Жорик – птичка хорошая

В период финансовой отрыжки убийственных гайдаровских реформ и массового краха фирм меня  занесло на работу в ресторан «Н-ка», что располагался на Соколе в Москве. Место это было занятное, главным образом из-за тамошней публики, одетой в бордовые и зеленые пиджаки – разной степени зрелости плодов процесса первоначального накопления капитала. 

Хозяева ресторана, в прошлом интеллигентные люди, теперь уже чуть подпорченные обладанием частной собственностью и властью над наемными служащими, любили, однако, животных. В аквариуме плавали рыбки, в зале чирикали канарейки, в вестибюле, тяжко вздыхая, а порой и откровенно храпя, спала Фрося, одна из первых в России чистопородных и чисто английских бульдожиц, чемпионка столицы. 

В свое время на деньги, вырученные от продажи ее деток, хозяева отправили сына учиться на туманную Фросину родину, но это не помогло, и он все равно стал бандитом. Один из Фросиных внуков родился с… явным символом “$” на низком, морщинистом лобике и был продан с неофициального аукциона за какую-то невероятную сумму. Существо Фрося было добрейшее, несмотря на очень грозную внешность. Утром хозяева привозили её из дома и большую часть дня она лежала на диване в холле, сдвигаясь с места лишь для того чтобы сходить на кухню за мясом или попроситься гулять.

Одной из главных тамошних достопримечательностей был некто Жорик, серенький, с пунцовым хвостиком попугай жако. 

Меня сразу предупредили, что личность это серьезная, фамильярности не любит, и рукосуйством лучше не заниматься – может жестоко цапнуть. Клюв у попугаев очень сильный, в чём я убедилась почти сразу, наблюдая,  как ловко и без особых  усилий Жора выгрызает мозг из куриных косточек.

Когда я подошла представиться местной знаменитости, Жорик прекратил свой монолог на тему «Жорик – птичка хорошая, Жора – зайчик!» и неприветливо на меня уставился. Взгляд его напоминал взгляд кузнечика, который,  приземлившись тебе на колено, в упор и нагло наблюдает за твоей реакцией. Впоследствии мы, однако,  очень подружились. Мои коллеги, из числа тех, кто работал каждый день, – я, метрдотель работала сутки через трое – утверждали, что он меня любит больше других сотрудников и в моём присутствии говорит больше и охотнее. А словарный запас у Жорика был много богаче, нежели у иных новых русских, составлявших основной контингент посетителей «Н-ки».

Меня поражало то, как к месту и со смыслом эта птица употребляет словечки и фразы, как верно использует интонацию… Ведь мозгов-то в этой головешке – с горошину, а какие результаты! Вот уж действительно – не в количестве дело, а в качестве. 

… Утром, отоспавши, кроме всего остального, ещё и за ночного сторожа, я входила в зал ресторана, чтобы выпустить Жорика из клетки поразмяться. В зависимости от настроения он приветствовал меня бодро-громким «Здравствуйте!» или более интимно-лиричным «Доброе утро, Жора! Доброе утро!». Причём он абсолютно точно знал «кто есть ху» и здоровался только с хозяевами и администраторами – ни официантов, ни уборщиц, ни даже шеф-поваров  он приветствием не удостаивал, хотя они с ним охотно здоровались. Потом Жорик вылезал на самый верх большой клетки и, глядя на себя в зеркало,  расправлял одно за другим крылья, приговаривая голосом своего хозяина: «Орёл Жора! Орррёл Жоррочка! Орел!»

Кто-то из молодых ребят-официантов научил его входившему тогда в обиход словечку «козёл». Наговорившись вдосталь про орла, Жорик приступал к экспериментам над «козлом»: «Козёл, Жора, козёл! Дурак, Жора, дурак». В один прекрасный момент он изобрёл синтетическое слово «корёл», проговаривал его то так, то эдак, и постепеннооно стало его вторым именем. 

«Корёлик наш, корёлик!» – ласково говорила ему уборщица, протягивая куриную косточку или отмытый от соли орешек арахиса.

Жорик, к стати, прекрасно знал, что его держат для того, чтобы он говорил и даже, торопясь взять какое-нибудь лакомство, успевал сказать «Жор!» – что-то вроде спасибо.

Хотя, может, это он поощрял дарителей, а не они его. 

Отговорив свой утренний «блок», Жорик обычно молчал до пяти вечера, только иногда оглашая небольшое помещение ресторана зычным «тю-у-у!». Один раз кто-то из посетителей, не из обычных наших «новых», утративших любой интерес к жизни, кроме денежного, тихо приблизился к барной стойке, игравшей роль моего капитанского мостика, и вежливо и как-то чуть виновато спросил:

• Извините, девушка, а что это за сигнал периодически раздается? Это что – когда кто-то приходит?

Я сначала не поняла, а потом догадалась, что клиента смутил Жориков покрик.

• Да это наш попугай кричит. 
• А … почему?
• Вероятно, просто заявляет права на территорию. Как в родных джунглях. Иначе не объяснишь. 
• А он разговаривает?
• Да еще как.
• А почему сейчас не говорит?
• Он попозже начнет на ужин зарабатывать, и тогда его просто не уймешь. Вы приходите почаще, услышите.

Действительно, часов в пять, когда дневные гости уже отобедали, а до ужина ещё было время, попугай, встрепенувшись, громко произносил: «Жор, давай поговорим? А? Давай поговорим! Как дела, Жор? Как дела?». И далее выдавал дневной блок своего обширного репертуара. 

• Жора – птичка хорошая! Жора зайчик! Дай шеечку почешу? Дай головку почешу?

И подставлял, жмурясь от предстоящего удовольствия, свою чуть лысоватую от авитаминоза головку для ласкового почесывания. Зажмурившись от удовольствия, он  могпребывать в этой позе сколь угодно долго – лишь бы чесали. Отработав и получив вечерние семечки и, если не было особенно холодно, купание, Жорик замолкал до вечера. 

…Когда  дело шло к одиннадцати вечера, а разморённые едой и выпивкой широкие в спине и коротко стриженные на голову гости не торопились уходить, Жорик  начинал громко и настойчиво кричать:

• Спать пора! Спать пора! Спокойной ночи, Жора, спокойной ночи!». 

На тот случай, когдадо малиново-зелёных не доходило, что пора бы и честь знать,  Жора изобрёл совершенно оригинальный способ сгона с насиженных мест – он начинал имитировать звук  … автомобильной сигнализации.  

Новые русские срывались с места и, густо матерясь,  бросались смотреть, чей «мерс» угоняют, а вслед им неслось победное: «Тю-ю-у, Жора мальчик, Жора птичка хорошая!» 

Все авто оказывались на месте, но настроение было подпорчено,  посетители расплачивались и уходили. Официанты убирали со столов, я считала выручку, а Жорик с совсем уже другой, сочувственной интонацией повторял: «Спать пора…».

-     Мне денежки считать надо. А сам-то что не спишь?

• Спать пора…

Потом глаза у него снизу вверх закрывались серой плёночкой, голова втягивалась в плечики, и он дремал. Спал он,  как и все птицы, спрятав  голову под крыло и превратившись в серенький комочек, но я это видела редко.   

Кроме филологических экспериментов,  по утрам у нас с Жориком было ещё одно общее любимое времяпрепровождение: мы пили кофе- эспрессо. 

Видя, что я налила чашку, капнув туда пару капелек «Хенесси» – для запаха, Жорик моментально спускался с клетки, умильно причмокивая и покрякивая. 

Попугай жако – птица не особенно хорошо летающая и практически не ходящая по земле. У себя на родине, в густых лианных джунглях, он больше лазает по веткам, помогая себе клювом,  и на гладкой поверхности чувствует себя еще более неуверенно, чем мы на гладком льду без коньков. Поэтому шагать до скользкой стойке бара на разъезжающихся когтистых лапах было для него настоящим испытанием, но ради кофе с «Хеннесси» он был готов и на это. За двадцать сантиметров пробежки ему разрешалось допить мой остывший кофе. 

Всё также чмокая, он цедил тёплый напиток, почему-то периодически стуча снаружи по чашке горбиком клюва. А потом словоизвержению выпившего попки не было предела, причем все было к месту и по делу – никогда он не желал спокойной ночи днем, и всегда вкраплял в любимые фразы новые слова. Причём говорилось всё это громко, чётко и голосом его хозяина.

Если звонил телефон, Жорик строго отвечал: «Алло! Алло? Алло-о?» 

И так до тех пор, пока трубку не снимали.

• Это что - тебе знакомая попугаиха звонит? – спрашивала я.
• Жора – мальчик хороший! – задорно отвечал он. 

В то лето Жорик по утрам выносили погреться на солнышке, которого ему, прирожденному южанину, очень не хватало, и он научился кричать по-галочьи, чирикать по-воробьиному -  в дополнение к канареечному цвиканью.  

Кроме того, чтобы привлечь к себе мое внимание он выучился… скрипеть дверцей сейфа. 

Естественно, услыхав, что скрипит дверца  сейфа, в котором  хранились подотчётные мне деньги, я пулей летела за стойку, где находила сейф закрытым и запертым, а соскучившегося Жорика -  с подставленной для чесания  шейкой. 

Мои попытки научить Жорик хоть как-то лопотать на иноязыках закончились провалом. Он умильно глядел на меня и внимал звукам моего голоса, никак не стараясь усвоить хоть элементарное «хэллоу» или «чао, каро!». Но одна из администраторов научила Жорика говорить длинную фразу: «Как собачка лает? Гав-гав!… А как кошечка мяукает? Мяу-мяу!»

Однажды я решила продемонстрировать этот зоологический минимонолог маленькой девочке, пришедшей в ресторан с родителями, подставила ей стул к стойке и начала выпытывать у Жорика:

-     Жор, а как собачка лает? Как собачка лает? Ну, Жор…

Жорик в тот день был что-то не в настроении, долго молчал, а потом раздраженно выпалил:

-     Гав-гав! А как кошечка мяукает? Мяу-мяу!

Сказано это было с убийственным презрением  - если ты, дура здоровая, не знаешь, как собака лает, ладно, я тебе скажу, и не только это, а еще и  про кошечку – чтобы дальше не приставала.

Надо было видеть личико и глаза ребенка – девочка была просто сражена наповал  осведомлённостью небольшой серенькой птахи...

Своеобразные отношения у Жорика были с собаками. 

Когда Фрося, которую он хорошо знал, шла на кухню за своим ужином, Жорик, глядя на неё сверху одним глазом, ласково приговаривал:

• Фрося, Фрося… Гав-гав-гав!

Вскоре хозяева завели себе молодую собаку, наглого, тупого, тигровой масти стаффордширского терьера.   Жорику он почему-то не нравился, и однажды – это было не в мою смену – решил пса подразнить.

Говорят, что когда этот Шер-Хан, вслед за хозяином, пробегал мимо, Жорик вдруг свистнул так, как обычно свистят, подзывая собак. Шер-Хан  поднял морду, подслеповато ища «источник звука». И вдруг Жорик разразился немыслимым лаем – не этим добродушным  звукоподражанием «гав-гав», а самым настоящим, заливисто-собачьим! 

И тут заласканный, и, как считалось, утративший природную агрессивность, Шер-Хан буквально «слетел с катушек», потерял лицо, то есть морду, стал, и дико рыча, кидаться на стойку с оскаленными зубами, а Жорик, прекрасно сознавая, что тот его не достанет, орал на весь зал:

-  Жора – зайчик! Жора – мальчик хороший!

Насилу тогда полосатогоуспокоили…

Иногда у Жорика бывали на редкость удачные импровизации. Надо вам сказать, что он, как большинство птиц, был удивительно музыкален, причём музыку любил заводную, громкую, и особенно ценил хороший вокал. 

…Однажды нашим музыкантам, студентам консерватории, раздухарившиеся гости заказали исполнить «Ой, цветёт калина». 

«Ой, цветёт калина в поле у ручья…» - запела девушка хорошо поставленным оперным голосом.

«Фиии-ууть!» - послышалось из Жоркиной клетки. Вслед за этим раздался  мощный фортепьянный аккорд -  это пианист упал от смеха на клавиши. Кое-кто из гостей рухнул фейсом в салат,я в изнеможении легла на клавиатуру кассового аппарата и одним махом выполнила месячный план.  Но заказ выполнять надо, и певица снова запела, размазывая потёкшую от слёз тушь. 

«Парня молодого полюбила я…»

«Фиии-ууть!» - снова подпел Жорик.

Так, до конца номера он сопровождал пение этим лихим казацким «Фиии-ууть!» через каждую строку. 

…Никогда аплодисменты гостей не были такими искренними и громкими, «чаевые» музыкантам – такими щедрыми.

Пел Жорик и сам по себе:

- Жор, давай споём! Ну, давай споём?

 И заводил шатающимся пьяным голосом «О-оочи чёрррные!».

Но более всего поразил меня эпизод, когда Жорик, увлечённый «Барселоной» в исполнении Монсеррат Кабалье и Фредди Меркьюри, стал возмущаться, тем, что я, воспользовавшись отсутствием гостей в зале, выключила запись на самой интересном месте. До того сидевший на жёрдочке с благоговейно закрытыми глазами, он встрепенулся и гневно выдал своё «Тю-ю-уу!».

Видя, что я не реагирую и музыку включать не собираюсь, он стал как-то раздуваться и вдруг монсерратиным голосом пропел: «А-а-а! Барселооона!».

Ну долго тогда я искала свою челюсть.  

Иногда очарованные Жориком клиенты оставляли лично ему пару долларов – «на чай», но далеко не всегда отношения с гостями складывались у Жорика по-приятельски. Забрёл как-то к нам поужинать некий гражданин кавказской национальности. Пока ему сервировали, он подошёл к клетке побеседовать с Жориком и стал совать между прутьями толстый, коричневый, как копчёная сарделька, палец.

• Вы, пожалуйста, поосторожнее, - сказала я, - незнакомого он укусить может.
• Ничего,  я умею с ними обращаться.

«Ну, умеешь так умей», -  подумала я и уткнулась в свою бухгалтерию. 

И тут же раздался характерный звук – звякнула клетка. Жорик-такитяпнул кавказца. Палец «опытного орнитолога» застрял между прутьями, и бедняга так рьяно отдёрнул руку, что чуть не сбросил клетку на пол, хотя весу в сей было килограмм сорок.

Обиженный в лучших чувствах кавказец ушёл за свой столик, а когда я проходила мимо, спросил:

• Дэвушка, а у вас нэт зелёнки или йода?
•       А что случилось?
• Да он мэня сыльно укусыл.

Ну, думаю  Жорик оттянулся по полной, и принесла гостю ватку, смоченную в перекиси. Через некоторое время участливо спрашиваю, не принести ли ещё ваты.

• Да, эсли можна.

«А ты держи свои сардельки при себе», - гадко подумала я. 

Однако при всей нашей нежной дружбе от Жорикина «наезда» не была застрахована и я.

Как-то в морозный вечер, когда посетителей особенно не предвиделось, весь наш коллектив, повара, официанты, музыканты, собрались у стойки бара, рядом с  Жорикиной клеткой. Как истинный артист, Жорик такие моменты обожал и трещал без умолку.

В какой-то момент, исчерпав весь дежурный репертуар ивнимательно посмотрев на меня, он вдруг явственно и с выражением произнёс:

• Давай трахнемся, а? Дава-а-ай трахнемся!

Я, конечно, онемела от такой наглости, наш шеф-повар, перегнувшись пополам, заковылял к себе на кухню на подгибающихся от хохота ногах, уборщица просто рухнула спиной назад в том же направлении…

• Жор, ты что?! Как тебе не стыдно?
• Жора - мальчик хороший! Жора –зайчик!

Мальчики-официанты все как-то сразу разбежались и до конца рабочего дня старались не встречаться со мной взглядом…  

У меня были предположения, кто научил благонравную птицу таким гадостям, и пусть этот поступок останется еще одним пятном  на его в целом не слишком чистой совести.

…Недавно, будучи на Соколе, я увидела, что вывески на бывшей «Н-ке» уже нет и, по-видимому, уже давно. Надеюсь, что серенький говорун жив – говорят, попугаи долгожители, и где-то еще слышится его «Жорочка, Жорочка… Мальчик хороший!»