Я влюблён в своих героинь...

    Вчера я написал про одну свою любимую героиню. Вот вторая, она тоже Маша.

     Михалыч — тощий старик с седой щетиной на пергаментных щеках и выцветшими голубыми глазами, на сленге реаниматологов — "дрова". Две розовощёкие медсестры  везли "дрова" на каталке из палаты в операционную.
            — Вчера Ванёк кабанчика колол. Глаза залил и попасть не мог никак. Визгу было, кровищи, ой! — со смехом рассказывала медсестра своей подруге, толкая каталку с "дровами" перед собой. В предбаннике медсёстры помогли операционной сестре переложить больного на асептическую операционную каталку и ушли.

            Худенькая медсестричка в операционной маске, из под которой видны только её грустные глаза — вот и всё, что суждено увидеть Михалычу напоследок...
            Девушка в страшной маске  нагнулась над стариком и взяла в ладонь его нательный крестик на цепочке.
            — Это нужно снять, — строго сказала она.
            — А нельзя как-то оставить, дочка? Всё равно, видать, конец  мне. Не снимай, а?  
            — Никто с этим на операционный стол вас не возьмёт, — ответила медсестра. — Давайте я сниму, хирург уже ждёт.
            — Послушай, ты, видать, последний человек, которого я вижу на этом свете. Наверное, симпатичная, — старик изобразил жалкое подобие улыбки. — Наденешь на меня этот крестик в морге, дочка? Он ведь золотой и цепка золотая. Пропадёт. Родственнички уже квартиру делят, а набегут сюда... Не давай им, нет... Не давай креста… Чтобы меня в гроб положили с ним, обещай!
            — Хорошо, давайте — сказала медсестра и сняла с морщинистой шеи старика золотую цепочку с крестиком.
            Ах ты... В операционной одежде нет ни одного кармана! Куда теперь это спрятать? Из своей одежды на ней только лифчик и трусы, да и то до них не добраться. Медлить нельзя, сейчас кто-нибудь заглянет из операционной, а она с золотом в асептической перчатке. Медсестра оглянулась по сторонам и увидела в углу бикс с перчатками. Она подошла к нему, спрятала крестик под слоем перчаток и завинтила крышку бикса. Теперь нужно успеть быстро переодеть ставшие нестерильными перчатки.
            ...Михалыч взял, да и не помер. Лежит себе в реанимации, дышит уже сам, без вентиляции, хотя говорить ещё не может. Евлашова пробраласьв реанимационную палату и вытащила из кармана халата цепочку с крестиком. Подложив под голову старика ладонь, другой рукой она стала надевать на него крестик.  
            — Что вы тут делаете? — раздался за спиной голос дежурного реаниматолога.
            — Цепочку надеваю, перед операцией я её сняла с больного, вот теперь надеваю, — ответила Евлашова.
            — Сестра, как вас, напомните...
            — Евлашова.
            — А имя?
            — Мария.
            — Идёмте ко мне, — я вам кое-что хочу сказать, — сказал Ковалёв.
            Они вошли в маленький кабинет, расположенный рядом с палатой.
            — Этот старик, — сказал Ковалёв, разливая по чашкам кофе, — бывший моряк дальнего плавания. Не просто моряк — какой-то капитан. Но вот... У него нет никаких родственников. А сейчас ему понадобятся лекарства. Кое-что мы ему даём, но остальное нужно покупать. На нашем одном он не выживет.
            — Нет родственников? Это неправда! Я его принимала на операцию. Тогда он мне и крестик дал на сохранение. Золотой, кстати. И цепочка тоже. Он мне сказал, что родственники уже квартиру его делят. И чтобы крестика я им не показывала, а то пропадёт.
            — Понятно, — вздохнул Ковалёв. — Каждый раз одно и то же…
            —  И что же теперь будет? — спросила Евлашова.
            — А что, – хмыкнул Ковалёв. — А ничего. Этому деду-капитану, — Ковалёв мотнул головой в сторону палаты, — кажется, не повезло. Так бывает... Родственники сначала прячутся, а потом громче всех рыдают, когда из морга гроб выносят. Я видел эту картину много раз.  
            — И всё же — что теперь? — вновь спросила Евлашова.
            — Помрёт, — просто сказал Ковалёв. — У вас на столе не помер, так помрёт здесь. Реанимация дело предельно формализованное. Есть стандарты, мы их будем выполнять. Но только, пока есть нужные препараты. Вот и всё. Пока есть. Когда они кончатся, он помрёт.
            Ковалёв  опустил голову.    
            — А много денег нужно на лекарства для этого деда? — спросила Евлашова.
            — Ну, если  по минимуму, то где-то треть вашей месячной зарплаты.
            — Не так много, — пробормотала Евлашова. — Этому деду я не дам помереть. Не дам. Пишите список препаратов.  

.......

    Через несколько дней Михалычу стало лучше. Наутро его должны были перевести из реанимации в палату, а ночью ему приснился сон.  
      Он стоял у подножья какой-то огромной чёрной горы и знал, что ему непременно нужно взобраться на эту гору, на самую вершину. От этого зависело что-то важное, может быть самое важное в его жизни. Но идти вверх так тяжело... Как будто на грудь навалили мельничный жернов. Не вздохнуть, все силы уходили на то, чтобы только сдвинуть проклятый жернов с места. А впереди темнота и клубящиеся тучи. Но он упрямо переставлял налитые свинцом ноги и медленно, шаг за шагом, продвигался к вершине. Ах, если бы только сбросить этот проклятый жернов! Ещё немного… Всего несколько шагов и он у цели...
            Вдруг он увидел на вершине горы фигурку, едва различимую среди клубящихся туч.  
            — Маша? Что ты здесь делаешь?
            — Давай руку, — засмеялась Маша. — Не дрейфь, ведь ты моряк! Смотри!
            Девушка резко взмахнула рукой.
            Проклятый жернов, сдавливающий ему грудь, вдруг с треском раскололся на тысячу осколков. Брызнуло солнце, и Егор Михайлович увидел перед собой теряющееся в лазурной дымке бесконечное море. Оно заполнило собой всё пространство вокруг. Везде, где только хватало взгляда, было переливающееся мириадами солнечных зайчиков море. Море его юности! Море, по которому он на сухогрузе "Ильичёвск" ходил в рейсы из Одессы на Кубу.
            Егор Михайлович распрямился и всей грудью вдохнул солёный воздух. Так легко ему ещё не было никогда в жизни.
   Хоронили Михалыча скромно. Человек пять суетливых родственников со скорбными и озабоченными лицами, да пара куцых венков. Двое мужчин вынесли из морга дешёвый гроб и быстро погрузили его в похоронный автобус.
      Евлашова смотрела на больничный двор из окна хирургического крыла и что-то тихо шептала, промокая носовым платочком покрасневший нос. 

.