Улитки

Мне снится это место, и, как все повторяющиеся сны, пробирается потом в буквы и слова, прорастает метафорами и эпизодами.

Мне снится дом. Есть статическое знание: пять этажей, шесть подъездов. Подвал. Крыша. Стена увита виноградом. Дом из снов никогда не вписывается в эти параметры. Бывает по-всякому. Бывает, этажей не пять, а подъездов нет вовсе, на крыше натянуты верёвки, на верёвках сушится бельё, разделяя воображаемые комнаты шумной коммуналки под открытым небом; проигрыватель «Вега» играет «Звезду полей», хор, Градский, небо синее-синее, где-то у горизонта, за перекрёстком, за геометрией полей, море (Азовское, разумеется). Или, наоборот, внешнего мира нет как, впрочем, и внутреннего, а есть только подъезд, чистилище, безвременье. Третий подъезд, наша квартира на первом этаже, номер тридцать два, деревянная дверь не заперта, но туда не войти. Не сейчас. Можно подняться по лестничному пролёту и через низкую форточку выбраться на подъездный козырёк — но не сегодня. Сегодня там тьма и пустота. Сегодня безвременье и междумирье, подъезд, лестничные пролёты, резиновые сапоги, разрисованные театральным гримом, потому что мы играли в индейцев, мелки — белый и розовый, лестница кончается внезапно. Падаешь. Просыпаешься.

Дом меняется, меняется мир вокруг него. В каждом новом сне всё по-другому. Узнаваемо, но иначе.

Неизменны только улитки. Они всегда те же — в каждом новом сне, в каждой смещённой реальности. И даже в реальности несмещённой, в привычной (условимся, что она всё-таки существует).

Я была там четыре года назад, на этом лоскуте пространства из моего детства — всё не так: и дом изменился, и мир вокруг него. Слишком давно мы не сцеплены с этим местом, не вступаем в реакцию, не обмениваемся химией. Рушатся синаптические связи (пока писала эти слова, где-то на окраине сознания развернулся, вспыхнул, прогорел и осыпался пеплом феникс-цветок рассказа про синоптические связи, и ясновидцы там были, разумеется, не пророками, а синоптиками, и гремела там бесконечная гроза).

Нет никаких лангольеров, это сегодняшний день съедает день вчерашний, жадно и стремительно. Ему необходима каждая калория, каждый оттенок и каждый звук — ему тащить нас в будущее, вместе с нашими страхами и снами. А мы тяжелы — тем тяжелее, чем больше крошек дня вчерашнего удалось нам утаить в своей памяти.

Вот почему, назад дороги нет. Вот почему реальность (если, конечно, она существует) меняется так быстро.

Но улитки не меняются. Четыре года назад я шла вокруг дома, вела рукой по его стене. Стена была незнакомой и холодной. А потом я увидела улиток. Эти же улитки были там и тридцать лет назад. Равнодушно выглядывали из раковин, когда я бежала мимо, скакала мимо, когда ела ягоды шелковицы прямо с дерева на углу, когда ела цветы акации с дерева у подъезда, когда ела гудрон, добытый на крыше. Мы тогда ели так, будто запасались на всю жизнь вперёд, будто были осью, вокруг которой вертится мир, будто нам предстояло тащить его в будущее вместе со страхами и снами.

А улитки ползли — степенно, спокойно, без спешки. Пока мы лазали по деревьям и виноградной лозе, и носились по крышам — по всем крышам, до которых могли добраться, — и крались в подвалах, и ели всё, до чего дотягивались, и строили дома, крепости и халабуды из всего, что съесть не удавалось; пока мы были королями, разбойниками, ведьмами и инопланетными захватчиками, пока спешили вырасти — улитки были там.

Улитки — константа, и это их главный улиточий секрет. Это всегда те же улитки. Всегда. Во сне, в буквах, в памяти, на стене дома. Улиткам плевать на пищевую цепочку дней, улитки вне времени, именно поэтому они никогда никуда не спешат. Улитки вне пространства.

А может, это они — ось. Держат рассыпающиеся лепестки вместе — все эти недоеденные и недопереваренные дни, и страхи, и сны. И память.

2019