старого голливудского кино и популярных сериалов на тему. Но этого мало! Это просто подглядки за американской культурой! Она гораздо богаче того, что позволяет рассказывать о себе.
В сущности, текст просто повторяет кинематографические клише. Таков главный герой, Эндрю Питерс, растрёпанный талантливый алкоголик. Циник с добрым сердцем. Рассеянный верный друг. Немного не от мира сего, но остро переживающий всё, что с миром происходит. Исступлённо ищет одну единственную среди вороха случайных знакомств. Пепел, виски, яростный журналистский слог. И рефлексия под сигаретный дым.
Образ сто раз прописанный и знакомый. Стоило ли создавать его в сто первый?
Впрочем, это касается всего романного антуража. Например, Нельсон Биглс со своим раком крови, гаражным прошлым, да ещё «в тертых джинсах и сером свитшоте поверх белой футболки». Зачем здесь реинкарнация Стива Джобса. Для чего? И на постмодернизм не спишешь — он не исчерпывается обычным повтором, это сложный жанр, направление даже.
Но если связь Биглса-Джобса лежит на поверхности, ряд других взаимосвязей для читателя остаётся непонятным. К примеру, из самого начала:
C усами Брукс был похож на старину Тедди времен рассвета, но возрастом был почтеннее.
Вероятно, подразумевался Тедди Рузвельт, цитируемый к тому же в эпиграфе? Но тогда почему «рассвета»? Может, «расцвета»? Если же существует какой-то внутренний американский термин для эпохи Теодора Рузвельта, его нужно как-то прописывать. Или имелся ввиду Рузвельт времён своего расцвета, то есть относительной молодости?
Ещё менее понятен специфический романный юмор, похожий на попытку своими словами переложить юмор американских комиков:
— Нет, ты послушай, — игриво осек ее Пит, сдерживая лисью ухмылку. Поднялся на цыпочках, выпятил губы уточкой и посмотрел на нее пуча глаза. — Добившись определенного уровня дохода, ты не пойдешь к дешевой проститутке, — глаголила утка изображая балетное па. — Нет-нет. Ты не закатишь мечтательно глаза предвещая встречу, — принюхался. — Этот лежалый запах «Бурбона», кусочки «Тотас» в ее волосах. Красота, да? Ведь это именно то, чего тебе так не хватало в жене. Так?
— Иди к черту, Пит! — отмахнулась она, сдерживая смех.
В чём смех этой сценки? Или это смех над отсутствием смеха? Подобные вопросы можно приложить ко всем юморным отрезкам романа, когда те опираются именно на американскую специфику. Не потому что она какая-то недостаточная, как мог бы заявить ретивый патриот, а просто потому, что на неё смотрит со стороны, из-за двойного стекла и потому не улавливают действительно смешных оттенков.
Даже приснопамятная Мобильная пехота с их «костюмами» (силовыми, как видимо) до боли напоминает переиздание Fallout. А «битва за Анадырь» с китайцами напоминает битву за Анкоридж. К слову, обмундирование Мобильной пехоты и её описание стоит перенести со страницы 170 поближе к началу, иначе читатель весь роман гадает о том, что это за подразделение.
Кроме того, текст с ходу поражает обилием имён собственных. Только на первых пяти страницах это Питерс, Кляйн, Мидтаун, «Джаст Фуд», Брукс/Большой Би, старина Тедди, Джоан Ирвинг, «Н-Й Дейли», эффект Доплера, Москва, «Пейс Эйр», «Рэд Кэп», «Форветрс». Это много. Слишком много. Сущий переизбыток Именительных, которые лучше бы выдавать порционно, чтобы мир проступал из текста постепенно, а не углами неизвестных и известных названий.
Особенно это важно во вступлении. К сожалению, оно выполнено как бесконечная пофамильная перекличка. Эндрю-Брукс-Кляйн, Брукс-Эндрю-Кляйн. Из-за культурной дистанции именования смазываются, становятся неразличимыми, хотя, как и положено, каждому персонажу даётся один отличительный признак. Но так как это начало романа, читатель ещё не успел познакомиться с героями, поэтому вот так вот резко и спешно тасовать их не лучший выход. Тем более они не только Эндрю-Кляйн-Брукс, но Питерс-Джозеф-Большой Би….
В тексте вообще много появляющихся названий, которые затем пропадают. Например, «Ла-Гардия», «Эрзин»… Зачем они нужны в единственном/двойном упоминании? Русскоязычному читателю они ничего не сообщают. Они сбивают с толку, требуют себя запоминать. В чём смысл уточнения: «Проехали Риверсайд Драйв, свернули на Генри-Гудзон-Парквэй», ведь после эта топоника вообще не появляется? Читателю это ничего не говорит, не возникает в памяти, как мог бы возникнуть в ней Бруклин:
После Парамуса Эндрю свернул на четвертую трассу и отправил сообщение Шону Диглу.
Парамус упоминается в тексте ровно один раз, без пояснений, как что-то само собой разумеющееся. Ну это всё равно что для англоязычной аудитории написать вот так:
После Зеленограда Эндрю свернул на четвёртую трассу и отправил сообщение Ивану Сидорову.
С переизбытком именований в романе надо что-то делать. Буквально проходить по каждому имени собственному и удалять те, что не несут сюжетного или символического значения. Это здорово облегчит роман и его восприятие, при том никак не потревожив изложенные в нём идеи. Многочисленные именования не передают «дух Америки», не выстраивают мир будущего, а только путают, заставляют останавливаться и смотреть на таблички.
«Цифровое чистилище» требуется как следует почистить.
Структура и композиция.
Структура романа вполне достаточна.
Единственный и в то же время существенный минус — то, что у романа нет ритма. Диалоги разбавляются бытовыми зарисовками, которые вновь сменяются диалогами или википедийными фактами. При том что в языковом отношении текст выдержан и упруг, композиционно он похож на банку консервированного супа «Кэмпбелл». Текст концентрирован, в нём слишком плотное наслоение разговоров, повседневности и обращений внутрь себя. А вот действия как и события почти отсутствуют.
Разбавить эту ситуацию могли бы параллельные сюжетные вставки, вроде перехода к журналистской статье в первой главе. Имеет смысл расширить её, сделать переход мягче, а выход — постепеннее. Через подобные врезки можно было бы давать живую картину того, как сильно изменился мир в XXI веке. Беспощадно избавиться от пересказа рекламы и дать, например, телевизионную историю какой-нибудь семьи беженцев. Или, раз на протяжении всего романа упоминается пиво «Бадди», можно штрихами показать историю этой компании, через которую появится и образ изменившихся США.
То есть композиционно повествование надо разрежать, вводить новых нарраторов, которые бы вплетали свой голос в рефлексию героя. Причём сделать это можно без существенной ломки структуры. Нужно просто расширить имеющиеся заготовки и сместить акцент с шоу на другие, более представительные вещи: на тех же шоу может зазвучать другой рассказ.
Теперь к примерам.
Почти 12000 знаков третьей главы отданы под невразумительный диалог Кляйна и Питерса, из которого важно лишь то, что:
- Питерс передал Кляйну материалы босса.
- Босс оставил своим парням какую-то кино-подсказку.
- У Питерса есть проблемы с девушкой.
Данные эти можно было выразить короче, чётче, интереснее. Не между глотками виски. То, что уместно смотрелось бы в кино, то есть такое долгое бытовое болтание в духе Тарантино, в литературе смотрится проигрышно просто в силу своей утомительности. Важно помнить, что текст всегда создаёт читатель, он не льётся на него сам собой, поэтому внимания читателя нужно удерживать.
По-настоящему «Цифровое чистилище» начинается только на странице 44, когда потихоньку начинает стравливаться история ХХI века. Всё, что до этого —растянуто, отдано под слабую геройскую экспозицию. По идее, её можно было передать всего в нескольких страницах поездки в Кливленд, когда, сидя в такси, Питерс наконец-то знакомится с материалами своего шефа.
В главах четыре-пять для достаточно большого временного промежутка недостаточно событий. Композиция такова, что в записках шефа одно событие соответствует одному году. Да, читателя не нужно нагружать лишними знаниями, но тут у нас закладывается фундамент произведения, его объём, поэтому лучше накидать ещё каких-либо дат. Опять же, не важных, не системообразующих — с ними всё в порядке и они увлекательны — а побочных.
Так, раз в романе упоминается замечательный Бодрийяр, хорошо было бы ввернуть каких-нибудь последователей великого француза, развивших его идеи в финальное ничто. Всё-таки Бодрийяр запомнился миру как радикальный нигилист, как пророк отрицания, поэтому в неспокойный ХХI век было бы интересно прочесть о его последователях, которые бы попробовали изобрести ещё более радикальную философию, о симулякрах четвёртого, а то и пятого порядка, о том, что ядерной войны не было, а США из бодрийяровской утопии превратились в сверх-утопию, в эко-топию...!
В общем, хорошо бы прошить канву основных событий двумя-тремя побочными стежками. Чтобы мир стянулся, не рвался. Он и без того крепок — историческая подробность главное достоинство «Цифрового чистилища» — но тут хочется ещё плоти, ещё мышц. Ведь даже в относительно спокойные доковидные времена на год приходилось больше одного события. Тогда бы косвенные события оказывали влияние на сложившиеся обстоятельства, и нарисованный мир заиграл бы красками.
Но, к глубокому сожалению, главы четыре-пять просто экспозиционны, то есть выставляют напоказ очевидные для мира героев факты, что в логике произведения лишает их какой-либо несущей силы. Всё равно как бы если два советских человека в 50-хх гг. ХХ века говорили друг с другом так:
— Как ты знаешь, в 1941 году началась Великая Отечественная война.
— Да, а в 1943 случился разгром под Сталинградом. Летом того же года произошла Курская битва.
То есть подобный рассказ сделан для читателя, так как для героев романа он не проговаривает ничего важного и нового, а просто сообщает известные им факты. Смысл в подобном хронологическом перечислении нашёлся бы, если бы в нём проводились неочевидные связи между очевидными событиями. К сожалению, распутывание-расследование Питерса заключается лишь в том, что он последовательно читает справки о ряде произошедших событий. Такое ощущение, что герой листает неотредактированную Википедию.
Об экспозиционности глав четыре-пять даже Питерс говорит:
— Так, осталось полтора часа, — отложил диктофон в сторону. — И что мы узнали нового? Ничего. — Глоток кофе. — Черт, как в школу вернулся.
То есть читателя просто сводили в школу. Зачем? Нельзя ли было подать ту же самую информацию намёками, сценами, образами, воспоминаниями, а не в форме лекции? Так получилось, что самое интересное в романе оказывается подано максимально неинтересно. Куда лучше бы смотрелись случайные разговоры, воспоминания попутчиков, ветеранов, полицейских, журналистские «поля» самого Питерса, которые бы иллюстрировали сухие данные его начальника. Тогда можно было бы сработать на приём озарения, когда текст оживает от прикосновения настоящей памяти и настоящего переживания.
Далее, опять к напрасному расходу объёма.
Из почти 20 000 знаков шестой главы ровно 13000 отдано под два невразумительных диалога, показывающих только расстройство героя, о котором уже и так было известно. Повествование опять тянется, не идёт. Ритмика рушится. Гам.
А 18 000 знаков восьмой главы отданы под лежание на диване у телевизора. По нему не показывают чего-либо стоящего: просто какие-то шоу с отсутствующим юмором. А ведь этот объём можно было бы употребить на те самые озарения, бросить под перекрёстный огонь, являющий смысл. Тогда бы ожила та самая «бытовая Америка», которую текст пытается нарисовать. В существующем виде она проваливается под собственной композиционной тяжестью.
Подытоживая: в романе слишком много пустопорожнего, лишнего, надуманного, бытового, постороннего. Без этого можно легко обойтись. Текст ничего не потеряет. Необходимо резаться. Как? В первую очередь нужно порезать бессодержательные диалоги, в т.ч. диалоги героя с самим с собой. Во вторую — переделать бытовые зарисовки из описательного-развлекательного профиля в пояснительные. Так, чтобы они иллюстрировали, дополняли и проясняли основную сюжетную линию.
Сноски.
Понятно зачем вводились сноски, но от них лучше отказаться. Почти все они являются, так сказать, срезанием наискоски. Вместо того, чтобы вплести в текст сложные фантастические допущения, сделать их органичными и непротиворечивыми, от читателя просто отмахиваются примечаниями. Будто учебник читаешь. Или справочник. Да, не подкопаешься, но это ведь самый лёгкий путь. А надо переносить сноски внутрь произведения. Делать так, чтобы само произведение объясняло фантдоп.
Так, первая сноска появляется на третьей странице, где говорится о президентше Ирвинг. Это ведь вход в мир будущего, женщина-президент. Хороший зачин, зачем вносить такой фантдом в сноску? Почему бы не раскрыть в разговоре? Разумеется, таком разговоре, который бы не имел вида экспозиции, т.е. не излагал бы авторский мир, а этому миру принадлежал. Тем более всё очень просто — достаточно раскрыть отношение героев к женщине-президенту, что заодно придало бы персонажам объёма.
Поэтому наличие сносок уплощает и мир, и героев.
Кроме того, в романе совсем не чувствуется конец нашего столетия. В общем-то, по всем признакам те же самые двадцатые. Читатель практически не сталкивается с техническими деталями, с особенностями будущего, с его необычным устройством. Беспилотные такси да Найс — вот, собственно, и все нововведения. Не в последнюю очередь роман воспринимается так из-за сносок.
Их хорошо бы убрать. По крайней мере те, что являются сюжетными. Из-за них текст приобретает вид энциклопедии, журнального, а не художественного чтения. Например, сноска о «пейслайне» на странице 14. Как славно устройство пейслайна смотрелось бы в тексте! Но его нет. От сложной темы отбоярились простым описанием. Оно не включено в художественный контекст. Поэтому распадается вместе с художественным пространством.
Есть вопросы и к отсылочности текста.
Ясно, опять вопросы архитектуры?
Отсылка к «Брату 2» неочевидна. В то же время её можно было бы не объяснять, если бы она была подана в более доступном контексте. Тем не менее, смысл любой отсылки в том, чтобы она была распознана читателем самостоятельно, без сносок автора. Как, например, в моменте, когда Эндрю шутит над ворчливым Миком:
— А у вас брата в Москве нет? — не удержался Эндрю и расплылся в улыбке.
Шутка удаётся как раз из-за нормативности отсылки. Она узнаваема. Тогда как «вопросы архитектуры» останутся непонятны даже для фанатов «Брата 2».
А иногда отсылкам наоборот не хватает подробностей, даже дотошности:
Государственный переворот в России. Страна переходит от ассиметричного к симметричному федерализму. Официальная дата пятое число.
Было бы здорово развить мысль. Далеко не все знают разницу между равноправными и разностатусными субъектами. Это как раз то, что следует прописывать. Текст сообщает много довольно интересных подробностей, но обрывает их, не давая им развиться. Ведь хочется, чтобы роман зажил собственной жизнью, сам устремился к заоблачным далям или к горизонту, а не был стреножен системой сносок. А его комментируют, поясняют, зашоривают.
К примеру, «обратная тяга» на странице 151 не такой уж непонятный термин, чтобы посвящать ему отдельную сноску. Не проще ли в двух словах объяснить это в тексте?
Для столь продуманного мира система сносок оказывается воистину губительной. Сноски исключают из фантастического текста самое важное — будущее, которое в «Цифровом чистилище» совершенно не чувствуется. Поэтому систему сносок нужно переработать. Какие-то можно оставить, но большая часть роману попросту не нужна.
Между сухой справкой из примечаний:
«Форвертс» — американское периодическое издание, ориентированное преимущественно на либеральную светскую еврейскую аудиторию.
И живыми ироничным подколом есть сущностная разница:
— Отправлю его писать в чёртов «Форвертс»! Пусть попляшет, развлекая либеральничающих евреев!
Нестыковки.
В целом роман логичен и непротиворечив. Но над кое-какими моментами нужно поработать. И сразу по редактуре — роман неряшлив, невычитан. На это тоже следует обратить внимание.
Теперь к делу.
Каким образом Эндрю заварил в конце первой главы кофе, если по её ходу упоминалось, что кофе в доме нет, а Эндрю выбрасывал пустую пачку в мусорное ведро?
Заручившись поддержкой Китая (неофициально), Северная Корея с умирающим от рака лидером во главе Джун Иром наносит серию точечных ядерных ударов по Японии и блицкригом проходит по Южной Корее.
Всё-таки у них правит династия Кимов, хотя в американской, точнее, в трампистской прессе юного Кима частенько называют Джуниором в значении «младшего». Зачем это разделять и тем более переносить на русский язык? Ради иронии? Она сомнительна, ведь не Ир же у них фамилия.
Также в одном месте говорится о странах G8, куда входит и Россия. На данный момент Россия в этом клубе не числится (исключена). Стоит уточнить, когда и почему она туда попала.
Я считаю шестьдесят третий год переломным для истории XXI века, так как распад ЕС нанес непоправимый удар по главной сдерживающей силе мира, Североатлантическому союзу (НАТО). Нет, официально он не распался, но без единой Европы он стал бесполезен.
НАТО — военно-политический блок, ЕС — экономическо-политический. НАТО возникло до возникновения ЕС (лаг в несколько десятков лет), поэтому прямая связь не просматривается (только косвенная). К примеру, Франция в своё время выходила из военной составляющей НАТО, при этом вполне оставаясь в семье европейских народов. Да и недавний выход Великобритании из ЕС не означает её выхода из НАТО. Скорее даже наоборот, НАТО и есть единство Европы под патронажем США.
Заметка на полях, цвет желтый. Тогда мало кто понимал, чем может обернуться лоббирование интересов Поднебесной в Южной Америке. Другого объяснения, я найти не могу.
Даже сейчас западные аналитики кричат об этой угрозе Китая именно в ЛА и Африке.
Ходили слухи, что столицу хотели назвать в честь второго президента РФ, но от идеи отказались.
А вот это очень хорошо. Вот такими классными мазками-упоминаниями и надо работать. Шикарность отсылки в том, что Путин не назван по имени, но нам и так всё понятно.
Всё вокруг казалось нереальным. Куда ни брось взгляд, сплошной пластик, одноразовая посуда, да одноразовые люди.
Во многих «передовых» странах одноразовая пластиковая посуда запрещена уже сейчас. С учётом экологической повестки, к концу столетия пластиковая посуда выйдет из употребления. Это не говоря о заезженности образа «одноразовых людей».
24 Январь 2072. Начало третьей Индо-Пакистанской войны.
На сегодняшний день насчитывается три Индо-Пакистанских войны (не считая многочисленных конфликтов разной напряжённости), поэтому эта война должна быть четвёртой.
Стиль.
Текст следует проредить от канцеляризмов, усложнённости, лишнего. Пример из самого начала:
Если используется цветопись, то: жёлтый — замена/перестановка, зелёный — новое, красный — удаление, лиловый — повтор.
Стоило ему подумать, как птица сорвалась с места под гудок подоспевшего к остановке автобуса. Толпившиеся на остановке люди в ожидании переминались с ноги на ногу, и стоило дверям отвориться, ринулись внутрь напролом, спешно заполняя свободное пространство салона. Лишь счастливчики на сидячих местах были безмятежны. Одни мирно дремали, другие читали, а кто-то и вовсе зевал, глядя в окно. Вот и Эндрю заразился. Прикрыл рот ладонью и тряхнул головой, отгоняя дремоту. Собрал остатки китайской еды в бумажный пакет из «Джаст Фуда», посмотрел на часы и, вытирая руки о полотенце развернулся, устало окинул студию взглядом. Батарея с шипением выпустила излишек пара. Сидящий у торшера заерзал в кресле.
— Ну, как? — спросил стоящий на кухне Эндрю, выбрасывая пакет в мусорное ведро.
В принципе, с такой частотой правок будет выделен весь роман. Это не плохо, нет. Вполне достойный уровень. Просто есть что править и над чем работать. Роману необходима качественная редактура. Он немного излишен, маслянист. Ему нужно встряхнуться. Всё-таки сыщический жанр требует поджарости, отточенности каждого слова:
Отодвинул кипу старых газет в сторону и налил в стакан прозрачную жидкость
Сунул руку под подушку и достал пухлый коричневый конверт из коричневого цвета бумаги.
Конечно, стоит избегать таких англицизмов:
Сидел в тишине какое-то время. Наконец выудил сигарету из пачки и нажал кнопку плей.
Как к таковому стилю претензий нет. Он полностью соответствует выбранной тематике. Обрывочен, забывчив, дымлив. Создаёт атмосферу. Всё достаточно точно. Примеров хорошего письма много. Вот некоторые из них:
Сплюнул кислый остаток, поднял голову. Поймал на себе невинный взгляд округлых глаз. Маленькая девочка в соседней машине, красный бант, дурацкий хвостик. Заметив Питерса, мать убрала ребенка от окна. Осуждающий взгляд.
Мимо пронеслась фура. Так близко и в то же время величественно, словно левиафан в горячем потоке Гольфстрима. Казалось, протяни руку, и он унесет тебя вдаль, где дом, лужайка, качели.
…строчит сидящего нескончаемым потоком ударов в живот, бежит прочь, а с балкона седьмого этажа летит открытая банка краски и падая окрашивает весь двор в пустоту
Впорхнула, как кленовый лист в конце октября.
Славно и хорошо. Вопросов нет. Тем не менее, зачастую текст многословен и вязок:
Неофициально — многие приближенные к руководителю страны выражали сомнения в отсутствии слабоумия у главы государства.
Здесь у нас избыток отглагольных существительных, и простое предложение превращается в настоящую шараду. Истолковать «выражали сомнения в отсутствии слабоумия» с первого раза сложновато, хотя смысл весьма прост: «Неофициально — многие приближенные к руководителю страны сомневались в здравомыслии главы государства». Зачем так было сделано? Опять для иронии? Она не читается.
Также стоит поработать над семантикой:
Казалось, у еды нет вкуса, мир сузился до яичницы на тарелке. Желток гнулся под напором стали, крошки хлеба падали на пол.
Всё-таки желток, даже пережаренный, не то, что может гнуться. Зато ему по силам колыхаться, сгибаться, крошиться.
Юмор романа хорош, когда он с точностью предсказывает комичные ситуации из будущего:
— Куда лезешь, урод! — просигналил старый Мик.
— Да он же беспилотный.
— А я не знаю?!
Но когда дело касается разнообразных «кошачьих отрыжек» — это не смешно вообще. Немного даже стыдно. Может, это какая-то завуалированная ирония над низкопробной культурой, но в таком случае она не считывается.
И ещё некоторая проблема. Серьёзная.
Само повествование недостаточно. Оно скупо. Не разъясняет, а, наоборот, поглощает смысл, не даётся в руки читателю. Относительно понятны только первые страницы. Дальше приходится останавливаться и думать. И не о каких-то сложных философских вопросах думать, а просто о связности текста!
Например, следующий отрывок:
— Я был на военной базе под Эрзином, что в штате Тоува. Кажется, шестьдесят первой по последовательности включения, но это я так, — прокашлялся. — Собирал материалы для статьи с Джери Хиллом. На нем фото, на мне статья. Вот в целом и всё.
— Это не о скандале с мобильной броней идет речь?
— Вы меня без ножа режете.
— Боюсь, вы неправильно меня поняли. Я потерял сына в восемьдесят втором, он служил в третьем полку мобильной пехоты и погиб в том самом округе Тоу.
— Черт! Соболезную. А я-то подумал.
— Я на вашем месте о том же подумал бы, — прервал его Меллоуз. — Вы не знали, а я не предупредил. Так, расскажете?
— Да, — Эндрю выдержал паузу, закурил. — Когда в конце восемьдесят второго Пекин подписывал капитуляцию, одно из условий по северной границе звучало так: — «Граница проходит по размещенным на местности войскам». — Меллоуз кивнул. — Всё бы ничего, но ночью «тигры» перебросили часть войск на северный берег реки Тэс-Хем, тогда этому не придали значения, но позже выяснилось, что именно там им удалось частично уничтожить одно из звеньев МП. Мы хотим приурочить эту статью к двенадцатилетнию со дня переворота в Монголии. Осветить нынешние проблемы и почтить память наших парней.
— Ясно, — Меллоуз тяжело вздохнул и оттер лоб платком. — Спасибо, мистер Питерс.
Во-первых, весь отрывок экспозиционен, т.е. написан для читателя, а самим героям он не нужен – так как они живут в этой эпохе и прекрасно осведомлены о ней. Во-вторых, из диалога вообще непонятно, что произошло. В-третьих, насколько можно судить, разговор попросту бессвязен.
Сведём его к тезам. Без скобочек краткая выжимка реплики, в скобочках вопросы.
Журналист: я был в штате Тоува, собирал материал для статьи.
Полицейский: это не о скандале с мобильной бронёй? (больше броня в диалоге не упоминается. Может, имелась ввиду не Мобильная броня, а Мобильная пехота?)
Журналист: да, вы точно предположили (так можно трактовать фразу «Вы меня без ножа режете»).
Полицейский: вы меня не так поняли. Я потерял сына в Тоува. (но как его можно было «не так» понять, если полицейский высказался предельно конкретно, про мобильную броню? Всё равно что такой разговор: «Вы говорите о яблоках?»; «Да»; «Боюсь, вы неправильно меня поняли. Я не о яблоках»…)
Журналист: Соболезную. А я-то подумал (о чём он подумал? Ведь журналист ничего конкретного на вопрос не ответил).
Полицейский: Ничего, я бы подумал о том же (но ведь объекта думания не было!)
Журналист: большой отрывок о том, как китайские (?) войска уничтожили звено мобильной пехоты. Видимо, тогда и погиб сын полицейского.
Полицейский: благодарит за рассказ (но за что? За то, что ему пересказали википедийный факт?).
Кроме того, выражение «Пекин подписывал капитуляцию» выглядит так, что капитулировал он, а ведь капитулировала Монголия. «Пекин принял капитуляцию с условием…». И почему эпитет «тигры» подразумевает китайцев? Или это касается монголов? Обычно Китай олицетворяют с драконом.
К сожалению, в романе туманны многие разговоры. Уяснить их смысл сложно. Нужно делать ключевые диалоги проще (в техническом плане). Пока что пространство произведения распадается на части. Его трудно сложить воедино.
Следующая проблема: обрывистость уточнений в разговорах.
— Что думаешь, Ренди? — обратился он к стоящему на кофейном столике кактусу. — Насыщенный денек? Да, тоже так считаю, — жадно затянулся. — Надеюсь, тебя это не беспокоит? Нет, я не про ситуацию, я про нас. Просто, как твои друзья кактусы относятся к тому, что мы живем вместе? — наклонил голову, прислушался. — Да, ты прав. Сейчас есть вещи и поважнее.
Текст не выигрывает, если опускает действующее лицо. Скорее, опять озадачивает. Само по себе — это нормальный стилистический приём, но вкупе с общей невнятностью он ещё больше усложняет повествование.
В любом случае, стиль романа показывает умение писать. Есть талант. Это главное. Над остальным нужно поработать.
Синопсис.
Синопсис представлен в конце подраздела. Из-за некоторой сложности текста он может быть не до конца верен и полон, поэтому доделать/исправить его предстоит самому автору. Так что вот маленькая памятка.
Многие пишут синопсис как краткий пересказ романа, но это не совсем верно. Синопсис не должен пересказывать сюжет. Он должен отвечать на вопрос о чём роман. Поэтому последовательное изложение событий не совсем верно. Важно передать структурно задающие события. Кроме того, синопсис не предназначен для продвижения книги: каких-либо достоинств, поднимаемых философских вопросов, описаний природы и т.п. Редактуру в издательстве это вообще не интересно. Он хочет получить представление о чём эта книга, чтобы открыть её на любой странице и проверить своё впечатление.
Вот почему объём синопсиса не должен быть большим. Я бы определил его максимум не более чем в 2000 знаков. Причём независимо от объёма (разве что для эпопей он будет другим). Куда важнее то, что синопсис должен соответствовать трём позициям. Первая — выделение основных черт героя. Вторая — топография сюжета. Третья — главные события книги, то есть перечислить завязку-кульминацию-развязку. Глубокомысленные рассуждения, долгие уточняющие отступления, пересказ диалогов и проч. в синопсис входить не должны.
Мир конца XXI века, Северная Америка. Молодой журналист с русскими корнями Эндрю Питерс получает от погибшего шефа разрозненный набор документов. Испытывая проблемы с алкоголем и женщинами, Питерс пытается разоблачить заговор корпораций, сросшихся с американским правительством. Сквозь шелест бумаги и шёпот диктофона разворачивается масштабная панорама событий ХХI века: от Третьей Мировой войны до культурных и технологических изменений.
Продолжая расшифровывать документы, Эндрю Питерс едет в Кливленд за «Буханкой» своей мечты. Журналист завязывает дружбу с владельцем автомастерской Килмистером, ветераном войны. На самого же Питерса начинается охота. Во взрыве гибнет его коллега, Дзожеф Кляйн. На след Питерса выходят честные агенты ФБР, расследующие массовое исчезновение людей. Агенты вскрыли существование нового наркотика, реала, позволяющего во всей полноте пережить любые человеческие воспоминания. Источником распространения реала являются крупнейшие корпоративные тюрьмы в стране — «Чикаго» и «Детройт». Под их защитой также находится компания «Пайзер», ответственная за создание смертоносной бактерии «Синей хвори».
Питерс, агенты ФБР и ветераны Килмистера разрабатывают план по разоблачению коррумпированного президента Томаса Дилана. Задача Питерса — написать и разослать по редакциям своё расследование. Закончив статью, Питерс влюбляется в девушку по имени Роуз, которая помогает ему скрыться от федералов.
Из-за расследования Питерса Вашингтон охватывают беспорядки: толпа требует отставки президента-убийцы. В центре города происходит загадочный ядерный взрыв. Питерс спасается от него в родной «Буханке» и проваливается в забытье. Оказывается, что его жизнь была лишь наркотиком-реалом, в мире давно идёт война, распутать причины которой можно только с помощью воспоминаний Питерса. Чем и хотят воспользоваться герои его расследования.
В это время Эндрю Питерс в беспамятстве лежит в лазарете и вспоминает запах Роуз.
Пожелания.
Надеюсь, изложенная критика окажется полезной. Лучше сказать жёстче, чем не говорить ничего или промямлить что-то мягонькое. У «Цифрового чистилища» есть серьёзные проблемы, но их вполне можно исправить и сделать из текста вполне приличный роман. Благо, талант для этого есть.
Помните об этом.
Всегда ваш, Антон Осанов.
2. Мои ощущения:
Первичные.
Местами я с Антоном не согласен, местами благодарен за найденные ошибки. И в целом... я не знаю что сказать. Мне кажется пиши я на английском, все могло быть иначе. Или будь я американцем, что пришел в страну генерал Мороза с легкой руки переводчика, все было бы иначе. После разбора появляется чувство, бут-то я слишком глубоко копнул тему, слишком американизировался и слишком не к месту вообще. Особо обостряются эти мысли, когда читаешь о название улиц, городов по пути и подводящему ко всему этому вопросу Антона: "Зачем они, ведь нам ничего их названия не говорят?"
И тут я вспыхиваю, рассуждая, а что дают наши названия, кроме узнаваемости? И почему никто не корит за подобные "родные" названия зарубежных авторов? Что, если я родился в россии, я не могу писать о других землях и культурах? Я считаю, могу и очень даже не плохо. Ведь главная проблема русских авторов в написание книг о том же западе, это "клюква" на наш манер. Ляпы, клише и прочие тривиальные радости. Но тут меня обвиняют в клише, а главное из них герой. Да я писал его с себя. Ну и что? Видно, я клише. И плевать, что у меня на столе живет столетник Ренди, увы не кактус, но... я хотел кактус, но мать отдала мне чертов столетник. Черт, сопливо конечно все это вышло. Но вот что я скажу любимому мной критику! Сперва: "Спасибо, вы помогли. - чуть выждав, пошлю его ко всем чертям и возьму промахи на заметку, добавлю. - Все в тему, но пойду ка я дальше свои клише писать, а вы. Идите к черту, и еще раз спасибо!"
Напоследок перечитаю запись, плесну водички Ренди, а себе пальца на два бурбона. И поставив тезку Дилана, продолжу писать.
Спустя неделю.
Вот именно такими и должны быть разборы текста. Резко, остро и по существу. Планирую распечатать его мнение на бумагу и в начале 2022 пройтись по тексту еще раз. Плюс поработать над текстом с Сергеем Банцером. Что хочу доработать:
1) Найденный Антоном недочеты в диалоговой части.
2) Попробовать поиграть с подачей исторической части. Сделать ее менее сухой.
3) Добавить мелкие куски в текст.
И главный вопрос к людям книгу прочитавшим! Как считаете, пойдет книге на пользу добавление еще одной главы? В самое начало, совсем не большой?
Чего, что раскрывало бы хоть немного концовку. Делая ее менее резкой, например такого начала:
Двери убежища открылись и трое мужчин внесли в комнату дезактивации едва живого мужчину. Голова вся в шрамах, кожа обтягивает кости, кажется он на последнем издыхание. Они стягивают с него тряпье служившее одеждой. Аккуратно омывают тело, пытаясь лишний раз не потревожить покрывающие раны и в тот же миг смыть радиактиную пыль.
Буду ждать ваше мнение в комментариях. Заранее благодарю!