Юбилей Достоевского

Если Брэдбери мой любимый американский писатель, то Достоевский – русский. Вот только в творчество Брэдбери я влюблён чистой любовью ребёнка, и как может быть иначе с автором, который заставляет любого вспомнить детское мироощущение, непосредственность мыслей и поступков. А Достоевского я хоть и открыл для себя подростком, но чувства к нему всегда были взрослые, сложные. Это и любовь-поклонение и любовь-ненависть – я восхищался его пером, но порой ненавидел за то, что оно заставляет меня испытывать. Любовь безумная и любовь созидательная – я был буквально одержим Достоевским, но открывал и иную классику благодаря данному знакомству. И это были удивительные открытия, главное было не сравнивать, только если затенить в памяти впечатления от книг Ф. М, получалось оценить достоинства других писателей. 

Все мы, как писатели чистим обувь Достоевскому, а в худшем случае – стоим в очереди почистить – сказал я в 18 лет в одном споре. И, извиняясь за юношеский максимализм формы, я не отступаю от содержания своих слов. 

Так и не родился писатель, который бы так глубоко проник во внутренний мир человека. Кому-то не хватало таланта, кому-то – жизненного опыта, а кому-то – банальной смелости, не всем дано вернуться из этого путешествия с целым рассудком. Вспоминаются слова протоиерея Меня, что Достоевского любят критиковать за психопатические образы, называют его литературу «больной», но было бы так, она бы не пользовалась такой популярностью среди здоровых людей, причём во всём мире на протяжении такого количества лет. Просто, увы, и в нормальных людях спят потенциальные Раскольниковы и Смердяковы. Но в чём отличие Достоевского от многих последователей, заглянув в самую бездну, он не забывал поднимать голову и видел свет сквозь самые тёмные тучи. Открыв зорким писательским оком за десятки лет до того, как это сделает через научный поиск отец психологии Пьер Жане, существование подсознательного, он предложил человечеству заглянуть внутрь себя не только для того, чтобы оно ужаснулось. Но и чтобы поверило в себя. Ведь не только Смерядковы живут в людских душах, но и Алёши Карамазовы. 

Ни с одним писателем я не чувствую такого внутреннего, порой сложно объяснимого родства. Мы оба пришли к Богу не сразу, хотя родились в религиозной семье. Мы оба, являясь интеллигентами по воспитанию, познали жизнь самых низов – я не был на каторге, но вдоволь поработал и пожил с бывшими каторжниками, не всю жизнь я был профессиональным сценаристом (не знаю, кто ещё может похвастаться с тем, что общался в своей жизни и с министрами и с бомжами). Мы оба любим людей и человечество, верим в него, но любовь наша не слепая, а выстраданная. 

И ещё много и много других пересечений, о которых я, быть может, когда-нибудь расскажу, а, быть может, они так и останутся темами для моего мысленного диалога с Фёдором Михайловичем. В этом разговоре я не всегда выступаю в роли почтительного ученика, часто я бунтую, высказываю свою точку зрения. А иначе никак, второго Достоевского миру не нужно, как и второго Гоголя или Гессе, в писателе важна индивидуальность, непохожесть. 

В день двухсотлетнего юбилея Фёдора Михайловича приглашаю всех читателей моего блога в небольшое путешествие по страницам его книгам. Начинаем со станции «Униженные и оскорблённые». Это не первое произведение Достоевского в моём читательском дневнике, но первое, за которое я взялся самостоятельно, не подталкиваемый школьной программой. А какую книгу Достоевского прочли первой вы? Жду ответа в комментариях.