Преступление и наказание

- Давай убей старушку, убей, убей старушку! – ритмично начинает один. 

- Убей, убей, старушку! – задают бит другие. 

- Лупи старушку древнюю под ритмы современные! – начинает гнать речитатив на их фоне третий. 

Не удивляйтесь, я был одним из исполнителей и даже соавторов этого рэпа по мотивам «Преступления и наказания» Достоевского, что стал для нашего класса буквально опознавательным знаком. Стоило одному завести «Убей старушку», тут же подхватывал другой. 

Парадокс Достоевского, с которым сталкиваются при составлении школьной программы, что без знания хотя бы одного из его ключевых произведений невозможно понимание того, что происходило дальше не только в русской, но и в мировой литературе, но даже многим взрослым тяжело пропускать через себя их мрачные события («тяжело», «грязно, «депрессивно» – самое мягкое, что я слышал в одном своём блоге о нежелании людей читать Достоевского), а что уж тут говорить о подростках. Достоевский обязан быть в школьной программе, обязан, но какой? Выбор пал на «Преступление и наказание», как произведение с наиболее острым сюжетом, который, отчасти отвлекает от своего зловещего наполнения. 

Но даже оно вызвало, например, у нас, на минуточку, гимназистов, собранных со всего города лучших старшеклассников, намного более подготовленных, такое смятение, что мы спаслись за маской цинизма. Сочиняли рэп про убийство старухи при одноклассниках, и долго и безо всяких пересмешек размышляли о теории Раскольникова, когда оставались одни. Каждый, на самом деле, ужаснулся со зловещего образа петербургского дна. Не все были детьми из интеллигентных семей, которых берегли от потрясений, многие приезжали на учёбу с депрессивных районов, где рекой лилась водка, а подъезд вот-вот обрушится, но Достоевский вернул замыленному взгляду свежесть восприятия, напомнил, что так человек жить не должен. Показал ужасы, пред которыми меркли пьяные драки в обрушающихся подъездах – какому парню с окраин не покажутся неплохими свои условия после знакомства с липким бытом и ужасным финалом семьи Мармеладовых. Да, пожалуй, смерть Мармеладова самая тяжёлая, и, одновременно, самая психологичная сцена во всём романе, сцена, сдирающая броню почти любого цинизма вместе с кожей. 

Но, конечно, самое страшное было наблюдать за движениями души обычного человека, который вдруг стал преступником. 

Мы смотрели вовсю жуткие хорроры, но там было понятно, что это только кино, а тут всё было настолько реально. Ужас заглянуть в голову убийцы всего-то двух человек оказался страшнее, чем созерцать преступления киношных маньяков, убивающих пачками. Тем более что маньяк – это монстр, чья логика за пределами нормального восприятия, а мысли Раскольникова хотя бы раз да мелькали в голове любого, кто знал нужду – настоящую, жестокую, дикую. И кто знает, сколько народа удержал Достоевский от преступления, показав весь ужас наказания. А оно будет, обязательно будет, причём не в суде, а в твоей собственной душе. 

Ответа на дилемму «Кто я: тварь дрожащая или право имею?» нет. Точнее есть, но звучит он так «Неправильная постановка вопроса». 

Двойная логическая ошибка. Вначале Раскольников ошибается, противопоставляя никак не связанные между собой понятия, и суживая всё человечество до двух категорий, а потом, примеряя на свою голову корону получившегося ницшеанства (разоблачить безумную философию Ницще ещё до того, как она будет придумана – для этого надо было родиться Достоевским). Разве задаёт себе подобные вопросы тот самый «сверхчеловек», которому ты стремишься подражать за десятки лет до того, как придумают это слово? Он по природе своей, чуждого эмпатии маньяка, истинной твари, хоть и без дрожи в коленках, не имеет сомнений насчёт собственных прав. А тебя ждёт жестокое состязание с силой, которую сам Кант ставил на один уровень со светом звёзд. 

И, да, звезда не перестаёт существовать, от того, что её не видно за тучами, никуда не исчезнет её притяжение и прочие физические свойства от того, что у тебя ослабло зрение или болит шея поднимать голову к небу. Не думай, что если и в твоём разуме не осталось ни единого возражения против теории, что «людей можно», если «не резать», так хотя бы убивать топором, а в сердце не осталось ни тени сочувствия будущей жертве, что твоя звезда погасла. Её жар всё равно прорвётся и будет жечь тебя изнутри. И не в твоей власти эту битву выиграть. 

Каких только идей не рождали великие писатели и великие философы. И Достоевский не исключение, но в чём-то важнее его собственных идей, убедительность, с которой он доказывает, что любую идею мало осознать, в неё надо поверить. И чем смелее теория, тем больше требует она слепого доверия и когда приходит со стороны Света, а, особенно, когда является из глубин Тьмы. В последнем – наше спасение от сверхчеловеков, ибо очень мало людей способных принять тёмную идею не на словах и даже не делом, а самой своей сутью, всем своим каким ни есть существом. И, спорный вопрос, от Адама и Евы ли это существо. Можно ли назвать принявшего без сомнений и внутренних споров тёмные идеи человеком. А уж тем более с приставкой "сверх"