О пьянстве

В книге "Многоточие сборки" как и во всем цикле "От вчера до завтра"  входят множество конвентных баек, ну и разумеется персонажи там время от времени выпивают. Я даже завела целый блок о пьянстве, хотя развеселые персонажи могут не подчиняться строгим правилам и время от времени опрокидывают стаканчик-другой в иных местах трехтомника. Тем не менее сегодня я хотела бы показать именно этот, специально выделенный кусочек. Думаю, увидите там  знакомых по фэндому. С книгой можно ознакомиться по ссылке: https://author.today/work/164779

О пьянстве

У поэта Бориса Заходера есть стихотворение о кошке Вьюшке, которая везде и на всем спит. Жизненный образ – нечего не скажешь. Ведь кошки такие особенные существа, что и в храм без всякого спроса проникнуть могут, и ни кто им в том препятствия чинить не станет, и на компьютере спят, подоткнув под морду лазерную мышь и наблюдая как на мониторе от кошачьего дыхания наплывают замысловатые строки, да и вообще…

На чем не может спать кошка? Да, практически на всем она спит, зараза.

Тоже можно сказать и о поэтах или скажем, художниках?

«Вы знаете, где пьют поэты»?

– Везде, деточка, практически везде и в метро они пьют, и в садиках ухоженных и не очень, в подъездах пьют, в машинах…

Странный вопрос – где пьют поэты?

А где застигает их поэтическая жажда и желание потрындеть со знакомыми и не знакомыми людьми. Поболтать о жизни…

Однажды  летом небольшая группка поэтов во главе с Сашей Смиром устроилась ни где-нибудь, а на ступеньках белого дома в Питере. Сквозь мутные фильтры пролетевших лет проступают черты поэтов и авторов исполнителей Саши Пака и покойной уже Лены Дюк. В общем, традиционно по-русски трое их было, а где трое собираются, там и четвертый норовит. Но, чтобы не соврать, всего компания собралась пять человек. О троих я уже сказала, и еще двое приблудных на подмогу подвалило. 

Сели, ящик пива с собой притаранили. Это уже как водиться, беленькой немного, ну и всякой снеди, поляну накрыть.

Сидят чинно, благородно, ни к кому не пристают, похабства не орут, а над ними, рассевшись на ближайшей к земле тучке, расположились веселым кружком поэтические музы, на каждого поэта по одной, чтобы никому не обидно было.

Правда сей светлый круг на земле ни каждый узреть может, и даже сами поэты не всегда его видят, но зато, случись им хоть раз в яви или сне узреть образ своей ненаглядной поэтической покровительницы… все. Образ этот сохраняют поэты на всю оставшуюся жизнь, бережно лелея в своем сердце точно нежный, диковинный цветок…

Присмотрелись к поэтам обитатели белого дома, пригляделась охрана. На демонстрантов вроде не похожи, те наглые, озабоченные и злые.

Только-только пикет разгоняли – неврастеник на неврастенике. Каникулы в дурке, что ли… или день открытых дверей.

А эти…

Наконец двери правительственного здания отварились, и к поэтам нашим точно апостол по, видавшим виды и помнящим подошвы знаменитых политиков ныне здравствующих и почивших, прорвавшихся к кормушке, и уже оттесненных от корыта и отправленных на заслуженный или не заслуженный отдых, спустился к поэтам некий военный чин.

Подошел ближе, носом повел, чутье у политиков наработанное, за версту, кто в какой партии значится, просчитывают.

А тут…

Нюхнул военный воздух вокруг поэтов раз, другой…

Солодом от них так и прет, сивухой самую малость тянет, а вот чтобы партией какой, или иным говнецом… вроде как не пахнет.

Или пришлые маскируются, или проверка от САМОГО только уж больно хорошо сукины дети притворяются…

Глянул он полковничьим своим рентгеном. Что такое? – не поддаются незваные гости распознаванию – ни красные они, ни коричневые, ни зеленые, и уж конечно, не голубые.

Ну, делать нечего, пришлось самолично на контакт идти, жизнью рисковать. Подошел, самого голосистого и бородатого из всей компании высмотрел, нашего знакомого Александра Смира, подошел.

– Простите, господа, – наметанный взгляд не углядел плакатов или транспарантов. На ступеньках была расстелена газетка, в кулечках ждали своего часа сухарики, пара сухих лещей точно серебряные лапти располагались посреди импровизированного стола с открученными по такому случаю головами.

Завершал натюрморт пластмассовый ящик с пивом.

– Простите, – выдавил из себя чин, подавляя набежавшую слюну, – это политическая акция? В смысле, что не запланированная, как-то… это… политическая?.. вас спрашиваю.

И в этот момент наблюдающая за происходящим муза Александра Смира, озарила своего избранника невиданным светом, разверзла его занятые пережевыванием закуски уста, и родилась поистине историческая фраза:

– Это не политическая, это поэтическая акция! – Изрек Смир, – здесь пьют поэты!!!

Почитатели Вакха

Где только не пьют поэты… поэты – особенно те из них, что почитают Вакха, или Бахуса. 

Пьют везде и ни кто, и ни что их не может при этом остановить, ибо возлияния эти творят они во имя своего упитого бога, превращаясь в конце жизни в дивную амфору или спиваясь в хлам. Возвышая стихами душу и доводя бренное тело до состояния схожего с ветошью, что не примут ни в один комок, ни в один секенд хенд.

Или, как об этом сказал сам Александр Смир «Я поэт еще не старый, пора на прием элитары». 

Где только не пьют поэты…

Точно так же как поклонники златокудрого Эрота, если они конечно истинные поэты, а не скупердяи, выдающие по малым крохам любовное золото, влюбленные поэты щедры и неистовы. Они служат своему требовательному богу в будуарах и занюханных коммуналках,  в узких примерочных бутиков и движущихся на встречу к неизвестности лифтах, возносятся к небу на колесах обозрения и обмениваются кольцами в затяжном прыжке.

А прыгать через вечный огонь в ночь на Ивана Купалу?

Ну, не сосиски же на нем жарить!

«Вам случалось случаться в летнем саду»? – лукаво интересуется у своего читателя Геннадий Григорьев.

Где любят любить поэты? – ответ прежний – везде!!!

На что может пойти поэт ради своей страсти?

Украсть, соблазнить,  убить, да, пожалуйста. Замечательный поэт Евгений Мякишев, например, ради возможности выпить как-то попытался выбросить из окна собственную жену, которая как раз выпить-то ему и не давала.

«Нашла коса на камень». Супруга имела убедительнейшие аргументы о вреде пьянства – Женя аргументами не обладал, и по причине не первого стакана во лбу, измыслить их не мог. В разгар спора, поэт подхватил на руки благоверную и бодрой походкой заторопился к окну. 

Дорогу отчаянному Мякишеву тут же преградил уже давно и упорно пьющий вместе с ним поэт Александр Гущин, который попытался остановить смертоубийство, но был отброшен в сторону. Любой другой, наверное, сдался бы после первого поражения, но Гущин заступал дорогу Мякишеву снова и снова, всякий раз отлетая к стене, но неизменно возвращаясь на поле боя.

Когда Евгений добрался, наконец, до окна, Гущин вдруг переменил тактику и весело рассмеявшись совершил обезьяний прыжок на люстру и повис на ней.

– А смотри, как я сейчас на твоей люстре буду качаться! – Хохоча во весь голос, орал поэт, размахивая в воздухе ногами.

– Прикол. – Мякишев обернулся, восторженно глядя на болтающегося на люстре приятеля, его железная хватка ослабла, жертва была освобождена.

– Вот! – Гущин с ловкостью раненого гиппопотамчика спрыгнул с люстры.

– Прикол. Хочу! – Здоровенный Мякишев, подпрыгнул, ухватился за люстру, раздался треск, приятелей обдал фонтан голубых искр, люстра с поэтом хрустнула в последний раз и низверглась, покрывая пол миллиардами осколков. Во всем доме тот час вырубился свет. В полной темноте поэты лежали на полу, глядя на полную луну в окне. Вокруг них дивным светом сияли осколки хрустальной люстры.

Тиха и покойна была ночь, Мякишев лежал придавленный люстрой, должно быть сомлел зараза. Гущин думал  о том, что лежать ему нравится куда как больше, нежели стоять и тем более висеть на люстре. Укаченный винными волнами он заснул. 

Сон был не долгим, но достаточно ярким.

В какой-то момент Гущину показалось, что кто-то тянет его за рубашку. Кто это мог быть? Ну, разумеется, Мякишев проснулся и взялся за старое! 

Не желая быть выброшенным из окна, Гущин долбанул со всей силы по тянущейся к нему руке и тут же получил такой меткий удар по почкам, что сны как-то сами улетучились.

Рука, которую ударил Гущин, оказалась рукой милиционера…

Злоключения поэта Жемчугова

В тот же день, по странной прихоти судьбы, в том же старом доме на Невском произошло еще одно приключение, связанное с поэтом, которое чуть было, не закончилось трагично.

Молодой пиит из Ростова, некто Жемчугов, пребывая в жесточайшей депрессии по поводу невозможности перещеголять в словотворчестве Мякишева, решил покончить с жизнью. Но как? Не вешаться же, в самом деле? Не резать вены… 

Подумав немного, и прикинув, в каком виде будет найден немногочисленными друзьями, удумал травиться.

Для дела этого прикупил в ближайшей коммерческой аптеке снотворного. И этим бы и закончилась наша история, но пребывая в тяжелом расположении духа Жемчугов не обратил внимание на срок годности препаратов, и ему с радостью продали просроченный и давно дожидающийся утилизации товар.

Дальше больше. Поднявшись на свой чердачок, а поэтов всегда тянет к небу, Жемчугов написал несколько прощальных писем друзьям, и принялся за некачественные таблетки.

Ну и горькими же они оказались, ну и противными, некогда сладкая оболочка потрескалась, а местами там и вовсе отвалилась. Словом, дрянь, а не таблетки. Любой другой человек незамедлительно вернул бы товар в аптеку или выбросил, дабы не вредить желудку, но Жемчугов о желудке не думал, с жизнью человек решил расстаться!

Каждую горькую таблетку приходилось, морщась запивать чуть ли не стаканом воды, иначе, организм упорно не желал принимать отраву. Так что Жемчугов умаялся к последней таблетке и уже начал жалеть о выбранном способе самоубийства.

Усталый, замученный поэт возлег на свой одр, ощущая, как черные крылья бога сна Гипноза уносят его в заоблачные дали. Он уже почти что видел райский кущи и встречающих его гурий, но…

Какая проза! 

И тут Жемчугов понял, что напрасно запивал некачественные таблетки таким количеством воды…

Трагедия упорно перерастала в фарс. Борясь со сном, Жемчугов добрался до туалета, невольно удивляясь, с каким живым, сокрушающим все напором, хлынула из него жидкость.

Вдруг подумалось, что с такой же силой должна бурлить в нем творческая активность. Что он еще не все написал, не все проиграл. В этот момент его посетила строчка, достойная пера великих, и уж точно на порядок лучше всего чего уже написали Мякишев и его неугомонная компания.

Держась за стену, Жемчугов добрался до комнаты, взял ручку и превозмогая себя полез в ящик стола за блокнотом. Чудесная фраза звучала в ушах с такой четкостью, словно кто-то шептал ее на ухо Жемчугову.

Но едва он нащупал блокнот. В соседнем подъезде поэт Мякишев свалил люстру и вырубил во всем доме свет!

На следующий день после вытрезвителя, сияющий, отоспавшийся Мякишев и побитый и не проспавшийся Гущин возвращались из вытрезвителя. На встречу им шел мрачный, всю ночь мучимый промыванием желудка Жемчугов. 

Вопреки ожиданию, Жемчугов помнил, пригрезившуюся ему ночью великолепную фразу, но… на утро выяснилось, что эта фраза из известного стихотворения Мякишева.

Жемчугов решил, что двум гениям в одном городе не жить и уехал.

Еще о пьянстве и приколах

У Митьков был такой прикол, собирается Митек в гости к девушке, берет с собой бутылку портвейна или чего покрепче и всю ее прямо на пороге, пока избранница замками шуршит да ключами звенит, выдувает.

Входит, еще на своих ногах, ни в глазах опьянения не заметно, ни качается, язык пьяно не заплетается, слово «Гибралтар» без усилия произнести могет. Ачто чуть-чуть пахнет от него приятным винцом или коньячком, так это еще не перегарище.

Осмелевшая девушка впускает гостя в комнату, можно сказать, тверезого мужчину, а пока чашки на стол ставит, или букет в вазу пристраивает, его и развезет совсем.

Как говорят люди близко знающие последователей бородатого Шагина. Митек – божье существо. Он во все времена чудес ждет.

Выдует бутылочку и ждет... Не приходят… Буль, еще одну…

Ждет Митек чудес. Ждет, пождет. Пришли родимые!... О!..

А потом все остальные ждут, пока они – чудеса эти, закончатся…

Авторитет русского театра

– Когда мы приехали в Македонию, там уже знали о русском театре, так как до нас здесь побывал МХАТ, – рассказывает театральный режиссер Вадим Максимов.

– Ну и, как же вам театр? – Интересуется Вадим Игоревич.

– О, это такой театр! Такой замечательный театр, – закатывает глаза художник театра, в который Максимов был приглашен в качестве режиссера для постановки спектакля. – Такой театр! Один только его главный режиссер один целого театра стоит. Такой великий, такой выдающийся человек. Олег Ефремов!

– Чем же он вас так поразил? 

– Ах, такой великий, такой сильный человек. Я сейчас расскажу вам одну историю, так вы сами поймете, что это за человек!

А было это так. Когда в Македонию приехал московский МХАТ сразу же начались застолья, ракья лилась рекой, а великий режиссер и вся его труппа пили ее бутылка за бутылкой. Ни один македонец так не может пить.

Но дальше было самое замечательное. На утро мы явились в гостиницу, где изволили почивать великий режиссер. И вот мы видим, что он сильно пьян и просто не может встать. И вот он тянется куда-то рукой, кто-то из наших догадывается, что умирающий просит воды. Тут же из графина наливается стакан воды, подносится к губам Ефремова, но… 

И тут самое удивительное, вдруг этот великий человек отталкивает руку со стаканом, как-то поднимается на ноги, качаясь, доходит до холодильника, достает от туда бутылку русской водки, наливает себе полный стакан, выпивает и…

И, представляете, ему полегчало!

На такое может быть способна только по настоящему выдающая личность. На самом деле великий человек!

С этого эпизода авторитет русского театра в Македонии стал легендарным.

Попутался…

Было это в 1982 или 1983 году, точнее уже вряд ли кто-то скажет, ну, да и не важно на самом деле. Проходил какой-то очередной сходняк в союзе писателей, куда забрел Дмитрий Вересов. Не сам забрел, а прибыл по личной просьбе поэтессы Галины Гампер в качестве сопровождающего ее лица. 

Довез, до зала доставил, и, как водится, пошел с народом пообщаться, да выпить и закусить, чем бог послал.

Оглядывает публику, все чин чинарем. Народ тусуется, пьет, знакомых приветствует. В общем, ничего особенного. Ничего необычного за исключением странного факта. Все  выпивающие как один непременно подходят к северного вида незнакомому человеку, и, чокнувшись, выпивают рюмку с ним.

 Человек семь сменилось, а он невозмутимый и спокойный, на своем месте, не качнется, ни шелохнется, знай, водку в себя загружает и на приветствия кланяется.

Потом, всех в зал пригласили, все пошли, а таинственный незнакомец, привстал, качнулся, и все с тем же каменным, невозмутимым лицом, бряк под стол.

Видать и его достал змий зеленый.

Доел свой бутерброд Вересов, и в зал за всеми поспешил. Глядь, что такое, на сцене стоит все тот же северный мужик, и с самым невозмутимым и спокойным видом что-то вещает. При этом, трезв как стеклышко, язык не заплетается, и сам не качается.

Дмитрий обратно в банкетный зал. – Лежит северный воин. На том же месте, где сразила его проклятая. В зал – как не в чем ни бывало – загадочный тип рассказывает что-то со сцены.

Хоть, бросай все и беги в дурку сдаваться!

Потом выяснилось, что сраженный Бахусом был Иван Шесталов, а выступающий на сцене Юрий  Рытхеу. Просто они похожи друг на друга точно двойники. 

Глиняный шар

Рассказывает писатель фантаст Андрей Дмитриевич Балабуха.

В девяностом году теперь уже прошлого двадцатого века проводился Соцкон – конвент любителей фантастики социалистических стран. Местом проведения был выбран поселок Коблево, что почти посередине между Николаевым и Одессой. Как водится, арендовали турбазу, которая, заметим, была построена на террасированном склоне, круто спускающемся к морю.

В назначенный день на конвент съехалось множество народу. 

Вечером Андрей Дмитриевич с московской редактрисой из издательства «Мир» спустились к морю. Зрелище было завораживающее. На западе еще виднелась темно-багровая полоска, но все небо затянули иссиня-черные тучи, усиливающийся ветер гнал на берег совершенно черные (так вот оно почему Черное-то, море!) волны, и от их пенных барашков исходило необычайной силы бирюзовое свечение – хоть газету читай. Наверное, окажись на месте Балабухи более прагматичный человек, он задумался бы: а вдруг это что-то да значит? Но у поэтов свои законы мироздания, и бирюзовый свет для них – еще один повод сочинить новое стихотворение, придумать фантастический подводный мир, живущий по законам движения струн Нептуновой арфы, или повод задуматься о том, что древнее море хотело этим самым поведать писателю и поэту.

Море же пыталось предостеречь о надвигающей грозе, которая разразилась через пару часов после того, как Балабуха и его спутница, слава Богу, покинули берег.

О, это была незабываемая страшная гроза: казалось, дождь не начинался, как это обычно водится у дождей с одной капли, а упал весь и сразу, обрушившись на крыши и водостоки, заменив на несколько часов собой воздух.

И в итоге склон, на котором возведены были здания турбазы, размяк и поплыл, так что вся территория оказались под двадцати-, а где-то и под семидесятисантиметровым слоем жидкой глины.

Сразу же вышли из строя водопровод и канализация, по территории можно было передвигаться только по деревянным мосткам, спешно переброшенным работниками турбазы и приехавшими на конвент писателями от крыльца к крыльцу и к превратившимся в своеобразные дорожки широким парапетам, венчающим каменные подпорные стенки террас.

Из окна своего номера, который они делили с редактором «Уральского следопыта», критиком и историком НФ Виталием Бугровым, Андрей Дмитриевич разглядел трубу теплотрассы с краном, тут же созрел план воспользоваться хотя бы этой водой. Они вдвоем отправилась по перекинутым через глиняный разлив доскам в кухню, где раздобыли здоровенный бак. Этот бак с превеликим трудом получилось заполнить ржавой, вонючей водой из теплотрассы, но в итоге их номер оказался единственным, где все-таки можно было пользоваться туалетом – благо, распространенное и на троих фэнов, героически помогавших волочь бак на третий этаж.

Потом был совершен налет на бар, где они скупили всю минеральную воду: соленая или кислая, с газами и без, вся она без остатка пошла на приготовление чая и кофе, без которых пришлось бы плохо.

К слову, воду дали только через пару дней, так что труды отнюдь не пропали даром.

Кстати, о фэнах. Надо сказать, по конвентам ездят не только писатели с издателями; рядом с ними плечом к плечу собираются любители фантастики, благородные представители фэндома – фэны.

Об одном из таких подвижников-фэнов и пойдет наш рассказ. О легенде фэндома Борисе Завгороднем по прозвищу Завгаре, о котором писатели, если их как следует попросить, подчас рассказывают невероятные легенды. Кем только не являлся в писательском воображении Борис Завгородний, общепризнанный фэн № 1. Его называли тайным масоном, агентом спецслужб, гипнотизером, инопланетянином…

Впрочем, что можно сказать о человеке в военном билете которого в графе военная профессия значится таинственное: «стрелок из кривоствольного пулемета». Что это такое? Порой не знают даже военные. Неужели для стрельбы из-за угла? А такое бывает?

– Не из-за угла, а из укреплений, – смеется Андрей Дмитриевич.

На самом деле, это не страшно, что я не знаю, о таком вообще мало кто слышал, так что Борису приходилось таскать с собой каталог стрелкового оружия, который он демонстрировал в качестве доказательства своей правоты.

Впрочем, история, о которой поведал мне Андрей Дмитриевич Балабуха произошла на затопленой жидкой глиной турбазе, превратившей уютное и милое местечко, по меньшей мере в зону, достойную самого изощренного сталкера Стругацких.

Столовая размещалась на стилобате (так в античной архитектуре называли верхнюю поверхность ступенчатого цоколя храма, на которой сооружалась колоннада) – несколько ступеней вверх, высокое крыльцо. Террасы, как уже говорилось, ограничены каменным парапетом, и с парапета до крыльца перекинуты доски. 

Выбрав удачное время, когда сытые и довольные писатели после завтрака мирно перекуривали, обсуждая последствия стихийного бедствия, еще не отошедший после вечерних и ночных возлияний Завгар вдруг взгромоздился на этот самый парапет, показывая жестами, что желает произнести речь.

– Ребята, послушайте, что я вам сейчас скажу! – весело начинает Борис и… делает шаг назад.

Со странным чавкающим звуком тело шмякается в жидкую глину, и, барахтаясь, начинает сползать вниз по склону. Несколько человек бросаются к откосу, но чем тут поможешь?

На глазах у испуганных и изумленных фантастов к морю катится все увеличивающийся и увеличивающийся шар, который, стремительно добравшись до воды, остановился в шаге от ее границы, чинно ожидая спешащих по лестнице спасателей.

Долго же из этого глиняного шара грязные и напуганные писатели извлекали Завгара.

Кто до чего допивается

Кто-то допивается до чертиков, кто-то до зеленых человечков, а вот Борис Завгородний умудрился допиться до Балабухи, даже не до одного, а до двух.

Как это понимать?

А вот так:

– Как же я вчерась нажрался, как нажрался… – жалуется с перепоя Борис Андрею Балабухе.

– Так не впервой же, Боря, – пытается утешить его друг.

– Не-а, так – впервой. Лежу у себя на кровати и вижу, два Балабухи в дверь заходят!

– А когда это было? – настораживается Андрей Дмитриевич.

– Да вчера, ближе к ночи, – продолжает стонать Борис.

– Нет, дорогой. Не то, что ближе к ночи, я вчера вообще к тебе не заходил!

Да, получается, что в тот день Фэн № 1 просто фантастически нализался, потому как, это нормально, когда изображение двоится, но вот когда двоится галлюцинация…

Одно слово – напился до полного Балабухи!..

О том, что может вытечь из заурядной драки по пьяному делу

У творческих людей все должно быть по-особенному, как в каком-то телефильме: «У нас царей все не как у людей». Вот и фантаст или скажем правильный фэн если нажирается, то и ведет себя не как нетрезвый грузчик, или скажем продавец мороженного, а по особенному, широко, фантастично.… Во всяком случае, хочется в это верить.

Один по-пьяному делу читает лекции о всемирной литературе бомжам и забулдыгам, другой спешно открывает третий глаз, и начинает вещать от туда волю всевышнего, третий с упоением рассказывает о двадцатитомнике Роберта Ханлайна по черному корешку которого от первого до последнего тома летит в неведомые дали золотой дракон (работа художницы Яны Ашмариной).

Томов, правда, издали всего шесть или семь, прищемив дракону хвост, и не выпустив его, таким образом, из виртуальной реальности в наш мир, но поговорить о драконе фантасты и фэны всегда рады.

В 1993 году в городе Екатеринбурге проходила очередная «Аэлита», на которую съехались со всей необъятной писатели-фантасты. Заселяли писателей в гостиницу «Большой Урал» – жуткая гостиница с совершенно неухоженными, неустроенными похожими на казармы номерами. Впрочем, сказать «неухоженными» ничего не сказать. В номере, доставшемся Андрею Дмитриевичу Балабухе, вообще света не было.

Впрочем, этим советского человека не удивишь, и Балабуха, как опытный командировочный неизменно таскал с собой лампочку, которую и ввернул тут же на глазах у «изумленной публики». 

На этой Аэлите Балабухе вручали Ефремовскую премию, так что повод присутствовать был достойный.

Ну, устроился худо-бедно, со знакомыми поболтал, с кем-то познакомился, новостями обменялся и спать.

Часа в два ночи звонок.

Что такое? Вроде никому этот номер еще дать не успел.

Срочно нужно бежать, выручать из милиции великого фэна Шуру Алексенко, который, по словам участкового, не много не мало вступил в бой с местным казачеством, и вроде как даже одержал победу.

Диво-дивное! Какие такие казаки? Откуда он их выкопал? А раз бой был, отчего друзей на подмогу не позвал?

Выясняется, что Александр Алексенко в поддатом состоянии пошел гулять по городу, где на вокзальной площади взору его предстала дивная картинка, молодой казак не более чем двадцати лет отроду, весь из себя при погонах, Георгиевских крестах, с шашкой, да на лихом коне мирно двигался куда-то по своим казачьим делам.

«Этого не может быть», – решил про себя Алексенко, протирая пьяные глаза. Но образ не исчез, а наоборот сделался еще отчетливее.

Никакой ошибки или галлюцинации, неведомый юноша действительно мирно гарцевал по площади, побрякивая дедовскими крестами.

И тут Шуру проняло. Он бросился на вооруженного казака, требуя немедленно дать исчерпывающий ответ: кто он такой, какое отношение имеет к этим крестам и к этой форме? Что он делает в местности, где его вообще не должно быть!

В порыве благородного негодования, он стащил пацана с коня, и, разоружив его, хотел уже наподдать, как вдруг, на место потасовки прибыла доблестная милиция, и обоих оттащили в кутузку. 

К утру добравшимся до отделения писателям удалось-таки как-то отмазать приятеля, забрав его с собой в гостиницу.

Но этим дело не кончилось, и Алексенко, как человек основательный, взялся доказывать всем, насколько он был прав. Доказательства были собраны, и Алексенко защищал себя перед фэндомом в течение целого месяца, выкладывая в деталях историю казачества, историю формы и погон, и в результате убедительно доказав, почему именно этой формы и этих казаков на Урале не могло быть в принципе.

«Забавное дело, – говорит Андрей Дмитриевич, – я сильно подозреваю, что до стычки с казаком, таких глубоких познаний у Шуры не было. Стало быть, не всегда пьяные потасовки приводят к чему-то плохому. Бывает и совсем по-другому». 

Пост

Однажды писателю Дмитрию Вересову спешно потребовалось добраться до столицы, купейных вагонов, как на зло, не было, остались только дорогие SV, но да, что мелочиться, когда по настоящему надо.

И так получилось, что в одном купе с ним возвращался в Москву Никита Сергеевич Михалков. 

Как обычно это бывает среди творческих людей, слово за слово, вспоминая друзей и знакомых, Вересов накрыл на стол. Вытащил из пакета заранее приготовленную в дорогу курочку, бутерброды с ветчиной. 

Была еще подарочная бутылка водки, специально для друзей московских приготовленная, ну, да, поймут друзья, не каждый же день с Михалковым вот так запросто общаешься.

– Вот Никита Сергеевич не хотите, курочка есть, бутерброды с ветчиной, водочка?

– Нет, что вы, пост.

Сидят, Вересов ужинает, Михалков смотрит. То в окошко, то на бутылочку, то в окошко, то на бутылочку.

Потом произносит великолепную фразу:

«А кто сказал, что ее из мяса делают? Наливай»!