О словах любви

Однажды так случилось, что связь моя с семейством затрещала по швам.

При чём вины семейства в этом не было. Но в моей жизни случилось первое большое горе, и из-за этого я оказалась отделена не только от семьи, но и от всего мира, и на долгий срок.

Я утратила интерес ко всему.

А родители считали, что жизнь не закончилась, что мне надо двигаться дальше и т.д. и т.п. 

Они всё правильно думали, только я тогда этого не хотела, да и не могла. 

Всё что мне говорили, я слушала, но не слышала. И не хотела слышать. А они не слышали меня, когда я им говорила, что просто не могу. 

В результате непонимание копилось, вызывало раздражение, разговоры убегали в неприятную всем сторону. Я стала избегать общения, чем ещё больше нервировала родителей. Внезапно, они перестали быть для меня авторитетами во всём. Всего лишь потому что не понимали, что я им говорю. 

Падение авторитетов нормальный процесс, из этого и состоит взросление. Но переживала я его тяжело, а на фоне того, что мне было о чём печалиться, было тяжело во сто крат.

Хорошо были дедушка и бабушка, которые чётко заняли позицию, что они в разборки лезть не будут. Я просто их внучка, а что там, да как, решайте с нами.  Огромное спасибо им за это.

Я тогда была ещё очень юной и очень зависела от семьи эмоционально, поэтому мне нужна была, хоть какая-то опора. И они мне её дали, хотя я знала, что в целом, они на стороне родителей.

Короче всё это копилось, копилось, копилось... а потом я решила бросить институт, в котором на тот момент училась.

Когда я пришла в деканат забирать документы, посреди учебного года, там ахнули. Это был уже третий курс, я только что блестяще сдала пятую сессию, подтвердив право на повышенную стипендию. Ни одной четвёрки, лучшая ученица на потоке,  и вдруг приходит за документами. 

"Новогодний сюрприз удался," - сказали мне тогда. Они принялись меня отговаривать, но я соврала им, что поеду в Москву. 

Я до сих пор не знаю, как у меня хватило совести, так нагло врать. Не моргнув глазом, я сказала, что не вижу никаких перспектив учиться в захолустье, что поеду в МГУ. Сначала на подготовительные курсы, они в феврале начинались, а потом дальше. И мне поверили.

Не знаю как и почему, но поверили. Оказавшись с документами за дверью родного университета, я ещё долго не могла поверить, что наглое враньё сошло мне с рук. 

На самом деле я на тот момент работала, а летом собиралась поступать в другой вуз, тот на который раньше даже не смотрела. Но то, что со мной произошло, заставило полностью пересмотреть всю жизнь, и понять, что быть преподавателем, как родители, я не хочу.

А потом я сообщила родителям о решении.

Тогда, когда назад повернуть, уже было нельзя.

Грянул скандал.

Первый и последний на моей памяти в нашем доме. Закончился он тем, что отец схватился за сердце - я всегда была папкиной дочкой - и поехал в больничку, а я собрала вещи и вернулась к себе домой. Именно тогда родительский дом перестал быть моим домом. Была я в большом гневе и большой печали от того, что на меня кричали и не захотели услышать, но отступать не собиралась.

И поскольку я тогда ещё не знала, что жизнь - она длинная, то пребывала в уренности, что отношения с родителями разорваны навсегда. И это тоже было большим горем для меня.

Прошёл год, я благополучно поступила в другой вуз. Работала, училась. Спала правда по два-три часа в сутки, но очень гордилась, что справлялась.  Особенно гордилась тем, что училась ничуть не хуже, чем раньше, хотя учиться на новом месте оказалось намного сложней. Если раньше всё давалось мне легко и просто, тут приходилось учить, учить и учить...

С родителями связь не поддерживала, но знала, что бабушка и дедушка, всё им рассказывают, поэтому о том, что учусь в другом месте не говорила даже им. Закусила удила.

А потом пришли зимние праздники.

У нас всегда так было устроено, что мы встречали их с бабушкой и дедушкой. Поэтому ехать к ним я не собиралась, чтобы не пересекаться с семьёй. Но бабушка сказала, что они ждут меня, и что других гостей не будет. 

Бабушка немножко меня надула. из семьи заглядывал только дед Ваня, её брат, но он жил на соседней улице и было бы совсем странно, если бы он не пришёл, а вот гость всё таки был. И немного необычный.

Это был Сильвестр.

Представитель самого папы римского в Сибири!

Но это где-то там за воротами, а у бабушки, да и вообще всегда в нашем доме, он был просто папкин друг.

Когда-то они случайно пересеклись на трассе, отец чем-то помог и так завязалась дружба, которая продлилась много лет, пока Сильвестр не погиб от лихорадки Денге в Кении.

Я конечно сразу догадалась зачем он приехал, но не убегать же было. Тем более с транспортом у нас всегда всё не очень просто, даже сейчас, а уж тогда тем более. А в праздники - вдвойне.

Но Сильвер, так мы его звали, был умный дядька. Может ему и нужно было куда-то по своим важным делам, но он просто жил с нами - помогал дедушке перекидывать сено, чистил навоз, колол дрова, помогал нам с бабушкой наводить порядки дома и в подвале. Пельмени с нами лепил и пироги, всё удивляясь зачем так много. 

К нему приходили люди. 

Так уж сложилось у нас, никогда я не сталкивалась со случаями религиозной нетерпимости. 

Все знали, что он католик, и хотя на деревне у бабушки никогда католиков не бывало, к нему всё равно приходили.

Бабушка сделала ему кабинет на летней кухне, которой зимой не пользовались почти, вытерев там пыль и протопив печку. Дедушка вырезал ему распятие из обыкновенного берёзового полена. Вот и вся подготовка.

В католики он не звал, хотя этого ожидали. Обо всём потом бабушке доложили.  Деревня же, все всё друг другу рассказывали. Он больше слушал, отвечал, если спрашивали.  А потом ходил с нами на Рождественскую службу, которую проводили в обыкновенном поселковом клубе, потому что храма тогда ещё не было.

Кстати, это он нашёл спонсора, для того, чтобы переделать старую заброшенную амбулаторию в поселковый храм. И тот же спонсор выделил денег на ремонт садика, благодаря этому он хоть как-то жив ещё до сих пор.

А я всё ждала: когда же? Когда же мне начнут вправлять мозг по поводу послушания родителям и принятия горя. А он молчал. А я кипела. Потому что считала, что права. И что родители могли бы меня послушать. 

Мне было что ему сказать в ответ.

Только он не спрашивал.

А потом мы шли с церкви домой, и навстречу нам попался Генка. 

Генка, это мой троюродный брат, непутёвый на тот момент, внук деда Вани. Генка тогда был подростком, и он тоже отмечал Рождество. Но совсем не так как мы. 

Вот и встретился он нам. Здоровенное диткято под два метра ростом в куртке нараспашку, в петушке на затылке, в румянце во всю щёку и в градусе, что сквозил в каждом движении и в улыбке гораздо ярче зимнего солнца. 

Бабушка, цап его под ручку, и домой его к нам потащила.

Генка хоть и не очень омрачался тогда глубокими раздумьями, бабушке перечить не посмел.  Для нас всех бабушки и дедушки были столпами истины , никак нельзя было перечить. Поэтому Генка пошёл с нами, а дедка пошёл к его матери докладывать, что нашлось дитятко.

Пришли мы домой, сел Генка в уголок, раздеваться отказался, угощаться тоже и сидит и бубнит себе под нос, но так, что нам в комнате, где мы стол к празднику накрываем, всё слышно, что сейчас мамка придёт, орать опять будет, что не понимает она ничего, что он уже взрослый же, да и вообще мужик.

Мы с бабушкой Генку знаем и не спорим, пусть с ним тёть Нина, мамка его разбирается, думаем.

А Сильвер говорит.

- Геннадий (вот именно так полным именем, да ещё с какой-то такой особой интонацией, так что Генка аж встрепенулся), это же хорошо очень, что ваша мама вас ругать будет.

Генка забыл бубнить, открыл рот и на Сильвера уставился так, словно у Сильвера новая пара ушей прорезалась. Уши дополнительные и в правду прорезались, только не у Сильвера, а у нас с бабушкой. Очень уж хотелось получше расслышать, что они там такое говорят, а Сильвер всегда говорил негромко.

- Чо это? - смог Генка спросить далеко не сразу.

Мы тоже с бабушкой немножко потерялись. Из-за этого "Геннадия" и обращения к нашему непутёвому Генке на вы. Но мы что, мы женщины, наше дело тарелки, да кутья, а на кухню мы мимо них ходим не просто так же, а по делу, по делу. Просто бывает забудем иной раз зачем пошли. И как не забыть-то, если нашего охламона Генку так честят?

- Так это значит мама вас очень любит.

Мы забыли про тарелки, Генка видимо протрезвел, потому что связи между криком и любовью мы никак не видели.

- Скажите, за что она вас ругать будет? - спросил Сильвер ласково-ласково.

Генка запунцовел. Помялся.

- За то что шапку неправильно одел, - говорит, - уши наголо.

Тут мы с бабушкой чуть не захохотали в голос. Мы то знали, что дело не в шапке. Но сдержались. Встали за дверными шторами, чтоб не видно было и смотрим, как Генка честнейшим взором на Сильвера смотрит.

- Так ведь мороз. Вы же без шапки уши обморозить можете, - клонит своё Сильвер.

- Могу, - признался Генка. - Отмораживал уже. Совсем чуток правда. 

- Значит мама ваша, не просто ругается, а беспокоится, о здоровье вашем? 

- Значит, да.

- А значит, каждый раз, когда она говорит одень шапку, она говорит, что она любит. И когда куртку, говорит, застегнуть, говорит, что любит. И когда домой зовёт, говорит, что любит. И даже кричит когда, от беспокойства за вас, тоже говорит, что любит. Да?

- Ага! - сказал Генка и кивнул головой.

У Генки такое лицо было. Не описать. Но ошарашенное точно. А ещё глаза стали большие-большие. Я стех пор когда читаю, что человек во все глаза смотрел, лицо Генкино вспоминаю. Потому что он именно во все глаза смотрел. Да и мы с бабушкой тоже. 

Сильвер повернулся к нам. У него у самого глаза большие стали и разгорелись, чёрным пламенем.

- Твоя бабушка, когда дедушке всё время что-то говорит, тоже говорит, что любит, - сказал он мне, в зашторье. 

Я вышла и кивнула. То что бабушкино ворчание от любви, я всегда знала.  Да и все мы знали.

- И родители твои, тебя любят, - сказал он, вздохнул и вышел.

Ушёл в "кабинет".

Мы ему не мешали. Переваривали.

Генку тёть Нина забрала, но не сразу, осталась с нами праздновать, и слушать бабушкин пересказ. Генка немного подремал на печке, а потом спустился с совсем другим лицом, таким что и ругать его никак нельзя было. Я тоже задумалась. 

Больше мы с Сильвером эту тему не поднимали, разъехались каждый в свою сторону. 

Приехав домой, я купила поздравительную открытку и написала родителям. А они мне ответили.

Постепенно-постепенно мосточки между нами восстановились.

А Генку с той поры, с лёгкой руки Сильвера, все так и зовут Геннадием, протягивая буквы "н" в середине, как это делал Сильвер. И в каждую радуницу Геннадий наш Сильвера поминает. Всем рассказывает какой Сильвер хороший мужик был.

И ведь правда - хороший. И умный. Спасибо ему.